"Дней минувших анекдоты" - Иван Алиханов - глава "Мои университеты"
Времена не выбирают,
В них живут и умирают.
А. Кушнер
Мне было 13, а брату Мише - 15 лет, когда мы остались вдвоем в Тифлисе. Бюджет наш складывался из пенсии отца в 27 рублей, 35 рублей от проката рояля «Блютнер», который достался нам в наследство от дяди Кости, и 25 рублей стипендии брата, учившегося в ФЗО. Иной раз нам перепадали заработки от склепывания пружин патефонов, починки электропроводки, смены пробок или фотографирования стареньким аппаратом. Однажды меня позвали снимать покойника. Я сгонял с его лица мух, поправлял цветы, а потом оказалось, что умер он от черной оспы. Слава богу, пронесло.
Все, что можно было продать, кроме мебели и пары картин, к тому времени было уже продано для уплаты налогов. Рынки еще совсем недавно полные провизией обезлюдели - крестьяне не ехали в город. Налоговики из НКВД поработали и там - прилавки опустели. Наступила время карточного распределения, и мы с братом были постоянно голодными. Однажды, когда я пришел домой, хлеб мой оказался съеденным гостями брата. На столе лежало яйцо. Я решил его сварить, но Миша сказал, что яйцо ему подарил наш бывший швейцар Петрос. Я очень разозлился на брата, полез драться и победил его. Потом расплакался и ушел к товарищу. Там меня накормили вареной картошкой.
Тем временем, я закончил 7 классов, и мы втроем с Мишей и Бичико поехали на лето в Форос. Денег было в обрез. Попав в Батуми, мы стали объедаться пирожными в греческим кондитерских. Остатки денег у брата украли при посадке, и двое суток на теплоходе «Крым» мы голодали.
Нас встретил Александр Яковлевич, и в кузове полуторки повез в Форос. Дорога шла степью, затем начался подъем на хребет Яйла. Сквозь небольшой туннель в скале - Байдарские ворота, мы проехали перевал, и перед нами открылась замечательная панорама бескрайнего моря. Обычно экскурсионные автобусы здесь делают остановку, чтобы путешественники полюбовались этим прекрасным видом и поели шашлыков.
Форос расположен за перевалом на склоне хребта. Море за многие века отвоевало у суши значительную часть, и берег здесь весьма крут. Пляжа практически нет, зато много огромных камней теплых и ласковых летом, на которых приятно лежать и загорать. В отдалении - на не столь крутых склонах Фороса были виноградники, ниже - огромный декоративный дендрарий - парк с растительностью, собранной бывшим его владельцем со всех континентов.
В парке много особо украшенных мест - «Райский уголок» с водопадом, образующим небольшое озеро в тени ливанских кедров, таинственный грот, «Итальянская площадка», где по середине картин стоят вазы сплошь из различных цветов.
Бывший владелец Фороса, знаменитый фарфорозаводчик Кузнецов содержал значительный конный завод, поэтому было много площадок для выезда лошадей, и огромный центральный круглый манеж, от которого, в виде лучей, отходили конюшни.
Бывшие лошадиные стойла были перестроены в помещения для отдыхающих попроще, а во дворце Кузнецова проживали наиболее почетные гости. Стены гостиной дворца были расписаны маслом известными художниками. Для развлечения имелась прекрасная бильярдная и кегельбан, различные игровые площадки. Был так же клуб для рабочих, и кухня с большой столовой. В имении было множество всяческих построек для обслуги, содержания экипажей и прочее.
Ранним утром следующего дня Александр Яковлевич разбудил нас со словами: «Если вы думаете, что приехали сюда как главные отдыхающие, то я должен вас разочаровать...» и тут же определил нас на работу: Бичико - возчиком, Мишу - пастухом, а меня в помощники к огороднику. Этот самолюбивый человек не хотел пользоваться своим положением. С другой стороны, Александр Яковлевич не терпел бездельников.
Работа мне нравилась. С утра, до появления парохода «Пестель», который заменял нам часы, я полол траву, рыхлил землю, подвязывал помидорные кусты, да мало ли работы на огороде. На завтрак мы ели помидоры и огурцы, заедая чесноком, а самое главное, хлеб был без ограничения. После возвращения с работы кто-либо из нас, братьев, приносил в судках обед. Денег нам не выписывали, работали мы за пропитание. Кроме того, нам было запрещено посещение биллиардной. Впрочем, этот запрет мы тайком нарушали.
