"Дней минувших анекдоты..." - Иван Алиханов - Мой институт
Глава 14
Мой институт
1 сентября 1952 года я вернулся на работу в институт физкультуры по чистой случайности. Очередная проверка обнаружила, что некоторые преподаватели, в том числе заведующий кафедрой борьбы, бокса и тяжелой атлетики Михаил Тиканадзе, приписывал к нагрузке часы, которые на самой деле не проводил. Хотя это приписки нисколько не повышали зарплату - у всех преподавателей института был твердый оклад - Тиканадзе был исключен из партии и снят с работы.
Я подал заявление на вакантную должность и был принят. К тому времени я стал третьим в Грузии кандидатом педагогических наук по специальности «Физическая культура и спорт», участвовал в качестве консультанта в подготовке сборных команд СССР к XV Олимпийским играм (на которых наши спортсмены выступили весьма успешно).
Однако, решающее значение имело то, что директором института был Александр Георгиевич Палавандишвили, человек редких душевных качеств, интеллигент старой тифлисской закваски. Палавандишвили происходил из рода кахетинских князей. Внешность директора была весьма представительна: высокий, с хорошей посадкой головы... Самой характерной чертой его лица были высоко посаженные над темно-карими мягкими глазами широкие, сросшиеся на переносице густые брови. Высокий лоб с залысинами, крупный прямой нос, мягкие, всегда готовые к приветливой улыбке губы - таков был наш Саша.
Естественно, к нему тянулись слабые женский сердца, и ему не всегда удавалось избежать их коварно расставленных сетей.
Я познакомился с Сашей, когда он был еще заместителем председателя городского комитета физкультуры, а председателем этого комитета был бывший защитник тбилисской команды «Динамо» Чичико Пачулия. Научно-исследовательский институт располагался напротив городского Спорткомитета, поэтому я часто встречался с Чичико, который был маленького роста, с крупным горбатым носом и гипнотизирующим змеиным взглядом.
Являясь работниками спортивной сферы, мы с ним знали друг друга, и я неоднократно пытался обменяться с Пачулия приветствиями. Но Председатель Пачулия всегда смотрел остановившимся взглядом сквозь меня, и когда я ему говорит: «Здравствуйте!» по его подбородку пробегала дрожь высокомерия, и презрения и он еще сильнее выдвигал вперед свою челюсть.
Впоследствии я узнал, что Пачулия был одно время начальником сухумской тюрьмы. После расстрела Берии, вместе с многочисленными его подельщиками попал под суд и Пачулия. Родственники его жертв, допущенные в зал суда, при виде Пачулия зачастую теряли сознание. По городу распространились страшные истории его подвигов. Вот одна из них: в Сухуми шли повальные аресты. Начальнику тюрьмы доложили, что в камерах нет мест, они набиты битком и арестованные протестуют против введения в камеры новых арестантов. Возмущенный начальник тюрьмы Пачулия выскочил из кабинета, с криками:
- Кто протестует? Покажите мне!
Тюремщики открыли одну из камер и Пачулия сразу же стал стрелять в открывшуюся дверь. Кто-то упал замертво, остальные шарахнулись к стенам.
- Вынесите это дерьмо! Сажайте новых, - приказал Пачулия, - Херовые вы чекисты!
Как выяснилось на процессе, Чичико Пачулия имел прямое отношение к расстрелу малолетнего сына бывшего председателя ЦИК Абхазии Нестора Лакобы. За какие-то огрехи сам Лакоба - уже после естественной смерти - был предан большевистской анафеме, и его прах был вырыт из могилы и брошен на свалку.
Пачулия был осужден на 15 лет. Отсидел, вернулся и умер дома.
В последний год войны мы с Сашей Палавандишвили недалеко друг от друга часто приторговывали шмотьем на сабурталинском «толчке». Саше всегда не хватало зарплаты на содержание семьи.
читать
Уже в бытность директором института он продолжал прирабатывать, давая в саду на фуникулере сеансы одновременной игры в шахматы. (фото 77).
Отец в фетровой шляпе,
на втором плане - Александр Палавандишвили - тоже в фетровой шляпе.
У Саши была удивительно цепкая память, он помнил имена и фамилии многих студентов и иной раз мог ошеломить кого-либо из них вопросом о состоянии здоровья дедушки или об отсроченном экзамене, поскольку не забывал поданные ему по этому поводу заявления.
Знакомых у Саши Палавандишвили было множество, и в любой компании его принимали за своего. Зная его безотказную доброту, к нему постоянно обращались сотрудники, и Саша никому никогда не отказывал в посильной помощи. Даже в тех случаях, когда для этой цели было необходимо обращаться в вышестоящие инстанции.
Саша был душой и украшением любого застолья. Заправский тамада, он умел украшать тосты нестандартными эпитетами. Его остроумие и доброта вовлекали в общее настроение всех: пожилых женщин он радовал искренне высказанным комплиментом, мужчин - веселым анекдотом, скучающих приглашал на танец, и сам кружился, постепенно разводя, как крылья, свои длинные руки.
Расскажу случай, характеризующий нашего директора.
