Шедевр, не ставший товаром
КОРОТКАЯ РЕЦЕНЗИЯ НА АНОНИМНЫЙ РОМАН В 850 СТРАНИЦ
Романное время текста совпадает с жизненным временем героя, и после прочтения десяти страниц становится очевидным - это художественный прием.
Смысловую нагрузку слов - как и в жизненном речевом обиходе - подхватывает интонация.
Возникает стихия, которая легко несет воображение читателя и над крышами Москвы, и обгоняет взгляды пассажиров подмосковных летних электричек.
Первые сто страниц восхищают - роман - сама любовь.
Вторые сто страниц - очень талантливо.
Третьи сто страниц - замечательно. Четвертые сто страниц…
А роман все только начинается…
Вступают в дело законы больших текстов, которым следует слабое человеческое восприятие, и которые требуют дифференциального роста частотного словаря.
Автору начинает не хватать языка.
На пятисотой странице хочется воскликнуть вместе с Антоном Павловичем Чеховым - «Слишком тяжело (толсто) пишут эти господа!»
В полном в отчаяние, романист, вместе с персонажами телевизионных картинок, отправляется на социальные баррикады - чтобы удержать читателя за уши, текст приходиться «усугубить порнопортвейном».
От обратного воздействия собственного текста автору приходится туго:
к семисотой странице уносит самого романиста...
Редкому же читателю, доползшему до 800 страницы, как когда-то Леониду Ильичу Брежневу, хочется наградить самого себя Золотой звездой Героя социалистического труда…
Тут и сам автор, похоже, осознает, что финансовый успех какого-нибудь бразильского халтурщика ему уже не светит, но пальцы с отчаянием привычки продолжают стучать по компьютерной клавиатуре, порождая уже не звук, а смысловой шум...
Вместе с господином д,Артаньяном хочется в сердцах посоветовать бедному человеку, заразившемуся от собственного таланта графоманией - к достоинству гениальности прибавить бы достоинство краткости, и у романа, глядишь, было бы уже никак не менее двух достоинств.
Попытка создать шедевр, который никогда не станет товаром, провалилась - планка сбита, публика отворачивается в поиске нового зрелища...
Романное время текста совпадает с жизненным временем героя, и после прочтения десяти страниц становится очевидным - это художественный прием.
Смысловую нагрузку слов - как и в жизненном речевом обиходе - подхватывает интонация.
Возникает стихия, которая легко несет воображение читателя и над крышами Москвы, и обгоняет взгляды пассажиров подмосковных летних электричек.
Первые сто страниц восхищают - роман - сама любовь.
Вторые сто страниц - очень талантливо.
Третьи сто страниц - замечательно. Четвертые сто страниц…
А роман все только начинается…
Вступают в дело законы больших текстов, которым следует слабое человеческое восприятие, и которые требуют дифференциального роста частотного словаря.
Автору начинает не хватать языка.
На пятисотой странице хочется воскликнуть вместе с Антоном Павловичем Чеховым - «Слишком тяжело (толсто) пишут эти господа!»
В полном в отчаяние, романист, вместе с персонажами телевизионных картинок, отправляется на социальные баррикады - чтобы удержать читателя за уши, текст приходиться «усугубить порнопортвейном».
От обратного воздействия собственного текста автору приходится туго:
к семисотой странице уносит самого романиста...
Редкому же читателю, доползшему до 800 страницы, как когда-то Леониду Ильичу Брежневу, хочется наградить самого себя Золотой звездой Героя социалистического труда…
Тут и сам автор, похоже, осознает, что финансовый успех какого-нибудь бразильского халтурщика ему уже не светит, но пальцы с отчаянием привычки продолжают стучать по компьютерной клавиатуре, порождая уже не звук, а смысловой шум...
Вместе с господином д,Артаньяном хочется в сердцах посоветовать бедному человеку, заразившемуся от собственного таланта графоманией - к достоинству гениальности прибавить бы достоинство краткости, и у романа, глядишь, было бы уже никак не менее двух достоинств.
Попытка создать шедевр, который никогда не станет товаром, провалилась - планка сбита, публика отворачивается в поиске нового зрелища...