Профессии, которыми я зарабатывал...
20 лет я переводил грузинскую поэзию - перевел больше 100 000 строк, издал десятки книг. Сейчас профессией стихотворного переводчика не заработаешь.
* * *
Если только ждать умеешь - все придет когда-нибудь -
Ожидание, как камень, тяжко сдавливает грудь.
Ждешь погоды, ждешь удачи и, смиряясь с невезеньем,
Вдруг поймешь, что эти годы были просто униженьем.
И казалось мне, что время не вперед идет, а вспять, -
Душу губит ожиданье, если слишком долго ждать…
* * *
Отбился жеребенок от табуна, играя,
И бесшабашно бегал, взметая белый снег.
Внезапно на опушке возникла волчья стая.
Пред серою стеной прервался бег.
Была деревня близко, несло жильем и дымом.
А тут на жеребенка шла смерть со всех сторон, -
Расчесанная грива от страха стала дыбом -
Мой рыжий жеребенок был обречен.
И молнией ударил вожак, и налетела
Волною серой стая.
И, сжавшись весь в комок,
За деревом я плакал, в глаза все потемнело -
Ничем уже я другу помочь не мог.
Вдруг вырвалось из круга из смертного и звонко
Помчалось на свободу в простор полей лесов
Исполненное боли ржанье жеребенка, -
В нем было и прощанье, и крик, и зов.
А стая жадно ела, насытилась. Стемнело.
Как тени, волки скрылись. Настала тишина.
И лишь снега светились, и кровь на них алела.
А над пустой опушкой взошла луна.
Дрожащею спиной я прислонился к буку -
И как арба скрипел он - был ствол упасть готов.
А снежного покрова накинутую бурку,
Как строчками, прошили следы волков.
С тех пор в просторах зимних, где рыщет волчья стая,
По ледяным дорогам без цоканья копыт,
Взвивая гриву ветра, пыль снежную вздымая,
Ржанье жеребенка летит, летит…
Его не оседлали, и страх его не гонит,
И лишь порой манит той деревеньки дым.
А следом без оглядки, в неистовой погоне,
Мое лихое детство летит за ним…
НОЧНЫЕ КРЫШИ
Светясь в ночи, легко пройдет сквозь крышу
Изгиб летящий лебединых рук, -
И вновь я тихий голос твой услышу,
Годов ушедших разомкнется круг.
Опять Луна притянет сны земные,
И в час метаморфоз и перемен,
Вдруг крыши, словно бабочки ночные,
Взлетят и обнажат проемы стен...
Когда я работал в Споркомитете СССР, нас отправляли на месяц помогать собирать урожай картошки в Волоколамский совхоз. Я выкашивал от сорняков яблоневые сады. Такой практики больше нет.
ПАСТОРАЛЬ
Жить люблю я среди вас
И не для отвода глаз
Заниматься вместе с вами
Только общими делами.
Есть у нас гитара, мяч,
Песня весело поется.
Никогда нас не коснется
Отрезвленье неудач.
Хлеб, парное молоко.
Как трудиться здесь легко.
Выбрать здесь для нас сумели
Достижимые лишь цели.
Жизни радуюсь, живу
И печали я не знаю.
Нашей цели достигаю,
Скашивая всю траву.
Дни идут, какие дни!
И конец любой стерни -
Воплощение успеха,
Славы, солнечного смеха.
Лебеду и молочай
Я выпалывал из грядки.
Жизнь моя была в порядке,
Радость была через край.
Но достигнутая цель
Грань событий знаменует.
Через несколько недель
Единение минует,
Общности уходит хмель.
Вижу вновь: вот я - вот он.
Общий только небосклон.
Я опять один. Как прежде,
Доверяюсь я надежде,
Но не жду я ничего,
Ощущаю дней тревожность,
Принимаю невозможность
И несбывчивость всего.
Наших "молодых специалистов" отправляли в афиканские школы учить тамошних детей - моя жена преподавала в Конго математику.
АФРИКАНСКАЯ УЧИТЕЛЬНИЦА
Ты спишь, разметавшись, душна и нага,
Укрытая от комаров балдахином.
Дыханье тяжелое пахнет хинином.
Бесшумно войдет чернокожий слуга.
Ты веришь, все не разуверилась ты,
Что у человека есть предназначенье.
Слуга, напрягая кошачье зренье,
В предутренней тьме поменяет цветы.
Вдруг лезвия света пронзят жалюзи.
А Конго, как вакуум, требует знаний.
Здесь тщетности нет.
Здесь погибель желаний.
Хотя бы одно ты домой привези.
В бильярдной были профессиональные мазильщики - сейчас их сменили букмекерские конторы.
ВХОДЯЩИЙ В ДОЛЮ
В пространные подъезды проходные
Грязь натаскали, проходя сквозь дом.