Проходили очередные выборы. Саша был председателем районной избирательной комиссии, которая помещалась в здании института. Когда поздно вечером подсчет бюллетеней подошел к концу, он сказал:
- Друзья, мы проделали большую работу, все устали и, конечно, голодны. Давайте закончим дело небольшим «кейпом» (кутежом), - и положил на стол десять рублей.
Все с энтузиазмом поддержали предложение председателя комиссии и, желая превзойти его, не скупились. Собралась изрядная сумма. Тогда Саша взял свою десятку обратно и сказал:
- Вы, сукины дети (по-грузински это обращение к младшим звучит ласково-поощрительно), конечно, сами не догадались бы угостить своего директора хотя бы в складчину. Я вам предоставляю такую возможность.
Вечер закончился ко всеобщему удовольствию. Саша ушел.
А теперь предоставим слово Шакро - старику-сторожу, который коротал ночь в вестибюле института:
- Директор спустился по лестнице, остановился и спросил меня:
- Тебе, наверное, скучно?
- Такая у меня работа, - ответил сторож.
Саша спросил:
-А ты умеешь играть на барабане кинтаури (танец кинто)?
Сторож стал отбивать на столе кинтаури.
- А теперь спой.
- Неудобно мне петь, - ответил сторож.
Тогда Саша спросил:
- Кто я для тебя?
- Директор!
- Ну раз я твой директор, я тебе велю - пой и играй!
Я начал петь, отбивая такт руками, а директор стал танцевать. Потом он остановился, вынул из кармана пальто накрытую стаканом бутылку вина, а из другого - завернутую в салфетки половину цыпленка, и сказал:
- Будь здоров! - Поцеловал меня и ушел.
У рассказчика всякий раз слезились глаза, когда он заканчивал эту историю.
Известно, что дороже всего ценится и дешевле всего обходится внимание к человеку. Это правило было всегда естественным для Сашиной натуры. Жаль, что громадное большинство людей, особенно сейчас, не понимают этого.
Конечно, такой человек, как Саша, не вписывался в новую систему с двойной моралью. Время наступило уже совсем иное, начиналась брежневская пора. Страна, по примеру высших бонз, стала опускаться в трясину болота и взяточничества, коррупции и делала первые шаги на пути создания мафий. Естественно, не миновала этой моральной деградации и наша спортивная отрасль.
К руководству Комитетом по физкультуре и спорту пришел бывший директор трамвайно-троллейбусного треста самодур и шовинист Г. Сихарулидзе. Новая должность представляла массу преимуществ, наиболее заманчивой из которых была возможность частого выезда за рубеж.
Поначалу некомпетентность Сихарулидзе была совершенно вопиющей. Когда старший тренер сборной республики по легкой атлетике пожаловался на отсутствие стартовых колодок, председатель спорткомитета сказал:
- Не морочьте мне голову! В Тбилиси есть большая обувная фабрика «Исани». Обратитесь к ним, они вам дадут колодки на любой размер.
Сборная команда республики получала «шиповки» для бега централизованно. Когда же при стадионе «Динамо» была открыта обувная фабрика, председатель в целях наживы решил изменить это правило. В Москве у него был постоянный номер в гостинице «Берлин», а также постоянный представитель для связи со Всесоюзным спорткомитетом. Приезд нашего председателя Сихарулидзе в Москву был праздником для всех работников Всесоюзного комитета, от привратника до председателя, т. к. все они, в зависимости от ранжира, одаривались коньяком и вином. Как старый обувщик, Сихарудидзе потребовал, чтобы вместо спортивной обуви в Грузию присылалась импортная кожа, из которой делалась модельная обувь для «левой» торговли. Для сборным командам Грузии выдавалась некондиционная обувь местного производства. Однажды на заседании кто-то из тренеров пожаловался, что местные «шиповки» через три-четыре тренировки разваливаются, на что «находчивый» председатель возразил:
- Вам лишь бы на что-нибудь жаловаться, «плохому танцору яйца мешают»! Я был в Риме и сам видел, как Абебе Бекила выиграл марафонский бег босиком! А вам подавай другие «шиповки».
После смерти Брежнева в республике произошла смена «команды». Был переведен в Москву покровитель нашего председателя В. Мжаванадзе. Ревизия деятельности комитета выявила массу финансовых нарушений. Материально ответственные лица, подельщики председателя, получили сроки. Причастность к новому привилегированному большевистскому классу - номенклатуре, спасла самого председателя. Как и все такого рода «шалуны», он ушел на персональную пенсию, но недолго протянул...
Председателя комитета Сихарулидзе очень беспокоило, что в институте физкультуры четырьмя кафедрами заведовали лица некоренной национальности. Однако, его неоднократные распоряжения по исправлению «этого безобразия» Саша не мог выполнить. Во-первых, потому, что не наступил срок перевыборов, во-вторых, считал, что смена хороших специалистов отрицательно повлияет на учебный процесс и, наконец, как я думаю, самое главное состояло в том, что его натура не позволяла ему переступить через впитанные с молоком матери моральные нормы. Александр Георгиевичу Палавандишвили был, как и все культурные люди, интернационалист и не мог, и не хотел преследовать людей по национальному признаку.
