"Вьюнком бы простегнуть простор равнины..." - к 21 летию подборки в газете "День Литературы"
* * *
Кто жертва, кто палач, кто виноват?.. -
Задышано тяжелым перегаром.
О зеках книги, горный комбинат, -
Все оказалось ходовым товаром.
Тот, кто писал о русских лагерях,
И кто скупил построенные домны,
Теперь живут в одном и том же доме
И кланяются вежливо в дверях.
Делились - политический, блатной,
Когда-то враждовали. Нынче квиты.
Один магнат, стал частью главной свиты.
Другой - стал индульгенцией живой.
* * *
Новой жизни хозяин богатый
С молодым беспощадным лицом
И с оглядкой чуть-чуть вороватой,
Он сравним с тем кавказским отцом.
А стрелял в биллиардной пятерки,
Брал у всех без отдачи взаймы,
Но теперь он проводит разборки,
И блатные его поговорки
Приговора страшней и тюрьмы.
Эх, объявка, словцо воровское,
Разоряя, топча и губя,
Не оставит ни сна, ни покоя,
Под землею достанет тебя.
Коль в бандитских руках очутился,
Над тобой покуражатся всласть, -
Пожалеешь, что в школе учился,
Что у мамы когда-то родился
И что мама сама родилась.
Как окружит тебя не мигая
Пацанов деловитая стая -
Отдавай все что есть, но вдвойне.
Арифметика очень простая
На гражданской на этой войне.
* * *
Гале
Возле дальней рощи дачи,
Дождь слепой и ветер зрячий.
Там не слышно электрички.
И дитя с высоким лбом
Все о золотом яичке
Размышляет под дождем.
"Со всего размаху били.
У разбитого стола
Доски чуть не проломили.
Им же мышка помогла.
Бабка, хоть гребет в кубышку
Золотую скорлупу,
Плачет - упустила мышку,
Испоганит им крупу.
Соли уж держал щепотку,
Дед слюною изошел, -
Вот яйцо б на сковородку,
А оно - на грязный пол.
Чуда жаждут, утирают
Слезы рваным рукавом.
Дуру-курицу гоняют,
Что хлопочет о простом".
Ветер зрячий, дождь слепой.
Солнце, родина, покой.
* * *
Ложились крейсера на дно,
И мерли с голоду старухи,
Чтобы Гришаня в БМВухе
С волыной ехал в казино.
ИЗ ПИСЬМА МЕЖИРОВУ
Утратили мы здесь и признак ремесла,
Нелегкая когда Вас в Штаты занесла.
Рассыпалась строфа и мельтешит цезура,
Хотя отменена была одна цензура.
Формация ушла, а потерялась форма.
А главное, пропал подстрочник для прокорма.
Под праздник не дают пайкового осетра,
И ерники бузят, как внуки без присмотра.
Разбросаны слова посудой после пьянки.
Как будто в высоту мы прыгаем без планки.
ОДИНОЧНИК
По сетке Олимпийских баз
Идет за сбором сбор.
Прибалтика затем Кавказ,
Работа на измор.
Здесь не бывает чересчур,
Хоть воздух ловишь ртом.
Из Кяярику в Мингечаур,
И Гали на потом.
Водохранилищ поперек,
С веслом наперевес,
Он словно сам рождает ток
Турбин Ингури ГЭС.
На суше очень неуклюж,
Не замечая быт,
Он молча принимает душ,
Питается и спит.
А утром снова раньше птиц,
Нелепый рукокрыл,
Касаясь кистью половиц,
Пошел, потом поплыл.
Чтоб быть опять сильнее всех
В преддверии регат.
Чтоб свой же повторить успех
В который раз подряд.
Стартует по шестой воде
Великий чемпион.
В честь той, которой нет нигде,
Обгонит время он.
В реляциях газетный лист,
Стреляет пулемет.
И лишь безумный каноист
Гребет, гребет, гребет...
ПОЗДНЕЕ ХРИСТИАНСТВО
Просветы лиц на сумрачных полянах
И в ямах догорающий огонь.
Их спины в струпьях, икры в грязных ранах, -
Следы потрав, охотничьих погонь.
И валит с ног, уже навек тверезых.
В исподнем сухоскрутки бересты.
Быт обустроен из жердей березы -
То колья, то могильные кресты.
Вьюнком бы простегнуть простор равнины.
Но руки их, воздетые горе -
В ночи звезда, как жгутик пуповины,
Еще горит в последнем серебре.
ОЧЕРЕДЬ
Пройдя маршрутом лет суровых,
Желая просвещенной слыть,
Россия граждан непутевых
Своих решила подкормить.
Спешили мы со всей столицы,
Стояли, прислонясь к стене,
Свои выпрастывая лица
Из-под заснеженных кашне.
Там "Юности" один из замов
Стоял без кресла, просто так.
В углу угрюмо ждал Шаламов,
А Смеляков курил в кулак.
И шел совсем не по ранжиру
Один поэт вослед другим.
Так начавший стареть Межиров
Был лишь за Самченко младым.
И Мориц бедную пугая
Ухмылкою грядущих мер,
Ее в упор не замечая,
Стоял боксер и браконьер.
И даже прямиком оттуда,
Вновь улетавшие туда,
Своих мехов являя чудо,
Там становились иногда.
В тот зимний день шутила муза,
Долистывая календарь.
Стоял там я, не член Союза,
За мной - Луконин, секретарь.
О, государственной заботы
Благословенные года.
И за недолгие щедроты
Мы благодарны навсегда.
* * *
Подышим осенью, мой друг,
Покурим у времянки.
Не здесь ли превратился звук
В "Прощание славянки"?
А космы рыжие берез
Редеют в сизой дымке.
Хоть выложились мы всерьез,
Остались недоимки.
Мы заняли, не мелочась,
А не за веру пали.
И жены не прощали нас
И, не простясь, бросали.
Увязли мы в сырой земле.
А марш звучит далеко -
На уходящем корабле
В порту Владивостока.
* * *
Завсегдатай задворок, заворачивая за углы,
Я во всех городах находил переулки такие,
Где запах олифы и визг циркулярной пилы,
Где товарные склады и ремесленные мастерские.
И со сторожем я заводил разговор не пустой, -
Хотелось мне исподволь жизни открыть подоплеку.
А сторож молчал: он смотрел на огонь зимой,
А летом - на реку, протекающую неподалеку.
Я сшивал впечатлений разноцветные лоскутки,
Радовался, что душа накопит простора.
А потом оказалось - можно лишь посидеть у реки,
И нельзя передать ни журчания, ни разговора.