Из романа "Гон" - три фразы и глава

[alikhanov]

Михаил Свешников и Сергей Алиханов



Издания романа «ГОН» -

https://akniga.org/alihanov-sergey-gon-audiokniga 13 часов 46 минут звучания

И единственная наша надежда, что планетарное пространство еще сохранилось и сакральная память нашего континента оживит народы, населяющие российские просторы...

В сакральном пространстве России происходит величайшее духовное сражение, в результате которого исчезает Второй мир.

И уже в полусне Феликс Павлович неожиданно понял, что и двурогий зверь, и антихрист только потому и явились, что побеждающий наследует все.

( и еще на сотнях сайтов)

11.

Хотя Феликс Павлович давно купил себе Библию, оказалось, что разговоры о книге были просто предлогом для встреч, и с годами еженедельные ужины с однокашником Додиком Ананьевым стали для Латунного приятной традицией. Тем более, что и Додику в его холостяцкой жизни было желательно хоть раз в неделю поесть горячего супа. А в тот вечер Феликсу Павловичу было особенно необходимо поделиться с близким человеком всем тем, что накопилось в душе.

Лата, тосковавшая без Гона, непонятно куда и на сколько умчавшегося в южном направлении, обычно не принимала участия в семейных вечерних трапезах, но сегодня тоже вышла к столу.
Ксения Сергеевна, не стесненная на сей раз во времени приготовления пищи, постаралась на славу, запасшись провизией с Черемушкинского рынка, где теперь в любое время года было изобилие овощей и фруктов, а главное - орехов и трав.

Посреди стола стояла огромная салатница с нарезанными помидорами и огурцами, нашинкованным зеленым луком, редисом, киндзой, петрушкой, рехани (базиликом), политыми постным маслом и уксусом, а так же тремя столовыми ложками кипяченой воды, в которых была растворена щепотка сахара. Рядом с салатом, в большой соуснице, Ксения Сергеевна подала аджап-сандали, приготовленный по ее особому рецепту.
В одной сковороде она жарила на медленном огне репчатый лук, в который, после того как он розовел, крошила три-четыре стручка болгарского перца и один стручок перца острого. В другую кастрюлю - вообще без всякого масла! - она шинковала мелко порезанные и очищенные от кожуры баклажаны вместе с помидорами и тушила их на сильном огне, все время помешивая. Как только баклажаны меняли свой белый цвет на коричневый, она на двенадцать минут чуть убавляла огонь и затем высыпала полную сковороду жареного лука с перцем в кастрюлю с баклажанами и помидорами. Солила, добавляла специи, через семь минут сыпала сверху петрушку и базилик, и тут же снимала блюдо с огня. Аджап-сандали можно есть и горячим и холодным - все равно вкуснее ничего не бывает.
Феликс Павлович с набитым ртом, в выгодном для себя свете, рассказал Додику о военных действиях, произошедших сегодня на заводе. Как он удачно использовал сложившиеся обстоятельства и вышвырнул с завода Гошу, главного прилипалу. А с Престиж-банком ему потом легче будет найти общий язык.