Был такой случай. В процессе соревнований представители Азербайджана, нарушив нашу предварительную устную договоренность о переносе времени одной схватки, подали на меня в комитет жалобу (фото74) .
Среди жалобщиков был и зампредседателя комитета Азербайджана, который сдавал мне выпускные экзамены в Баку. Я сказал ему, что результат их кляузы будет только один - меня снимут с работы.
Председатель спорткомитета, забросив все дела, вызвав нашего директора, в сопровождении своих заместителей «вершить суд» надо мной. На просьбу азербайджанцев вернуть их несправедливую жалобу, последовал ответ:
- Ваше дело было подавать жалобу, а наше - принимать меры.
Как я и предполагал, результатом судилища было распоряжение Александру Георгиевичу «рассмотреть вопрос о соответствии И. Алиханова занимаемой должности». Удрученные, мы с ним вместе вышли из цирка, где проводились соревнования. Я рекомендовал ему подчиниться, а он спрашивал меня: «А что я напишу в приказе?»
Таких случаев давления на Сашу, наверное, было не мало. И поскольку он был человеком бескомпромиссным, над ним уже сгущались гневные комитетские тучи. Все ожидали, что его освободят от работы...
Однако, до этого дело не дошло. На воскреснике, когда студенты помогали строить крытый бассейн, Саша вдруг упал и умер от инсульта.
Много лет в годовщину его смерти сотрудники приходили на кладбище помянуть своего любимого директора.
Наш новый директор Самсонадзе трепетал перед председателем Спорткомитета, как кролик перед удавом. Естественно, что желание Сихарулидзе сменить четырех заведующих кафедрами было для Самсонадзе приказом к неукоснительному исполнению. Однако не так-то просто выгнать выбранных по конкурсу квалифицированных специалистов, сразу четырех, да еще и по антиконституционному признаку - пятому пункту. Надо было найти вескую причину.
О предстоящих неприятностях я стал догадываться, когда директор, с которым мы были знакомы еще по совместной учебе в Москве, вдруг стал при встрече нос к носу не замечать меня.
Удивительно, как меняется обличие человека, предавшего свои нравственные принципы. Некрасивая, но волевая физиономия Самсонадзе с несколько тяжелым подбородком превратилась в «смазь» с бегающими светляками-глазками. В общем толковый и знающий специалист, он стал повторять с чужих уст совершенную чепуху. На сотый день после своего назначения он созвал общее собрание преподавателей института, где пытался подвести итоги своей деятельности, повторяя, что палавандишвилевская эра окончилась.
В частности, во двор, где еще лежали строительные материалы, была водворена, по его приказу, кавказская овчарка на цепи, которая на сто второй день нового «президентства» околела, что придало прошедшему юбилейному мероприятию несколько комическую окраску.
Скоро мое предчувствие оправдалось самым неожиданным образом. Колонна нашего института провалила выступление на первомайском параде. По сценарию, утвержденному Самсонадзе, девушкам перед трибуной нужно было выполнить упражнения с обручами для художественной гимнастики, а в это время между их шеренгами должны были проехать велосипедисты с флагами.
В составе праздничной колонны, представляющей Тбилисский оперный театр принимала участие и моя дочь Лилли.
От вящего усердия было решено украсить обручи цветами. Накануне праздника обручи отправили во Мцхету к известному цветоводу Мамулашвили. Не поняв замысла, Мамулашвили легкие 300-граммовые гимнастические обручи украсил мхом и цветами, и превратил в трехкилограммовые венки. Они были доставлены на грузовой машине на проспект Руставели непосредственно перед началом выступления. Делать с ними упражнения было невозможно, однако придать им первоначальный вид директор не решился, ведь за это уплатили немалые деньги.
Во время выступления венки стали валиться из рук девушек, а велосипедисты, натыкаясь на них, падали. Одним словом, случился полный конфуз.
Весь это позор я видел по телевизору, и тут же понял, что появилась веская причина для расправы с неугодными заведующими кафедр, хотя в подготовке и в проведении парада я не принимал никакого участия. Виноватым во всей этой истории был, разумеется, в первую очередь, сам директор.
Последовавшие затем события были выдержаны в стиле персидского завоевателя Шах-Абасса. Совет института был целиком вызван в кабинет председателя Спорткомитета. В давящей тишине, выдержав паузу, председатель выдавил:
- Кто виноват?!
- Мы все виноваты и достойны наказания, - ответил по сценарию директор.
- Считайте, что вы все освобождены от работы. Завтра я приду в институт, и каждый из вас будет заново подавать заявление о приеме. Там посмотрим, кто из вас достоин быть преподавателем. Все свободны!
Есть такой восточный анекдот:
Жена будит Ходжу Насреддина. Мол, на улице какой-то шум, скандал.
Пойди, посмотри в чем там дело? - требует жена.
Муж долго отговаривается, но любопытная женщина не дает ему уснуть. Наконец, чтобы отвязаться от нее, Насреддин накидывает на себя одеяло и выходит из дому. В тот же момент, кто-то срывает с него одеяло, и вся кричавшая орава разбегается.
- Из-за чего там был такой шум? - поинтересовалась жена, когда он вернулся.
- Из-за моего одеяла, - ответил Насреддин.
