"Товарищи писатели".
Еще совсем недавно "товарищи писатели" была привилегированным социальным слоем, даже классом - именно благодаря своей многочисленности.
Только в Москве профессиональных писателей с поэтами было около 15 тысяч - и это без семей!
К товарищам писателям, точно так же как к рабочим и колхозникам, были обращены первомайские и октябрьские призывы руководителей партии и государства.
Писатели заселяли целые районы престижных новостроек. Заботливо пестовалась пресловутая творческая зрелость этого класса, точнее касты.
И вдруг эти избалованные властью люди, со своими никчемными соцреалистическими наработками, приятными привычками к литфондовским путевкам, с персональными дачами, с многонедельными загранкомандировками, с праздничными пайками и прочими привилегиями, оказались не у дел.
"Товарищи писатели", бережно лелеемые «заботливой партией», жившие в течение десятилетий во взвешенном социальном состоянии, оберегаемые пиететом сталинской традиции заботы о писателях, вдруг оказались перед фактом: чтобы просто прожить, им надо продавать ту стряпню, которая ранее печаталась и издавалась за счет государства.
Писатели, а вместе с ними и вся так называемая "творческая интеллигенция", оказалась наименее приспособленной к социальным изменениям общества.
Сейчас забавно вспомнить, как многие из особо «продвинутых» писателей усердно подрывали своими демократическими рыльцами корни социального дуба, желудями с которого они так сладко питались. «Толстопишущие» вальяжные господа вдруг стали никому не нужны. Не за миллионы лет, а за пару десятилетий они бесследно исчезли, как динозавры.
За великий грех лицемерия и продажности, за то, что слишком долго кривили душой, из огромной коллективной собственности, доставшейся писателям еще со времен учреждения Российского, потом Советского и снова Российского Литературного фонда, они проворонили почти все.
В условиях книжного рынка творческая интеллигенция перестала существовать, как класс. Аморфная писательская масса оказалась не готовой к волчьей борьбе за собственность и за существование. Единственное, что теперь "товарищей писателей" осталось после всех утрат и потрясений, - исконное, пушкинское право продать рукопись.
Но предложить свои рукописи они могут теперь только тем, кто уже приватизировал издательства. Новые же «хозяева литературы» озабочены отнюдь не писательским благополучием. Они прекрасно понимают, что, издавая ту или иную книгу, рискуют своими деньгами.
А тут еще совершенно неожиданно выяснилось, что в течение работы над книгой писателю надо просто жить, кормить себя и семью, сводить концы с концами. Итог оказался плачевным: большинство советских тепличных писателей в новой жесткой ситуации вообще перестали писать. Условия, когда все, в том числе и художественный текст, превратилось в товар, оказались для «советских писателей» необоримыми.
Владельцы оставшихся журналов, газет, издательств сами стоят перед выбором: напечатать рассказ, стишок или дать рекламу. В этом нехитром противоборстве художественное произведение может победить только в том случае, если его появление на страницах гламурного издания поднимает тираж, повышает доход издателя.
Тепличных условий для защищенного государством творчества больше нет и никогда не будет.
Утвердилась единственная положительная истина: если писателю не на что писать, значит, ему, как правило, и не о чем писать. В жизни этот бывший писатель, по словам Маяковского, оказался не «мастак».
Еще совсем недавно пишущих оттесняла «в литературу» разве что журналистика. Журналисты информировали о текущих событиях, а писатели обобщали, анализировали и поучали, заботились, так сказать, о вечном. Теперь же, стоит только писателю ввести в текст произведения реальную ситуацию или настоящие имена, он рискует быть привлеченным к суду. Если в художественном произведении действующее политическое лицо вдруг узнает себя в отрицательном персонаже и самому себе не очень понравится, писателю солоно придется.
Тема несправедливой эксплуатации человека закрыта, поскольку совсем недавно окончательно выяснилось, что рабочие как раз и должны эксплуатироваться. Бедолаги сами теперь требуют, например, те же шахтеры, чтобы кто-то за них взялся как следует, поэксплуатировал их и хоть что-нибудь им да заплатил. Но работы нет, и не предвидится.
Производственная тема исчерпана, - оказавшись на обочине постиндустриального общества, мы с ужасом убедились, что все уже сделано. Потребительские товары в достаточном количестве и для всего мира производятся и без наших устаревших заводов и фабрик. Видеокамеры, стиральные машины, телевизоры и в дальнейшем будут производиться только там, где тепло круглый год и стоимость производства не состоит на одну треть из стоимости отопления производственных помещений. (Перевозка и таможенная пошлина включая все необходимые поборы - куда дешевле расходов на отопление.)
Для бывшего писателя-«производственника», стало быть, остается только тема продажи и маркетинга.
Но это - ареал рекламных агентств, а отнюдь не литературы. Если писатель осмелится «поднять тему» продажи и маркетинга - ему туда не пробиться.