- Чем тебе Гоша мешал? - с ним вы хоть что-то на заводе делать начали, - съязвила дочь.
- Производством походных срамных театров лучше вообще не заниматься! Гоша мне мешал хотя бы уже тем, что я, вместо того, чтобы руководить заводом, по судам таскался, - ответил отец и добавил, - хотя, конечно, теперь вам не с кого будет деньги тянуть.
- Это мы еще посмотрим... А с кем теперь будешь судиться?
- Сейчас, конечно, ситуация у меня посложнее, но ничего - и с Барышниковым разберемся.
- С кем? - проглатывая аджап-сандали, переспросил Додик.
- С президентом Престиж-банка.
- М-м-м, - промычал философ, в знак того, что понял.
Ксения Сергеевна с удивлением глянула на мужа и стала разливать в глубокие тарелки харчо - суп из баранины с рисом и с мелконарезанной и предварительно поджаренной в постном масле морковью. Зелень в харчо надо добавлять по вкусу, и хозяйка тут же положила на стол разделочную доску с петрушкой и киндзой.
Разговор прервался, и возобновился только после того, как доктор наук вычерпал вторую тарелку харчо, положил ложку и сказал:
- Я знал двух Барышниковых - одного на сцене видел, другому преподавал. Этот - уже третий.
- А что ты преподавал второму Барышникову? - поинтересовался хозяин.
- Предметов у меня немного - всего два. Первый - марксистко-ленинская эстетика, второй - Новый завет. Барышников учился у меня лет десять-двенадцать назад, а тогда я преподавал только “Происхождение семьи, частной собственности и государства”, - пошутил повеселевший ученый, почувствовав благотворную теплоту и сытость в желудке.
Лата, с детства недолюбливающая отцовского однокашника, спросила:
- А вы, дядя Додик, в своих предметах не путаетесь?
- Скажу тебе, детка, по большому секрету, что это примерно одно и тоже. И те, и другие, и третьи - все пытаются объяснить мир, как будто мир без наших людских объяснений никак не может обойтись. Все эти разумные объяснения существуют сами по себе и зачастую приносят только вред предмету или явлению, которое они, вроде бы, делают понятным. Вот последний яркий пример: западные социологи очень дорожили и прямо-таки любовались коррупцией, которая существовала у нас при социализме. Они определяли коррупцию как здоровый росток предпринимательства на трупном теле коммунизма. А этот росток, задушив коммунизм, только ускорил свой рост и превратился в новую и вполне самостоятельную экономическую формацию. Кстати, эта тяга к определительству, эта человеческая фанаберия, нашего брата философа и кормит.
Видно было, что дядя Додик заморил червячка и не прочь всласть наговориться.
- Кто кормит? - спросила Лата.
- Фанаберия, детка, это не известный тебе товарищ Берия, а гипертрофированное человеческое самомнение, - с лету нашел объяснение философ.
- Я тебе не детка, старый болван! - взорвалась, наконец, Лата - от умничания и амикошонства видного ученого.  
- Света, Светлана! Будь терпимее к людям! - вмешался Феликс Павлович и повернул разговор в прежнее русло, - А как он выглядел, этот второй Барышников?
Ананьев стал рыться в своей бездонной памяти и через несколько секунд перед его внутренним взором всплыл облик его давнишнего ученика:
- Невидный такой, глаза вроде голубые, но не синие. Я почему-то ноздри его помню...
- Это он и есть! - сказал Латунный.
- Что ж, вполне может быть, - согласился Ананьев, - люди растут, это мы с тобой законсервировались.
- А ну вспомни, какой он был человек, - оживился хозяин, - мне сейчас любая подробность может пригодиться.
- Вы ешьте, а то всякую ерунду вспоминаете. За болтовней и вкуса не почувствуете, - сказала Ксения Сергеевна. Она собрала глубокие тарелки и вместо опустевших салатницы и соусницы поставила второе блюдо - тоже в двух больших сосудах.