Я понял, что вся эта комедия разыгрывается из-за «моего одеяла», т. е. цель была вполне определенной - избавиться от тех самых четырех неугодных заведующих кафедрами.
На другой день, сидя в приемной директора, я писал заявление о своем желании перейти на должность доцента кафедры. Ко мне подошел один из старейших и уважаемых работников института, милый и интеллигентный человек, заведующий кафедрой фехтования Лев Васильевич Головня.
- Что ты пишешь, Ваня? - спросил он меня.
Узнав о содержании моего заявления, он сел рядом и написал такое же.
Двое других опальных заведующих, не последовали нашему примеру, и были в скором времени сняты с заведования кафедрами с соответствующими оргвыводами.
Один из них, Шалико Мусастиков, даже стыдил нас с Головней за наше смирение перед произволом. Сам он решил бороться.
Кто-то пожаловался во Всесоюзный комитет на нашего председателя. Массовые увольнения отменили, замдиректора по учебной части стал «козлом отпущения» и получил выговор за то, что неправильно сориентировал начальство о его правах и возможностях.
- Вот, - говорил Шалико, - а вы были заведующими и сами себя перевели в доценты кафедр.
Но радость Шалико была недолгой.
Вакханалия самоуправства продолжалась в новой интерпретации.
На кафедру плавания, которую возглавлял Мусастиков, пришла комиссия Спорткомитета. Результаты проверки были вполне удовлетворительными. Когда председатель комиссии закончил свой доклад на коллегии, Сихарулидзе задал ему вопрос:
- А какое место заняла команда Грузии по плаванию на Спартакиаде народов СССР?
Оказалось - восьмое.
- Вот, - продолжал председатель, - а вы говорите, что кафедра плавания работает удовлетворительно...
Тогда Шалико сказал:
- Товарищ Сихарулидзе, согласно учебного плана наша кафедра должны выпускать людей со вторым разрядом, что мы и делаем, а тренером сборной я не являюсь...
- Вот мы тебя и снимем за провал работы по плаванию в республике и за недопонимание своих задач.
Директор института был близким другом и собутыльником Мусастикова, но тем не менее, он не решился перечить всесильному председателю.
История эта имела продолжение. Мусастиков пришел к Сихарулидзе на прием и тот поступил с ним так же, как царь с офицером Семижопкиным, который после совершенного им геройского поступка подал прошение на высочайшее имя об изменении фамилии, на котором его императорское величество соизволил наложить историческую резолюцию: «Сбавить две».
- Хорошо, - сказал Сихарулидзе, - мы уберем формулировку «за развал работы», оставим только «за непонимание задач».
Тогда Шалико поехал в Москву, где у него была «рука», и подал жалобу в ЦК. Заявление это, как водится, вернулось в наш ЦК, а оттуда к Сихарулидзе. Тот незамедлительно созвал коллегию и «покаялся»:
- Вот мы на коллегии месяц назад освободили Шалико Мусастикова с формулировкой «за непонимание задач и провал работы по плаванию». После этого я проявил слабость. Мусастиков пришел ко мне, плакался, мне стало жаль его, и я велел директору института снять вторую причину увольнения. Я, конечно, не имел на это права и поэтому я полагаю, что необходимо восстановить наше справедливое первоначальное решение.
Все члены коллегии, узнав, что неблагодарный Мусастиков после столь милостивого решения председателя посмел еще и жаловаться в Москву, дружно подняли руки (как, впрочем, делали всегда) и в его присутствии гневно осудили бедного Шалико.
На следующий день Шалико пришел задолго до приезда шефа просить о новой аудиенции. Председатель прошел мимо, не обратив на него никакого внимания. Секретарша объявила, что сегодня Шалико не может быть принят.
Эта ситуация продолжалась много дней и даже недель, точно так, как это описано у Анны Антоновской в романе «Великий Моурави», когда русские послы ожидали встречи с великим Шах-Абассом.
Я не знаю подробностей, Шалико не захотел о них рассказывать. Но я представил себе эту картину так: Шалико приближался к «великому» по-пластунски, затем слезно молил его не губить семью. Просьба заключалась в том, чтобы увольнение было оформлено «по личной просьбе», на что Сихарулидзе (это уже достоверно известно) сказал:
- Ты должен был это сделать тогда, когда писали заявление другие. Ну да ладно, пиши сейчас. Переведем тебя доцентом кафедры по собственному желанию.
Четвертого заведующего кафедрой лыжного спорта - Балаевича сняли с должности по еще более пустяковой причине: он не оказался в день Нового года в Бакуриани на учебно-тренировочном сборе и не оставил распоряжения выдать лыжи команде гребцов.
Всех их давно уже нет на свете. Последним трагически погиб Балаевич. Он поехал с друзьями на рыбалку, и на какой-то станции пролезал под железнодорожным составом, который неожиданно стал набирать ход. Рюкзак Балаевича зацепился за движущийся вагон, и ему отрезало руку и ноги. Некоторое время бедный Балаевич пролежал в больнице, не подозревая, что у него нет ног. Это было давно - лет 30 тому назад…
В рассказе об институте я невольно нарушаю хронологию событий, то и дело возвращаясь к началу моей работы.