Спустившись с творческого Олимпа, писатель окажется в самом конце бойкой очереди, состоящей из рекламных агентов.
Многомудрым же «деревенщикам» больше не придется поучать читательскую аудиторию, как выращивать озимую пшеницу или раннюю клубнику. Никому теперь не интересны конфликты между болеющим за урожай "Председателем передового колхоза" и алкоголиком-агрономом.
Это не цензура, а запрет самой жизни.
Как только какая-нибудь компания «Дженерал фудс» (название условное - ведь могут привлечь!) купит землю где-нибудь на "Брянщине" и начнет на ней промышленное производство той же клубники, с этой минуты клубничное производство станет для писателей «табу».
За каждое неловкое и не разрешенное упоминание, понижающее объем продаж клубники, «Дженерал фудс» засудит писателя - и совершенно справедливо.
Дурак-агроном с унылыми рассуждениями возле ржавого плуга в сарае с прохудившейся крышей - не тема для творчества, а проблема менеджмента. И поостерегитесь мешать менеджменту, особенно с российским уголовным уклоном.
«Деревенщику», который осмелится написать «острый» очерк о производстве молока отечественной компанией «Бимм-Бимм-Дам», придется худо.
Впрочем, в производственные цеха любой действующей компании писателя просто не пустят.
Любая «встреча с песней» - возможна теперь только в нерабочее время. Производителям, скажем, «Кока-колы» нужны остроумные и находчивые рекламщики, а не унылые сочинители с протрезвевшим - от безденежья - взглядом и язвительным умом.
Сельскохозяйственная тема, господа бывшие «деревенщики», закрыта навсегда!
О клубнике, как теме, едва наладится ее промышленное производство, надо забыть!
Конечно, можете поесть ягодку, если будет, на что ее купить.
Бред фантастов - уже приевшийся - и подобных сочинителей - от писательской безысходности.
Может быть, современный прозаик и написал бы с большим удовольствием о пароходах на Волге, но предварительно он должен согласовать полеты своей фантазии с транспортными речными компаниями - если они там еще функционируют.
Впрочем, весьма возможно, при наших делах, и сельское хозяйство, и пароходства, как и производство видеомагнитофонов «Электроника», не только исчезнут как тема, но и вообще перестанут существовать.
Рынок не делает никакой разницы между производственными, потребительскими и туристическими товарами.
Товары либо продаются и покупаются, либо нет.
И бумажные книги - теперь уже напоследок - ненадолго стали не очень ходким товаром.
Только в Москве профессиональных писателей с поэтами было около 15 тысяч - и это без семей!
К товарищам писателям, точно так же как к рабочим и колхозникам, были обращены первомайские и октябрьские призывы руководителей партии и государства.
Писатели заселяли целые районы престижных новостроек. Заботливо пестовалась пресловутая творческая зрелость этого класса, точнее касты.
И вдруг эти избалованные властью люди, со своими никчемными соцреалистическими наработками, приятными привычками к литфондовским путевкам, с персональными дачами, с многонедельными загранкомандировками, с праздничными пайками и прочими привилегиями, оказались не у дел.
"Товарищи писатели", бережно лелеемые «заботливой партией», жившие в течение десятилетий во взвешенном социальном состоянии, оберегаемые пиететом сталинской традиции заботы о писателях, вдруг оказались перед фактом: чтобы просто прожить, им надо продавать ту стряпню, которая ранее печаталась и издавалась за счет государства.
Писатели, а вместе с ними и вся так называемая "творческая интеллигенция", оказалась наименее приспособленной к социальным изменениям общества.
Сейчас забавно вспомнить, как многие из особо «продвинутых» писателей усердно подрывали своими демократическими рыльцами корни социального дуба, желудями с которого они так сладко питались. «Толстопишущие» вальяжные господа вдруг стали никому не нужны. Не за миллионы лет, а за пару десятилетий они бесследно исчезли, как динозавры.
За великий грех лицемерия и продажности, за то, что слишком долго кривили душой, из огромной коллективной собственности, доставшейся писателям еще со времен учреждения Российского, потом Советского и снова Российского Литературного фонда, они проворонили почти все.
В условиях книжного рынка творческая интеллигенция перестала существовать, как класс. Аморфная писательская масса оказалась не готовой к волчьей борьбе за собственность и за существование. Единственное, что теперь "товарищей писателей" осталось после всех утрат и потрясений, - исконное, пушкинское право продать рукопись.
Но предложить свои рукописи они могут теперь только тем, кто уже приватизировал издательства. Новые же «хозяева литературы» озабочены отнюдь не писательским благополучием. Они прекрасно понимают, что, издавая ту или иную книгу, рискуют своими деньгами.