А смаковать было что - в этот будничный день хозяйка приготовила редкое блюдо, которое в Грузии не в каждый праздник готовится - гоми с сациви. В одном сосуде было гоми - кукурузная каша, которая варится из муки среднего помола и подается на стол обжигающе горячей. А в другом - сациви (в буквальном переводе с грузинского - “холодное”) - индюшка, приготовленная в соусе из перемолотых грецких орехов - ради его рецепта Феликс Павлович с женой когда-то, еще в молодости, специально летали в Тбилиси.
Немудрено, что после сорока минут гастрономического блаженства у Ананьева в памяти всплыли некоторые интересные подробности:
- Диплом у нашего Барышникова назывался: “Первоначальное накопление капитала в эпоху раннего капитализма”.
- Как раз то, что у нас сейчас происходит, - отреагировала Лата.
- А ты случайно не помнишь, что он в своей дипломной работе написал? - спросил Феликс Павлович.
- Как ни странно, помню - потому что я тогда заставил его переделать весь диплом и все заново переписать. Его первоначальная посылка не укладывалась и даже противоречила основополагающим работам наших классиков.
- Ваших классиков, - поправила философа Лата.
- Светлана, не мешай говорить человеку! - не выдержал глава дома, - И что же он написал?
- Он определил, что никакого первоначального, второначального накопления не бывает. А бывает только непрерывное накопление, которое если чуть замедляется или останавливается, то тут же наступает разорение. Он самоуверенно считал, что понятие первоначального накопления в принципе ошибочно.
И основным мерилом человеческой личности, по мнению Барышникова, является вектор обогащения, естественный, как биение сердца.
- Глупость какая! Ну и что? - спросил Латунный.
- Что, что? Все. Больше ничего. Я заставил его переделать диплом, он защитился, и, как мне помнится, работа его получила удовлетворительную оценку. Его первоначальная идея была слишком примитивной - если богатство не прибывает, то оно убывает.
- Он прав, этот ваш Барышников, - сказала Лата.
- Сведения малоутешительные, - сказал в раздумье Феликс Павлович.
Вдруг Лата зажала рот рукой, выскочила из-за стола и торопливо ушла из столовой.
Дядя Додик с удивлением посмотрел на ее родителей.
Мать пожала плечами, подняла и опустила брови. Отец огорченно махнул рукой.
“Залетела дочка, а я не обратил внимания,” - понял философ.
- Ксения защищает ее, говорит, что не ожидала, что она его любит. Такие вот котлетки, - Феликс Павлович поделился неприятностями с однокашником.
- А кто он? - поинтересовался Додик.
Ксения Сергеевна сделала знак своему мужу, что, мол, не надо особенно распространяться о семейных делах, но это только подтолкнуло Феликса Павловича к дальнейшей откровенной беседе:
- Мне от Додика скрывать нечего! Тем более, что мы сами толком ничего не знаем об этом парне. Светлана - скрытная девочка, нам не рассказывает. Ясно только одно: парень - бандит, и втянул нашу девочку в свои бандитские дела. А ей, дурочке, только того и надо, чтобы отца с матерью позлить и опозорить! Теперь она еще и в положении, но оказывается - совершенно не ожидала. Как будто от этого занятия что-то другое случается.
- А парень настоящий бандит? - удивился Додик.
- Как раз сегодня у меня опять из-за него неприятности были и наверняка еще будут.
Ксения Сергеевна бросила мыть посуду и опять присела за стол, а Феликс Павлович стал подробнее рассказывать заводские новости:
- Ее ухажер, наш сбежавший женишок, над моим арендатором Гошей, который пол завода у меня чуть не оттяпал, вместе с нашей дочерью, как они выражаются, “крышу” держали. Все им игрушки! Но сегодня, как я вам уже сообщил, мне удалось выставить наглеца вон.
- Молодец! - отреагировал супруга, - я давно тебе говорила, чтобы ты его прогнал.
- Не сам я его прогнал, но получилось очень удачно. Хотя этот негодяй теперь на меня в претензии. И грозится, что будет на воровском сходняке делать нашей дочери и ее хахалю, как он выразился, “предъву”, потому что они не защитили его от этой армии.
- Что за сходняк? Какой армии? - ужаснулась мать.