Мой институт
1 сентября 1952 года я вернулся на работу в институт физкультуры по чистой случайности. Очередная проверка обнаружила, что некоторые преподаватели, в том числе заведующий кафедрой борьбы, бокса и тяжелой атлетики Михаил Тиканадзе, приписывал к нагрузке часы, которые на самой деле не проводил. Хотя это приписки нисколько не повышали зарплату - у всех преподавателей института был твердый оклад - Тиканадзе был исключен из партии и снят с работы.
Я подал заявление на вакантную должность и был принят. К тому времени я стал третьим в Грузии кандидатом педагогических наук по специальности «Физическая культура и спорт», участвовал в качестве консультанта в подготовке сборных команд СССР к XV Олимпийским играм (на которых наши спортсмены выступили весьма успешно).
Однако, решающее значение имело то, что директором института был Александр Георгиевич Палавандишвили, человек редких душевных качеств, интеллигент старой тифлисской закваски. Палавандишвили происходил из рода кахетинских князей. Внешность директора была весьма представительна: высокий, с хорошей посадкой головы... Самой характерной чертой его лица были высоко посаженные над темно-карими мягкими глазами широкие, сросшиеся на переносице густые брови. Высокий лоб с залысинами, крупный прямой нос, мягкие, всегда готовые к приветливой улыбке губы - таков был наш Саша.
Естественно, к нему тянулись слабые женский сердца, и ему не всегда удавалось избежать их коварно расставленных сетей.
Я познакомился с Сашей, когда он был еще заместителем председателя городского комитета физкультуры, а председателем этого комитета был бывший защитник тбилисской команды «Динамо» Чичико Пачулия. Научно-исследовательский институт располагался напротив городского Спорткомитета, поэтому я часто встречался с Чичико, который был маленького роста, с крупным горбатым носом и гипнотизирующим змеиным взглядом.
Являясь работниками спортивной сферы, мы с ним знали друг друга, и я неоднократно пытался обменяться с Пачулия приветствиями. Но Председатель Пачулия всегда смотрел остановившимся взглядом сквозь меня, и когда я ему говорит: «Здравствуйте!» по его подбородку пробегала дрожь высокомерия, и презрения и он еще сильнее выдвигал вперед свою челюсть.
Впоследствии я узнал, что Пачулия был одно время начальником сухумской тюрьмы. После расстрела Берии, вместе с многочисленными его подельщиками попал под суд и Пачулия. Родственники его жертв, допущенные в зал суда, при виде Пачулия зачастую теряли сознание. По городу распространились страшные истории его подвигов. Вот одна из них: в Сухуми шли повальные аресты. Начальнику тюрьмы доложили, что в камерах нет мест, они набиты битком и арестованные протестуют против введения в камеры новых арестантов. Возмущенный начальник тюрьмы Пачулия выскочил из кабинета, с криками:
- Кто протестует? Покажите мне!
Тюремщики открыли одну из камер и Пачулия сразу же стал стрелять в открывшуюся дверь. Кто-то упал замертво, остальные шарахнулись к стенам.
- Вынесите это дерьмо! Сажайте новых, - приказал Пачулия, - Херовые вы чекисты!
Как выяснилось на процессе, Чичико Пачулия имел прямое отношение к расстрелу малолетнего сына бывшего председателя ЦИК Абхазии Нестора Лакобы. За какие-то огрехи сам Лакоба - уже после естественной смерти - был предан большевистской анафеме, и его прах был вырыт из могилы и брошен на свалку.
Пачулия был осужден на 15 лет. Отсидел, вернулся и умер дома.
В последний год войны мы с Сашей Палавандишвили недалеко друг от друга часто приторговывали шмотьем на сабурталинском «толчке». Саше всегда не хватало зарплаты на содержание семьи.
читать
Уже в бытность директором института он продолжал прирабатывать, давая в саду на фуникулере сеансы одновременной игры в шахматы. (фото 77).
Отец в фетровой шляпе,
на втором плане - Александр Палавандишвили - тоже в фетровой шляпе.
У Саши была удивительно цепкая память, он помнил имена и фамилии многих студентов и иной раз мог ошеломить кого-либо из них вопросом о состоянии здоровья дедушки или об отсроченном экзамене, поскольку не забывал поданные ему по этому поводу заявления.
Знакомых у Саши Палавандишвили было множество, и в любой компании его принимали за своего. Зная его безотказную доброту, к нему постоянно обращались сотрудники, и Саша никому никогда не отказывал в посильной помощи. Даже в тех случаях, когда для этой цели было необходимо обращаться в вышестоящие инстанции.
Саша был душой и украшением любого застолья. Заправский тамада, он умел украшать тосты нестандартными эпитетами. Его остроумие и доброта вовлекали в общее настроение всех: пожилых женщин он радовал искренне высказанным комплиментом, мужчин - веселым анекдотом, скучающих приглашал на танец, и сам кружился, постепенно разводя, как крылья, свои длинные руки.
Расскажу случай, характеризующий нашего директора.