Александр Яковлевич вечно что-либо придумывал работы по части улучшения хозяйства: расширил теплицы, закупил и откармливал телят на мясо, на окрестных склонах появлялись новые плантации виноградников... Некоторые из его затей заканчивались конфузом. Однажды, например, он надумал разводить раков, купил их целую корзину и пустил в бассейн, где собиралась вода для полива огородов. Через некоторое время вода из бассейна перестала поступать. Оказалось, раки, любящие проточную воду, все один за другим полезли в сливную трубу, которая не была защищена сеткой, и подохли в ней. Пришлось трубу разобрать и вычистить из нее дохлых раков.
С утра до вечера Александр Яковлевич в качалке, запряженной его любимым жеребцом Чертом, мотался по территории. Директору дома отдыха, большевику-каторжанину Калугину бесконечные затеи управляющего не нравились, так как подчеркивали собственную бездеятельность. Калугин считал, что уже добился своего и имеет право занять место бывшего барина Кузнецова по всем статьям. Командно-административная система в лице директора, не выносила заинтересованности Александра Яковлевича: Калугин был всегда против его хозяйственных инициатив. Естественно, между моим отчимом и Калугиным возникла взаимная неприязнь, которая в конце концов вынудила Александра Яковлевича искать другое место работы.
Летом в Форосе отдыхало множество известных советских деятелей и их детей, впоследствии репрессированных или погибших. Среди них мы дружили со странным человеком, шурином Сталина Федей Аллилуевым. Он ходил в кепочке и с палкой, с вечно приклеенной к губе папироской и напевал свою любимую песню «Гоп со смыком». Взрослому обществу он предпочитал нас. Отдыхала в Форосе дочь Рыкова - Наташа, племянник Свердлова Адя, братья Кутузовы, Ада Полуян, вдова Лациса с рыжим сыном и множество других, впоследствии исчезнувших людей. Бичико, который был старше меня на три года, сдружился с некоторыми из них, за что потом чуть не поплатился своей карьерой, а может быть, и жизнью.
Приехал в Форос и милый человек Яша Джугашвили, страстный охотник, отличный бильярдист, открытая душа. Яша никогда ни в чем нам не отказывал, играл с нами в бильярд, давал в пирамиду вперед 40 очков фору, но все равно выигрывал и гонял нас под стол. Однажды Яша вернулся с охоты, неся на руках разжиревшего от безделья и поэтому уставшего директорского пойнтера. Я попросил у него ружье (у него был отличный «Зауэр») с тем, чтобы убить прилетавшего в «Райский уголок» коршуна. Я взял ружье, взвел два курка и надавил на спусковые крючки. Ружье оказалось заряжено! Заряд дроби попал в стену между маминым лицом и часами...
Отличное питание, морские купания, работа на свежем воздухе, интересный досуг, игра в волейбол, танцы в рабочем клубе, ухаживание за милыми девочками - Форос казался нам раем. Но кончилось лето, и мы вернулись в Тифлис. К семейному бюджету прибавилась и моя стипендия, я стал учеником авто-ФЗО.
Практическое обучение было налажено хорошо. Поначалу нас учили обрубать чугунную отливку крейцмейселем, делать канавки, потом обрубать зубилом, опиливать драчевым напильником под угольник, дорабатывать бархатным напильником и шабровать. Вспоминаю какие-то строки из производственного романа «он мог бить молотком по зубилу, не опасаясь поранить себе руку». Эти навыки мы все приобрели довольно скоро. Потом изготовляли из поковок кронциркули, плоскогубцы, отвертки, измерители и другой инструмент.
Теоретические же занятия велись из рук вон плохо. Но главное было то, что нас в училище нас кормили хоть каким-нибудь обедом и давали рабочие карточки. Однако ФЗО к лету закрыли.
На следующий год получилось так, что Миша и Бичико уехали на Форос до меня, и мне пришлось добираться в Крым одному. К несчастью, теплоход «Армения» не прибыл в порт Батуми. Продрогнув за ночь на пристани, на другой день я попал на теплоход «Крым». В Севастополе меня никто не встречал. Денег, конечно, у меня не было. Тогда я принял решение идти 55 км пешком. Испытание было не из легких, если учесть, что у меня не было ни пищи, ни фуражки, а обут я был в футбольные бутсы с шипами. Шел я по обочине, была жара, мимо изредка пылили автобусы «Крым - Курсо».