Латунный подосадовал на себя, что проговорился, но теперь делать было нечего и надо продолжать. Он несколько замялся, а его близкий друг не преминул этим воспользоваться, и, как признанный знаток ненормативной лексики, блеснул познаниями:
- “Сходняк” - это сборище воров, которое созывается, если кто-нибудь из преступного сообщества нарушил закон.
- Но воры только этим все время и занимаются - нарушают законы, - опять не поняла ситуацию Ксения Сергеевна.
- Я имею в виду воровской закон, - уточнил Додик.
- Вы хотите сказать, что наша Светочка нарушила какие-то ваши воровские законы?! - Ксения Сергеевна возмущенно посмотрела на приживалу, который за долгие годы еженедельного у них столования сожрал невесть сколько дефицитных и высококачественных продуктов прямо с рынка, а теперь еще осмеливается хамить кормящей его семье.
Додик, давно подозревавший, что каждый им прожеванный и проглоченный кусок Ксенией Сергеевной аккуратно подсчитывается, и при случае ему тотчас будет предъявлен счет за съеденное, с достоинством парировал:
- Позвольте, Ксения Сергеевна, вам напомнить, что ваш покорный слуга вовсе не вор в законе, а философ, причем почти с мировым именем.  
Феликс Павлович уже начавший было надеяться, что за возникшей перепалкой забудется, с чего она началась, стал подчищать у себя на тарелке остаток сациви, но был тут же возвращен к грубой действительности обеспокоенной матерью:
- Феликс! Что еще за армия, против которой должна выступить наша Светочка?
Гендиректор вспомнил пламегасители на коротких дулах пистолетов-пулеметов, которые держали полуповернутыми на него “шлемовцы” Барышникова, почувствовал легкую тошноту и отодвинул от себя грязную тарелку.
- Чего ты молчишь? - настаивает на немедленном объяснении жена. Ксения была готова разнести весь этот дом в щепки!
А Феликс-то Павлович знает, чем эти шуточки могут обернуться. Если его супруга разъярится по-настоящему - месяц военных действий ему обеспечен. Он глянул мельком на Додика и увидел, что тот очень доволен, что сумел отвести от себя прожигающий взгляд матери, защищающей дитя.
- Ты опять не поняла, - начал в последнюю секунду предскандальной страшной паузы Феликс Павлович, - я недавно подписал договор с одним банком о совместной охране принадлежащей заводу собственности. И как раз сегодня охранное агентство “Шлем” в соответствии с этим договором начало работу. С их помощью я наконец-то избавился от всех недобросовестных арендаторов. Эта охрана или, как я неудачно выразился - армия, с сегодняшнего дня защищает и мой завод, и всех его работников. А у высшей администрации опекает и всех членов семьи. Значит, с завтрашнего дня и вы со Светланой тоже будете под присмотром, - вывернулся и чуть приврал Феликс Павлович.
- Начал за упокой, а кончил во здравие, - сказал Ксения Сергеевна. Она чувствовала, что в этом гладком объяснении что-то не так, и первые невольные фразы ее мужа вовсе не состыкуется с его последующими ловкими увиливаниями. Но она сама испугалась и не желала знать, что же происходит на самом деле. Пусть уж лучше муж во всем, что связано с его заводом, сам разберется. Заварил кашу - пусть теперь ее расхлебывает. А свою бедную девочку, тем более в таком положении, она будет стараться пореже выпускать из дому.
Хозяйка разлила крепкий чай и одну чашку понесла в комнату дочери.
- А ты знаешь его, этого бандита? - почти шепотом спросил Додик.
- Конечно, знаю. Они тут со Светой, стоило мне только на работу уйти, Ксению сразу за дверь выставляли и по всей квартире куролесили.
- Рыскали, вещи воровали? - изумился Додик.
- Не в этом смысле, - ответил отец.
Однокашники выпили чай с инжирным вареньем, но Ксения Сергеевна задерживалась возле дочери, поэтому Додик опять полюбопытствовал:
- А где же теперь этот бандюга? Ты что, и его, как и арендаторов, тоже выгнал?