Проходили очередные выборы. Саша был председателем районной избирательной комиссии, которая помещалась в здании института. Когда поздно вечером подсчет бюллетеней подошел к концу, он сказал:
- Друзья, мы проделали большую работу, все устали и, конечно, голодны. Давайте закончим дело небольшим «кейпом» (кутежом), - и положил на стол десять рублей.
Все с энтузиазмом поддержали предложение председателя комиссии и, желая превзойти его, не скупились. Собралась изрядная сумма. Тогда Саша взял свою десятку обратно и сказал:
- Вы, сукины дети (по-грузински это обращение к младшим звучит ласково-поощрительно), конечно, сами не догадались бы угостить своего директора хотя бы в складчину. Я вам предоставляю такую возможность.
Вечер закончился ко всеобщему удовольствию. Саша ушел.
А теперь предоставим слово Шакро - старику-сторожу, который коротал ночь в вестибюле института:
- Директор спустился по лестнице, остановился и спросил меня:
- Тебе, наверное, скучно?
- Такая у меня работа, - ответил сторож.
Саша спросил:
-А ты умеешь играть на барабане кинтаури (танец кинто)?
Сторож стал отбивать на столе кинтаури.
- А теперь спой.
- Неудобно мне петь, - ответил сторож.
Тогда Саша спросил:
- Кто я для тебя?
- Директор!
- Ну раз я твой директор, я тебе велю - пой и играй!
Я начал петь, отбивая такт руками, а директор стал танцевать. Потом он остановился, вынул из кармана пальто накрытую стаканом бутылку вина, а из другого - завернутую в салфетки половину цыпленка, и сказал:
- Будь здоров! - Поцеловал меня и ушел.
У рассказчика всякий раз слезились глаза, когда он заканчивал эту историю.
Известно, что дороже всего ценится и дешевле всего обходится внимание к человеку. Это правило было всегда естественным для Сашиной натуры. Жаль, что громадное большинство людей, особенно сейчас, не понимают этого.
Конечно, такой человек, как Саша, не вписывался в новую систему с двойной моралью. Время наступило уже совсем иное, начиналась брежневская пора. Страна, по примеру высших бонз, стала опускаться в трясину болота и взяточничества, коррупции и делала первые шаги на пути создания мафий. Естественно, не миновала этой моральной деградации и наша спортивная отрасль.
К руководству Комитетом по физкультуре и спорту пришел бывший директор трамвайно-троллейбусного треста самодур и шовинист Г. Сихарулидзе. Новая должность представляла массу преимуществ, наиболее заманчивой из которых была возможность частого выезда за рубеж.
Поначалу некомпетентность Сихарулидзе была совершенно вопиющей. Когда старший тренер сборной республики по легкой атлетике пожаловался на отсутствие стартовых колодок, председатель спорткомитета сказал:
- Не морочьте мне голову! В Тбилиси есть большая обувная фабрика «Исани». Обратитесь к ним, они вам дадут колодки на любой размер.
Сборная команда республики получала «шиповки» для бега централизованно. Когда же при стадионе «Динамо» была открыта обувная фабрика, председатель в целях наживы решил изменить это правило. В Москве у него был постоянный номер в гостинице «Берлин», а также постоянный представитель для связи со Всесоюзным спорткомитетом. Приезд нашего председателя Сихарулидзе в Москву был праздником для всех работников Всесоюзного комитета, от привратника до председателя, т. к. все они, в зависимости от ранжира, одаривались коньяком и вином. Как старый обувщик, Сихарудидзе потребовал, чтобы вместо спортивной обуви в Грузию присылалась импортная кожа, из которой делалась модельная обувь для «левой» торговли. Для сборным командам Грузии выдавалась некондиционная обувь местного производства. Однажды на заседании кто-то из тренеров пожаловался, что местные «шиповки» через три-четыре тренировки разваливаются, на что «находчивый» председатель возразил:
- Вам лишь бы на что-нибудь жаловаться, «плохому танцору яйца мешают»! Я был в Риме и сам видел, как Абебе Бекила выиграл марафонский бег босиком! А вам подавай другие «шиповки».
После смерти Брежнева в республике произошла смена «команды». Был переведен в Москву покровитель нашего председателя В. Мжаванадзе. Ревизия деятельности комитета выявила массу финансовых нарушений. Материально ответственные лица, подельщики председателя, получили сроки. Причастность к новому привилегированному большевистскому классу - номенклатуре, спасла самого председателя. Как и все такого рода «шалуны», он ушел на персональную пенсию, но недолго протянул...
Председателя комитета Сихарулидзе очень беспокоило, что в институте физкультуры четырьмя кафедрами заведовали лица некоренной национальности. Однако, его неоднократные распоряжения по исправлению «этого безобразия» Саша не мог выполнить. Во-первых, потому, что не наступил срок перевыборов, во-вторых, считал, что смена хороших специалистов отрицательно повлияет на учебный процесс и, наконец, как я думаю, самое главное состояло в том, что его натура не позволяла ему переступить через впитанные с молоком матери моральные нормы. Александр Георгиевичу Палавандишвили был, как и все культурные люди, интернационалист и не мог, и не хотел преследовать людей по национальному признаку.