На 29-м километре у села Арнаутка стояла грузовая машина с кольями для виноградников. На мое счастье она была из Фороса. Шофер сказал, что накануне он ждал меня на пристани.
В это лето мы жили в Тессели, в трех километрах от Фороса в небольшом одноэтажном домике (впоследствии Тессели стало местом постоянного отдыха Горького), и, конечно, опять все были обязаны «зарабатывать хлеб в поте лица своего». Приходилось забивать в землю колья на винограднике, подвязывать мочалкой то лозы, то помидоры. Затем я был определен в бригаду по ремонту помещений - скреб полы, пробивал шлямбуром дыры в стенах для электропроводки, помогал клеить обои и пр. Все эти навыки мне в дальнейшем пригодились.
Отчим все время придумывал, чем бы нас занять, давал он нам поручения, и после работы, чтобы мы не толкались среди «партийных» отдыхающих. Но мы после трудового дня тут же уходили на пляж.
Мне было 14 лет, когда возник первый роман с милой двадцатилетней кастеляншей Ниной Руденко. Впервые моему мальчишескому взору открылось чудо пышной молочно-белой, особенно на фоне загорелых плеч и живота, женской груди с маленькими аккуратными коричневатыми сосками, которые меня притягивали, наверное, не меньше, чем младенца. Нина дала мне впервые испытать блаженство обладания женщиной. Я был влюблен, казалось, на всю жизнь и, как дурачок, хвастался перед Мишей и Бичико своей связью.
Однако, через дней десять приехал молодой человек Саша Металиков, который был ее прошлогодним ухажером. У Нины вечера стали заняты. Меня мучила ревность... В отместку, по вечерам на танцах в рабочем клубе я стал ухаживать за другими девчатами. Но Металиков скоро дал Нине отставку, и она стала приходить по вечерам в рабочий клуб. Наша любовь продолжалась до отъезда в Тифлис. Потом - недолгая переписка. Письма ее были однообразны...
В 1935 году, когда я приехал в Москву, Нина меня нашла. Оказалось, она работала у Авеля Енукидзе сестрой-хозяйкой. Авель был холост, и обязанности Нины, скорее всего, не ограничивались одним хозяйством. Однажды у Нины оказались билеты на «Пиковую даму» в Большой театр... Впечатление от оперы было потрясающее. Нина полагала, что на будущий год, когда мне исполнится 18 лет, мы могли бы пожениться. У меня были совсем другие планы, и мы расстались навсегда.
Однако, вернемся в лето 1931 года. Колхозные, суровые порядки, которые завел в Форосе отчим, нас не вдохновляли.
Тогда Александр Яковлевич перевел нашу бригаду на подряд. Нужно было привести в порядок запущенный парк Тессели.
Объем работы определил немец-садовник - Николай Ионович, работавший еще у Кузнецова, автор всех чудес Форосского парка - «Итальянской площадки», кипарисовой аллеи и других. По его планам Тессели не должны были уступать Петергофу. Мы сразу поняли, что жизнь коротка, и такого объема преобразований нам не одолеть. И тут Бичико осенила идея - работать посменно. Суть метода была проста, как колумбово яйцо - один из нас везет тачку с мусором, другой сгребает мусор в очередную кучу, а третий в это время отдыхает в тени. Затем отдохнувший грузит мусор и отвозит его на свалку, «тачечник» сгребает кучу, а утомленный сборщик расслабляется. Самым скучным делом был отдых в тени, поэтому «отдыхающий» стремился помогать общему делу советами. Впоследствии Агропром точно так же «советовал» колхозным хозяйствам, какие и как им выращивать овощи. Правда, Агропром это делал со значительно большей пользой - праздные советчики забирали себе львиную долю урожая.