- Ты, Додик, арго выучил, а живого урку в глаза не видал.
- Бог миловал, - согласился Додик, - так что же ты собираешься делать?
- Абсолютно ничего. Пусть все будет, как предрасположено свыше, - изложил свою жизненную позицию управленец.
- Слушай, Феликс, раз этот бандит у вас в гостях часто бывал, то может быть, какая-нибудь вещь его тут завалялась. Я бы сейчас и посмотрел, кто он такой.
- Нет, откуда? У него и вещей-то никаких нет.., - начал сразу с отрицания хозяин дома и тут же поправился, - впрочем, в одном из шкафов я видел ужасное пальто. Наверняка оно его.
- Тащи! - прошептал Додик.
- Нет, здесь не надо , - сказал Феликс Павлович, вспомнив слишком эффектные мистерии и сеансы ясновиденья, которые устраивал ему Додик у себя в кабалистической квартирке, - пойдем лучше ко мне в видеокабинет.
Однокашники покинули столовую. Додик пошел в комнату главы дома, а Феликс Павлович, поминутно оглядываясь, стал рыться в шкафах.
Додик опустился на кожаный диван и стал читать корешки маленькой стопки книг, выделявшейся среди тысяч видеокассет, вповалку лежащих на многочисленных полках. По названиям книг, до которых Феликс Павлович мог, не вставая, дотянуться со своего монтажного кресла, Додик без труда определил, что круг текущих духовных интересов его друга нисколько не расширился - двухтомник Тацита, “Жизнь двенадцати цезарей” Светония , ораторы Рима, “Иудейская война” Иосифа Флавия, двухтомник сочинений Гая Юлия Цезаря, три книги историка Теодора Моммзена и два тома Тита Ливия. Из поэтов - один Марциал.
Феликс Павлович, очень довольный тем, что его домашние амазонки не поймали его на месте преступления, вошел в комнату, держа в руках демисезонное пальто, свернутое белой шелковой подкладкой наружу. Додик встал с дивана, взял у Феликса Павловича бандитское пальто и развернул его. Хотя оно отвиселось в шкафу, все-таки вид имело весьма поношенный. Додик расстелил синее пальто во всю длину на светло-коричневом кожаном диване, встал на колени, закрыл глаза и стал водить ладонями над одеждой исчезнувшего жениха Латы.
Феликс Павлович, после сытного и вкуснейшего обеда, а, главное, после того как он чудом избежал испепеляющего семейного скандала, расположился в кресле и стал с удовольствием наблюдать очередную комедию, которую перед ним ломал его однокашник.
Додик то сводил, то разводил руки, чуть шевелил пальцами, вращал кистями, как бы фокусируя и улавливая ладонями некие магические лучи, исходящие от синего пальто. Минут через десять его лоб покрылся испариной. Через полчаса, когда Феликсу Павловичу уже наскучило наблюдать за всеми этими пассами, Додик вдруг раскрыл глаза, встал с колен и долго встряхивал руки, как будто вымыл их, а полотенца рядом не оказалось.
- Все оказалось гораздо сложнее, чем я вначале предполагал, - сказал наконец мистик, - так что тебе придется еще немного подождать.
Додик взял пальто с дивана и стал раскладывать его на полу. Заложив рукава за полы, он тщательно свернул пальто наподобие шинельной скатки, потом сложил вдвое и лег плашмя прямо на паркет, подсунув синий катыш себе под живот.
“Глупый Додик меры не знает! Как начнет исполнять гипнотические номера, так удержу нет,” - хотел было возмутиться Феликс Павлович, но потом обратил внимание, что Додик словно парит в воздушном пространстве над синим катышем...
Феликсу Павловичу захотелось смеяться, и чтобы не мешать долгому процессу постижения истины, он на цыпочках вышел из кабинета.
На кухню уже вернулась жена, и он решился и спросил:
- Ну что, будет она аборт делать или нет?
- Она родит через три месяца, дурень ты!
- Как - через три? - поразился будущий дед.
- Ну, может быть, через два, по-разному носят.
Феликс Павлович упал на стул, налил себе из заварного чайника одной заварки, выпил ее одним махом, и обомлел: “Вот те на! Живота у нее вроде совсем еще не видно, а ей уже скоро рожать!”