А тут еще совершенно неожиданно выяснилось, что в течение работы над книгой писателю надо просто жить, кормить себя и семью, сводить концы с концами. Итог оказался плачевным: большинство советских тепличных писателей в новой жесткой ситуации вообще перестали писать. Условия, когда все, в том числе и художественный текст, превратилось в товар, оказались для «советских писателей» необоримыми.
Владельцы оставшихся журналов, газет, издательств сами стоят перед выбором: напечатать рассказ, стишок или дать рекламу. В этом нехитром противоборстве художественное произведение может победить только в том случае, если его появление на страницах гламурного издания поднимает тираж, повышает доход издателя.
Тепличных условий для защищенного государством творчества больше нет и никогда не будет.
Утвердилась единственная положительная истина: если писателю не на что писать, значит, ему, как правило, и не о чем писать. В жизни этот бывший писатель, по словам Маяковского, оказался не «мастак».
Еще совсем недавно пишущих оттесняла «в литературу» разве что журналистика. Журналисты информировали о текущих событиях, а писатели обобщали, анализировали и поучали, заботились, так сказать, о вечном. Теперь же, стоит только писателю ввести в текст произведения реальную ситуацию или настоящие имена, он рискует быть привлеченным к суду. Если в художественном произведении действующее политическое лицо вдруг узнает себя в отрицательном персонаже и самому себе не очень понравится, писателю солоно придется.
Тема несправедливой эксплуатации человека закрыта, поскольку совсем недавно окончательно выяснилось, что рабочие как раз и должны эксплуатироваться. Бедолаги сами теперь требуют, например, те же шахтеры, чтобы кто-то за них взялся как следует, поэксплуатировал их и хоть что-нибудь им да заплатил. Но работы нет, и не предвидится.
Производственная тема исчерпана, - оказавшись на обочине постиндустриального общества, мы с ужасом убедились, что все уже сделано. Потребительские товары в достаточном количестве и для всего мира производятся и без наших устаревших заводов и фабрик. Видеокамеры, стиральные машины, телевизоры и в дальнейшем будут производиться только там, где тепло круглый год и стоимость производства не состоит на одну треть из стоимости отопления производственных помещений. (Перевозка и таможенная пошлина включая все необходимые поборы - куда дешевле расходов на отопление.)
Для бывшего писателя-«производственника», стало быть, остается только тема продажи и маркетинга.
Но это - ареал рекламных агентств, а отнюдь не литературы. Если писатель осмелится «поднять тему» продажи и маркетинга - ему туда не пробиться.
Спустившись с творческого Олимпа, писатель окажется в самом конце бойкой очереди, состоящей из рекламных агентов.
Многомудрым же «деревенщикам» больше не придется поучать читательскую аудиторию, как выращивать озимую пшеницу или раннюю клубнику. Никому теперь не интересны конфликты между болеющим за урожай "Председателем передового колхоза" и алкоголиком-агрономом.
Это не цензура, а запрет самой жизни.
Как только какая-нибудь компания «Дженерал фудс» (название условное - ведь могут привлечь!) купит землю где-нибудь на "Брянщине" и начнет на ней промышленное производство той же клубники, с этой минуты клубничное производство станет для писателей «табу».
За каждое неловкое и не разрешенное упоминание, понижающее объем продаж клубники, «Дженерал фудс» засудит писателя - и совершенно справедливо.
Дурак-агроном с унылыми рассуждениями возле ржавого плуга в сарае с прохудившейся крышей - не тема для творчества, а проблема менеджмента. И поостерегитесь мешать менеджменту, особенно с российским уголовным уклоном.
«Деревенщику», который осмелится написать «острый» очерк о производстве молока отечественной компанией «Бимм-Бимм-Дам», придется худо.
Впрочем, в производственные цеха любой действующей компании писателя просто не пустят.
Любая «встреча с песней» - возможна теперь только в нерабочее время. Производителям, скажем, «Кока-колы» нужны остроумные и находчивые рекламщики, а не унылые сочинители с протрезвевшим - от безденежья - взглядом и язвительным умом.
Сельскохозяйственная тема, господа бывшие «деревенщики», закрыта навсегда!
О клубнике, как теме, едва наладится ее промышленное производство, надо забыть!
Конечно, можете поесть ягодку, если будет, на что ее купить.
Бред фантастов - уже приевшийся - и подобных сочинителей - от писательской безысходности.
Может быть, современный прозаик и написал бы с большим удовольствием о пароходах на Волге, но предварительно он должен согласовать полеты своей фантазии с транспортными речными компаниями - если они там еще функционируют.
Впрочем, весьма возможно, при наших делах, и сельское хозяйство, и пароходства, как и производство видеомагнитофонов «Электроника», не только исчезнут как тема, но и вообще перестанут существовать.
Рынок не делает никакой разницы между производственными, потребительскими и туристическими товарами.
Товары либо продаются и покупаются, либо нет.
И бумажные книги - теперь уже напоследок - ненадолго стали не очень ходким товаром.