Мы были на арендном подряде, и нами было выговорено право - самим выбирать режим работы. Было решено ударно трудиться в вечерние, прохладные часы, поскольку днем в Тессели было слишком жарко. По утрам, разумеется, мы отправлялись купаться, в обед - бежали в Форос за судками. После послеобеденного отдыха, мы обычно играли в волейбол с отдыхающими. С таким распорядком работа по улучшению ландшафта в Тессели стала. Тогда мы придумали убирать парк при свете лампы «летучая мышь». Рабочие, которые видели детей завхоза работающих даже ночью, удивлялись нашему трудолюбию. Но пришла мама со своим немецким рационализмом и разогнала нашу артель. Тут и Александр Яковлевич заметил, что мы валяем дурака, и тут же мы были возвращены к рабскому труду за жратву: Бичико - возчиком, Миша - пастухом, а я - на огороды…
Сейчас, когда идут горячие дискуссии о формах организации труда, я вспоминаю наши славные опыты. Мой отчим постоянно изыскивал возможности улучшать хозяйство. Александр Яковлевич с самого детства был «запрограммирован» как хозяин и иначе жить не мог. А ведь не попади мой отчим тогда к самому Сталину, и он был бы превращен, как миллионы трудяг и бывших «хозяев», в лагерную пыль. Не то же ли самое происходит и сейчас с немцами Поволжья, которым то дают, то не дают возможность работать на земле, и практически все они уехали в Германию.
Вот еще пример - спустя всего десять лет уже почти забытый! - архангельский мужик, на которого навалилась вся бюрократия, по сути бывшая партийная власть. Чиновники так и не дали развернуться поморскому человеку, и все его хозяйство сгинуло. Не дают генералы мужику прокормить себя, мешают!.. Коммунистическое нравы все еще висят цепями на ногах...
А в это далекое лето был объявлен набор на строительство гиганта первой пятилетки - Керченского металлургического завода. Тогда мы, как герои «Чевенгура», думали до осени «построить социализм». Я записался добровольцем и поехал в Ялту. На вид я был здоровым 70-килограммовым парнем. Однако после заполнения анкеты меня по возрасту не приняли, и я вернулся в Форос.
Потом я часто думал: почему моя мама отпустила 14-летнего подростка рыть платоновский «котлован»? Она сама была воспитана в таком духе. Теперешние родители чуть ли не до 30 лет держат своих детей под крылышком. Откуда это взялось? Почему такое пренебрежение к труду? Ведь в США 13-14-летние подростки уже стараются что-то делать, зарабатывать деньги, и это всячески поощряется даже состоятельными родителями.
Вернувшись в Тифлис, я устроился учеником токаря по металлу в малюсенькую мастерскую, где станки принадлежали мастерам. Мой учитель Алекси имел необычную методику обучения. Он работал за станком, а я стоял напротив и следил за ним весь рабочий день. За моей спиной была полка с резцами и другим токарным инструментом. Время от времени Алекси протягивал руку. Я должен был догадаться, что ему понадобилось. Если я давал ему не то, он тут же бросал инструмент на пол и снова протягивал руку. Потом я должен был собирать разбросанный инструмент. Платил он мне 80 рублей. В перерыве я покупал для него грузинский лаваш по коммерческой цене 17 рублей и 50 копеек за килограмм (7 рублей фунт), и он сжирал весь лаваш один.
Как-то раз у него сломалась на «гитаре» 60-зубчиковая шестеренка, а ему необходимо было нарезать резьбу. Он дико ругался. Я посоветовал ему поставить на штару 75-зубовую, чтобы сохранить соотношение 1:3. Он был крайне удивлен моему совету. Сказал, что это глупость, но все же попробовал. После он уже стал пускать меня к станку, а затем определил в вечернюю смену, чтобы я работал самостоятельно. Как-то узнав, что я выполнил халтуру, а денег ему не отдал, он вычел их у меня из зарплаты.
Через пару дней, когда вечером в мастерской были только я и другой ученик - брат одного из токарей, и поэтому работавший самостоятельно, мы с ним по какому-то поводу подрались. Тем временем на моем станке протачивался вал, и был включен самоход. После того, как мы выяснили отношения, я с ужасом обнаружил, что суппорт уперся в переднюю бабку и оторвался замок на «фартуке». Я плюнул и больше в мастерскую не пришел.
В Форосе Александр Яковлевич окончательно убедился, что с директором бывшим политкаторжанином, а ныне барином Калугиным ему не сработаться, и поехал со своими проблемами в Москву к Авелю Сафроновичу Енукидзе. Председатель ЦИК Союза тут же назначил его директором летнего лагеря балетной школы Большого театра в местечке Манькина гора на реке Пахре. Одновременно было получено разрешение на поездку моей мамы в Германию для свидания с дочерью Лизой. Вероятнее всего основной целью этой поездки была необходимость врачебной консультации по поводу болезни почек, которой страдала дочерь Александра Яковлевича - Тамара. Вдвоем они поехали в Германию.