Феликс Павлович не знал, что и сказать. Потом он встал, а Ксения как чувствует - тут же с предупреждением лезет:
- Не надо, не ходи к ней.
Но Феликс Павлович пошел прямо в комнату дочери, увидел ее лежащей на кровати лицом к стене, сел в ногах.
Света даже виду не подала, что заметила отца.
Феликс Павлович посидел минуту и сказал:
- Я люблю его, я уже люблю его! - и погладил правой рукой по животу дочери.
Потом встал, погладил ее по голове, поцеловал и успокоил:
- Все будет хорошо!
Латунный вернулся на кухню, подошел к жене, и не сказав ей ни слова, долго целовал её в висок, потом в щеку. И жена повернулась от мойки и тоже поцеловала мужа.
Когда минут через двадцать Феликс Павлович вернулся в кабинет, он даже вздрогнул от неожиданности, увидев Додика все еще лежащим на полу в чудной позе.
Феликс Павлович сел в кресло, и сеанс магии закончился. Додик встал, поднял было пальто с полу, но тут же выронил его. Феликсу Павловичу даже жаль стало однокашника - какой же он стал старый! В самом деле, Додик выглядел ужасно. В лице не было ни кровинки, философ мелко дрожал, словно от холода или от истощения. Но какое же может быть истощение после обильнейшего обеда?! Артист! Великий артист в Додике пропадает.
Ананьев не стал больше садиться на диван, возле которого он начинал сеанс, а отошел в противоположный угол комнаты и примостился на пуфике.
- Ты вряд ли поймешь, что я тебе должен сказать, - начал Додик обычным, а не тем астральным голоском, каким он обычно вещал среди масонских безделушек, - но все-таки, Феликс, пожалуйста, выслушай меня.
Мы сейчас живем в самом конце железного века Кали-Юга, который продлился 6480 лет. Поэтому энергия Тибета и Аггарты усилилась многократно, и приближаются решающие события этой эпохи, которые уже коснулись нас и изменили нашу жизнь. В сакральном пространстве России происходит величайшее духовное сражение, в результате которого исчезает Второй мир.
- Ты что бредишь, тебе плохо? - спросил, испугавшись, Феликс Павлович.
Додик чуть помолчал, собрался с мыслями и спросил:
- Ты, надеюсь, помнишь, что такое Третий мир?
- Конечно, а как же. Всю жизнь нам долбили: страны Третьего мира, движение неприсоединения, - бодро стал сыпать Феликс привычными штампами.
- Так вот, мы были миром Вторым.
“А ведь и вправду!” - ужаснулся про себя Феликс Павлович. Додик, который глядел прямо в глаза однокашнику, увидел, что до него дощло.
- Центр Духовной Традиции находится на Востоке, в подземной стране Аггарта или Шамбала. Его колоссальное влияние обычно замкнуто само на себя. Но к концу эпохи, когда исчезают пограничные духовные цивилизации, происходит характерная для последних этапов цикла смена вертикальной оси “север-юг” на горизонтальную “восток-запад”.  
Кажущаяся победа меркантильного Запада на самом деле может оказаться его последней судорогой.
И единственная наша надежда, что планетарное пространство еще сохранилось и сакральная память нашего континента оживит народы, населяющие российские просторы...
- А причем тут это синее пальто? - вдруг вспомнил Феликс Павлович исходный предмет додиковой медитации.
- Человек, который его носил, больше походит на кентавра. Он воевал в Афганистане? - спросил Додик.
- Да, воевал.
- Там в него вошли сотни погубленных им душ. Сквозь его астральное тело проскакали тысячи темных всадников, направляющихся загасить Пламя Гипербореи. И он стал, сам того не ведая, одним из них.
- Какое пламя? - спросил, обмирая душой, Феликс Павлович.
- В предпоследней эпохе такое уже случалось - исчезла нордическая цивилизация, передав свои традиции и оставив нам Северный огонь наш, сияние над землей православной. Но в смертельной борьбе между Первым и Третьим миром мы можем стать жертвой, и тогда Пламя это погаснет...
- Господи, спаси и помилуй! - перекрестился Феликс Павлович.