Был такой случай. В процессе соревнований представители Азербайджана, нарушив нашу предварительную устную договоренность о переносе времени одной схватки, подали на меня в комитет жалобу (фото74) .
Среди жалобщиков был и зампредседателя комитета Азербайджана, который сдавал мне выпускные экзамены в Баку. Я сказал ему, что результат их кляузы будет только один - меня снимут с работы.
Председатель спорткомитета, забросив все дела, вызвав нашего директора, в сопровождении своих заместителей «вершить суд» надо мной. На просьбу азербайджанцев вернуть их несправедливую жалобу, последовал ответ:
- Ваше дело было подавать жалобу, а наше - принимать меры.
Как я и предполагал, результатом судилища было распоряжение Александру Георгиевичу «рассмотреть вопрос о соответствии И. Алиханова занимаемой должности». Удрученные, мы с ним вместе вышли из цирка, где проводились соревнования. Я рекомендовал ему подчиниться, а он спрашивал меня: «А что я напишу в приказе?»
Таких случаев давления на Сашу, наверное, было не мало. И поскольку он был человеком бескомпромиссным, над ним уже сгущались гневные комитетские тучи. Все ожидали, что его освободят от работы...
Однако, до этого дело не дошло. На воскреснике, когда студенты помогали строить крытый бассейн, Саша вдруг упал и умер от инсульта.
Много лет в годовщину его смерти сотрудники приходили на кладбище помянуть своего любимого директора.
Наш новый директор Самсонадзе трепетал перед председателем Спорткомитета, как кролик перед удавом. Естественно, что желание Сихарулидзе сменить четырех заведующих кафедрами было для Самсонадзе приказом к неукоснительному исполнению. Однако не так-то просто выгнать выбранных по конкурсу квалифицированных специалистов, сразу четырех, да еще и по антиконституционному признаку - пятому пункту. Надо было найти вескую причину.
О предстоящих неприятностях я стал догадываться, когда директор, с которым мы были знакомы еще по совместной учебе в Москве, вдруг стал при встрече нос к носу не замечать меня.
Удивительно, как меняется обличие человека, предавшего свои нравственные принципы. Некрасивая, но волевая физиономия Самсонадзе с несколько тяжелым подбородком превратилась в «смазь» с бегающими светляками-глазками. В общем толковый и знающий специалист, он стал повторять с чужих уст совершенную чепуху. На сотый день после своего назначения он созвал общее собрание преподавателей института, где пытался подвести итоги своей деятельности, повторяя, что палавандишвилевская эра окончилась.
В частности, во двор, где еще лежали строительные материалы, была водворена, по его приказу, кавказская овчарка на цепи, которая на сто второй день нового «президентства» околела, что придало прошедшему юбилейному мероприятию несколько комическую окраску.
Скоро мое предчувствие оправдалось самым неожиданным образом. Колонна нашего института провалила выступление на первомайском параде. По сценарию, утвержденному Самсонадзе, девушкам перед трибуной нужно было выполнить упражнения с обручами для художественной гимнастики, а в это время между их шеренгами должны были проехать велосипедисты с флагами.
В составе праздничной колонны, представляющей Тбилисский оперный театр принимала участие и моя дочь Лилли.
От вящего усердия было решено украсить обручи цветами. Накануне праздника обручи отправили во Мцхету к известному цветоводу Мамулашвили. Не поняв замысла, Мамулашвили легкие 300-граммовые гимнастические обручи украсил мхом и цветами, и превратил в трехкилограммовые венки. Они были доставлены на грузовой машине на проспект Руставели непосредственно перед началом выступления. Делать с ними упражнения было невозможно, однако придать им первоначальный вид директор не решился, ведь за это уплатили немалые деньги.
Во время выступления венки стали валиться из рук девушек, а велосипедисты, натыкаясь на них, падали. Одним словом, случился полный конфуз.
Весь это позор я видел по телевизору, и тут же понял, что появилась веская причина для расправы с неугодными заведующими кафедр, хотя в подготовке и в проведении парада я не принимал никакого участия. Виноватым во всей этой истории был, разумеется, в первую очередь, сам директор.
Последовавшие затем события были выдержаны в стиле персидского завоевателя Шах-Абасса. Совет института был целиком вызван в кабинет председателя Спорткомитета. В давящей тишине, выдержав паузу, председатель выдавил:
- Кто виноват?!
- Мы все виноваты и достойны наказания, - ответил по сценарию директор.
- Считайте, что вы все освобождены от работы. Завтра я приду в институт, и каждый из вас будет заново подавать заявление о приеме. Там посмотрим, кто из вас достоин быть преподавателем. Все свободны!
Есть такой восточный анекдот:
Жена будит Ходжу Насреддина. Мол, на улице какой-то шум, скандал.
Пойди, посмотри в чем там дело? - требует жена.
Муж долго отговаривается, но любопытная женщина не дает ему уснуть. Наконец, чтобы отвязаться от нее, Насреддин накидывает на себя одеяло и выходит из дому. В тот же момент, кто-то срывает с него одеяло, и вся кричавшая орава разбегается.
- Из-за чего там был такой шум? - поинтересовалась жена, когда он вернулся.
- Из-за моего одеяла, - ответил Насреддин.