Здесь сокращали путь. Свои, чужие
Здесь крались по ночам, ходили днем.
В полуподвале топот над собою
Он слушал, как в земле живущий гном,
И думал: почему же я не рою,
И не переселяюсь в чернозем.
В конце концов его сводилась дума
Опять к тому, что времени в обрез.
Что там темно, хотя и нету шума,
А к свету он имеет интерес.
И, старческую поборов икоту,
Он на кровать расхристанную лез.
А утром вновь пускался на работу
В бильярдную под жиденький навес.
В троллейбусе просторном серебристом,
Спрямленного района старожил
Вновь оглушен был рокотом и свистом
Строительных и милицейских сил.
И в павильоне низеньком и мглистом
Он первый час душою отдыхал.
Здесь, у столов, работал он долистом
И никогда не мазал, не играл.
Кто баттерфляй предпочитает кролю,
А кто жене - бульдога своего.
И только вольный выбирает волю,
Когда свободный выбор у него.
Старик был наделен последней ролью:
Был мазать - не горазд, играть - не дюж.
Что делал он? - входил пижонам в долю,
Чтобы пижоны повышали куш.
Ему жучки давали деньги эти,
И заново выигрывали их.
А чтоб он жил на этом сизом свете,
Давали три процента чаевых.
И он работал, за жучков болея,
За наглых, за пузатых, за худых,
И, ничего не зная, не умея,
Придуривался только за двоих.
С 1978 года по 1986 год мы ловили рыбу на реках - чтобы просто не голодать.
После Чернобыля на Припяти не половишь, до Мегры, Сояны - не доберешься.
* * *
В раскатистом шуме большого порога
У самой реки мы пожили немного,
Стремился на север поток.
Хотя и березы вокруг шелестели,
И сосны порою под ветром скрипели,
Мы слышали только порог.
Опять меж домов я слоняюсь угрюмо.
Как будто и не было этого шума,
И голос простора угас.
Вдали самолет прошумит ненароком.
А там, у далекой реки, под порогом
Как будто и не было нас.
В море - в страхе труд, на реке - в страстях... -http://alikhanov.livejournal.com/109897.html
.
НА ПОЛЯХ КРИТИЧЕСКИХ СТАТЕЙ
Какая чушь! Но надо мне найти хоть пару строк,
Чтоб, не кривя душой, его я похвалить бы смог.
В его руках отдел, журнал. В моих руках - перо.
Желанье есть, уменье жить - увы! - как мир старо.
За то, что он доволен мной, доволен я собой.
Я не кривлю душой, - душа становится кривой.
Много лет я разносил песни по ресторанам, чтобы получить деньги в МОМА - Московском объединении музыкальных ансамблей. Такой организации больше нет.
* * *
В костюмерной варьете ем второе.
Пудра, пыль, шумит за дверью зал.
До чего я докатился, чем я стал -
Сам собою.
Как бы кто-нибудь об этом ни проведал -
Чем дышал я, и кого я здесь любил,
Что я слушал, и о чем я говорил,
Где обедал.
* * *
Чтобы не остаться в дураках,
В четырех был нынче кабаках.
Побывать бы надобно в шести -
Тяжело магнитофон нести.
Надо бы полегче приобресть.
Обхожусь пока что тем, что есть.
Изо рта клубами валит пар.
- Я в оркестр, пусти меня, швейцар!
О любви я песню вам принес.
Ах, какой на улице мороз!
Моя теща собирала в Серебрянном бору бутылки - каждое утро.
БУТЫЛОЧНИЦА
Чтоб жизнь свою продлить, спитого выпью чаю
И снова побегу трусцою поутру.
И на пути своем опять тебя встречаю
С набитым рюкзаком в Серебряном бору.
Хоть боязлив твой взгляд, но в нем недоуменье:
Куда в такую рань и - надо же - бегом.
Но снова мысль пронзит, что тают сбереженья,
И палочкой опять зашаришь под кустом.
Как радуешься ты бутылке из-под пива.
Ведь пенсия одна - откуда денег взять
Для мебели, ковров, для кооператива.
В придачу тут еще и непутевый зять.
Я верю - этот труд твой будет не напрасным.
Щедра теперь трава вдоль берега реки.
Была всю жизнь свою наставником ты классным,
И крепко стали пить твои ученики.
Корнетики, которые и я изготавливал в кооперативе Сергея Федоровича Челнокова.
НА КОНДИТЕРСКОМ ФРОНТЕ В 1986 ГОДУ
Стук киянки моей летел в окно -
Невольно рамы распахнешь в июне.
Все было в этот год запрещено,
Но трубочки я делал из латуни.
Как доброхоты нашего двора
Узнали, что товар готов к продаже.
Ко мне домой ворвались опера,
И труд надомный приравняли к краже.