- Этот получеловек, - Додик театральным жестом указал на пальто, - сам того не ведая, является Всадником Аггарты или другими, понятными тебе словами, посланником дьявола.
- Тьфу! - воскликнул Феликс Павлович, - Ну ты и чушь сегодня несешь! Да я с ним говорил несколько раз! Гон - нормальный парень, с закидонами разными, но все это пройдет. У дьявола на посылках бесы есть, так зачем же ему еще и Костя? - Феликс Павлович попытался свести к шутке мрачные сентенции приятеля. Уж больно много страху нагнал на него сегодня Додик.
- Бесы - это шестерки.
- Шестеренки? - переспросил Феликс Павлович.
- Нет, шестерки, которые на побегушках. Унеси, принеси, соблазни, соврати - больше ничего дьявол им не поручает. Поэтому не в бесах сейчас главная опасность, а в его посланниках в человеческом облике. Их много сейчас на нашей земле. Барышников такой же посланник, только не Третьего мира, как этот кентавр, а Первого.
- Барышников - банкир. Значит, он не посланник, а посредник, - усмехнулся Феликс Павлович.
- Так оно и есть, - согласился Додик, - посредник Дьявола.
У Феликса Павловича опять мороз по коже прошел. Пронял-таки Додик его своими рассуждениями!
- Что же мне теперь делать? - серьезно спросил Феликс Павлович.  
- Крах нашего Второго мира, крах уникальной социалистической цивилизации, который, к сожалению, был предопределен, оставляет нам нехитрый выбор - либо присоединится к Первому миру - то есть забыться и потерять свою самобытность, а через тысячелетие забыть и русский язык. И тогда мы будем все время находиться под разноцветным дождичком конфетти, состоящим из различных материальных благ и развлечений.
Или скатиться к Третьему миру, высокодуховному, но навсегда нищему.  
- Я тебя не об этом спрашиваю, с этими Вторыми и Третьими мирами и без нас разберутся. Что мне делать с этим темным всадником в синем пальто, от него же Светка скоро родит!
- Родит ли? От него может исходить только смерть...
- Типун тебе на язык! - окончательно возмутился Феликс Павлович, - До свидания! Пока! Будь здоров!
От неожиданности Додик осекся. Он тут такое наговорил, а Латунный без фруктов выпроваживает его из дома.
Феликс Павлович заметил нервное подергивание губ обидчивого Додика, и уже у дверей сунул философу пакетик с грушами и кистью винограда. Додик покочевряжился, но потом взял - пожевать на дорожку.
Феликс Павлович проводил однокашника до лифта, а Додик, прежде чем зайти в кабину, вместо прощания сказал ему:
- Перечти Откровения Иоанна! - и уехал вниз.
Вернувшись в квартиру, Феликс Павлович первым делом принял душ. Стоя под горячими струями, смывающими и напряжение, и все неприятности, он проанализировал прожитый день, и пришел к выводу, что главное сегодняшнее событие - это весть о внуке или внучке. Все остальное неважно. И перемена права на собственность реабилитационного центра, и исчезновение с сакральной карты континентов Второго мира во главе со вздорным Додиком, - все это пустяки, полная ерунда. Обо всем этом он догадывался и сам, но не придавал особого значения. Ведь исчез, например, Древний Рим, а вместо него - в Италии возник самый интересный чемпионат по футболу. А если бы сохранилась каким-нибудь образом Римская империя, то он наверняка не смог бы сейчас болеть за “Ювентус”.
Ложась спать рядом с мирно похрапывающей супругой, Феликс Павлович взял с ночного столика Библию и открыл ее на Откровении Иоанна - и как обычно перед сном, наугад выбрал один стих. Латунный прочел:
“Побеждающий наследует все, и буду ему Богом, и он будет мне сыном.”
Феликс Павлович решил, что он ошибся - не может быть в Апокалипсисе, книге-пророчестве о падении Вавилона, о приходе антихриста и двурогого зверя, такого стиха.
Нет. Все правильно - это была страница Откровения Иоанна.
Он положил Библию на столик, потушил ночник у изголовья и лег. И уже в полусне Феликс Павлович неожиданно понял, что и двурогий зверь, и антихрист только потому и явились, что побеждающий наследует все.