Я понял, что вся эта комедия разыгрывается из-за «моего одеяла», т. е. цель была вполне определенной - избавиться от тех самых четырех неугодных заведующих кафедрами.
На другой день, сидя в приемной директора, я писал заявление о своем желании перейти на должность доцента кафедры. Ко мне подошел один из старейших и уважаемых работников института, милый и интеллигентный человек, заведующий кафедрой фехтования Лев Васильевич Головня.
- Что ты пишешь, Ваня? - спросил он меня.
Узнав о содержании моего заявления, он сел рядом и написал такое же.
Двое других опальных заведующих, не последовали нашему примеру, и были в скором времени сняты с заведования кафедрами с соответствующими оргвыводами.
Один из них, Шалико Мусастиков, даже стыдил нас с Головней за наше смирение перед произволом. Сам он решил бороться.
Кто-то пожаловался во Всесоюзный комитет на нашего председателя. Массовые увольнения отменили, замдиректора по учебной части стал «козлом отпущения» и получил выговор за то, что неправильно сориентировал начальство о его правах и возможностях.
- Вот, - говорил Шалико, - а вы были заведующими и сами себя перевели в доценты кафедр.
Но радость Шалико была недолгой.
Вакханалия самоуправства продолжалась в новой интерпретации.
На кафедру плавания, которую возглавлял Мусастиков, пришла комиссия Спорткомитета. Результаты проверки были вполне удовлетворительными. Когда председатель комиссии закончил свой доклад на коллегии, Сихарулидзе задал ему вопрос:
- А какое место заняла команда Грузии по плаванию на Спартакиаде народов СССР?
Оказалось - восьмое.
- Вот, - продолжал председатель, - а вы говорите, что кафедра плавания работает удовлетворительно...
Тогда Шалико сказал:
- Товарищ Сихарулидзе, согласно учебного плана наша кафедра должны выпускать людей со вторым разрядом, что мы и делаем, а тренером сборной я не являюсь...
- Вот мы тебя и снимем за провал работы по плаванию в республике и за недопонимание своих задач.
Директор института был близким другом и собутыльником Мусастикова, но тем не менее, он не решился перечить всесильному председателю.
История эта имела продолжение. Мусастиков пришел к Сихарулидзе на прием и тот поступил с ним так же, как царь с офицером Семижопкиным, который после совершенного им геройского поступка подал прошение на высочайшее имя об изменении фамилии, на котором его императорское величество соизволил наложить историческую резолюцию: «Сбавить две».
- Хорошо, - сказал Сихарулидзе, - мы уберем формулировку «за развал работы», оставим только «за непонимание задач».
Тогда Шалико поехал в Москву, где у него была «рука», и подал жалобу в ЦК. Заявление это, как водится, вернулось в наш ЦК, а оттуда к Сихарулидзе. Тот незамедлительно созвал коллегию и «покаялся»:
- Вот мы на коллегии месяц назад освободили Шалико Мусастикова с формулировкой «за непонимание задач и провал работы по плаванию». После этого я проявил слабость. Мусастиков пришел ко мне, плакался, мне стало жаль его, и я велел директору института снять вторую причину увольнения. Я, конечно, не имел на это права и поэтому я полагаю, что необходимо восстановить наше справедливое первоначальное решение.
Все члены коллегии, узнав, что неблагодарный Мусастиков после столь милостивого решения председателя посмел еще и жаловаться в Москву, дружно подняли руки (как, впрочем, делали всегда) и в его присутствии гневно осудили бедного Шалико.
На следующий день Шалико пришел задолго до приезда шефа просить о новой аудиенции. Председатель прошел мимо, не обратив на него никакого внимания. Секретарша объявила, что сегодня Шалико не может быть принят.
Эта ситуация продолжалась много дней и даже недель, точно так, как это описано у Анны Антоновской в романе «Великий Моурави», когда русские послы ожидали встречи с великим Шах-Абассом.
Я не знаю подробностей, Шалико не захотел о них рассказывать. Но я представил себе эту картину так: Шалико приближался к «великому» по-пластунски, затем слезно молил его не губить семью. Просьба заключалась в том, чтобы увольнение было оформлено «по личной просьбе», на что Сихарулидзе (это уже достоверно известно) сказал:
- Ты должен был это сделать тогда, когда писали заявление другие. Ну да ладно, пиши сейчас. Переведем тебя доцентом кафедры по собственному желанию.
Четвертого заведующего кафедрой лыжного спорта - Балаевича сняли с должности по еще более пустяковой причине: он не оказался в день Нового года в Бакуриани на учебно-тренировочном сборе и не оставил распоряжения выдать лыжи команде гребцов.
Всех их давно уже нет на свете. Последним трагически погиб Балаевич. Он поехал с друзьями на рыбалку, и на какой-то станции пролезал под железнодорожным составом, который неожиданно стал набирать ход. Рюкзак Балаевича зацепился за движущийся вагон, и ему отрезало руку и ноги. Некоторое время бедный Балаевич пролежал в больнице, не подозревая, что у него нет ног. Это было давно - лет 30 тому назад…
В рассказе об институте я невольно нарушаю хронологию событий, то и дело возвращаясь к началу моей работы.