После того как мой отчим был направлен на работу в Пахру ему была выделена квартира в Москве- две комнаты в общежитии ЦИК, которое располагалось на втором этаже левого крыла нынешнего ГУМа.
Общежитие представляло собой длинный коридор, по обе стороны которого были большие, метров по 40 комнаты, комнаты. Один ряд этих комнат был обращен к Красной площади, другой - на первую линию ГУМа с балконом по всему периметру. Нашей квартирой стали последние две комнаты в торце коридора с окнами на Красную площадь. Удобства были при входе в общежитие.
Мы с братом в это время жили в Тифлисе.
Через пару месяцев, ко времени возвращения мамы и Тамары из Германии, Александр Яковлевич специально приехал в Тифлис и взял нас в Москву для встречи. В дороге я предварительно осведомился у кого-то, что мы приедем на Курский вокзал. А наш поезд прибыл на Каланчевку. Когда мы сели в пролетку извозчика, я, желая показать брату свою осведомленность, показывая на Казанский вокзал, сказал: «Миша, вот это Курский вокзал». Отчим, отлично знавший Москву, поправил меня, сказав, что это Казанский. Я ему возразил: «А я думаю, что это Курский вокзал». «Если ты так хорошо знаешь Москву, - сказал Александр Яковлевич, - слезай с извозчика и иди пешком». Я, будучи уверен в своей правоте, довольно долго бежал за извозчиком (благо, мы прибыли ночью), пока не согласился, что это был Казанский вокзал.
Мы ждали приезда мамы, а Александр Яковлевич нас развлекал. В Хозуправлении ЦИК СССР ему дали два билета в Большой театр на премьеру восстановленного оперы Глинки «Жизнь за царя», переименованной в «Ивана Сусанина». Только значительно позже я понял, какая это была привилегия - присутствовать на этом представлении.
Посещение оперы потрясло нас с братом. Особенно запомнились две сцены, когда Сусанин (его пел знаменитый Михайлов), заведя поляков в непроходимые лесные дебри, прощается с жизнью. Сама по себе для неискушенных слушателей ария была скучная и очень длинная, но все время на сцену падал густой снег, и это было очень удивительно, и апофеоз - когда посреди ликующей толпы (хора) под колокольный перезвон на белых конях въезжают Минин и Пожарский.
Зал, в едином патриотическом порыве аплодировал участникам спектакля. Включилось освещение, и артисты, в свою очередь, глядя в одном направлении, принялись аплодировать. Зрители стали оборачиваться, и вдруг зал загремел шквалом аплодисментов и возгласов в честь товарища Сталина, который вместе с членами Политбюро, стоя в царской ложе, аплодировал артистам, приветствуя жестом и зрителей.
Такое состояние всеобщего воодушевления длилось довольно долго. Некоторые зрители, чтобы оказаться хоть чуть-чуть ближе к великому вождю залезли на бархатные стулья, немало женщин от полноты чувств, плакали. Да и у нас с братом Мишей от этого спектакля осталось грандиозное впечатление.
Вскоре мама вернулась из Германии
и мы все вместе приехали в Тифлис.
Германия маму очень разочаровала. Репарации версальского договора разоряли страну. И без того расчетливые немцы стали чрезвычайно скупыми. Моя бабушка овдовела, и одна содержала небольшой пансионат. У мамы были две сестры - Вали и Эльза - и брат Пауль, однако никто из них никаких подарков нам не прислал. Даже разговор по телефону мама должна была оплачивать сама, для чего у телефона стояла специальная коробочка. Сестру мою Лизу Эльза использовала как домработницу. Впрочем, к тому времени моей сестре шел уже 21 год, она обучилась массажу и этим делом зарабатывала себе на жизнь. За 6 лет бабушка подарила единственной внучке Лизе (все ее дети, кроме мамы были бездетны) один халат.
Впрочем, даже при такой удивительной, с нашей точки зрения, скаредности и послевоенной нужды, немцы оставались честными людьми. Нас поразил мамин рассказ о том, что однажды при переезде с крыши автомашины упал ее чемодан с вещами. Приехав в дом к сестре Вали, мама обнаружила пропажу, и стала сокрушаться. Тогда Вали сказала, что ее чемодан наверняка находится в полицейском участке. Она позвонила туда, и действительно чемодан уже был в полиции. В участке маму попросили оценить его стоимость и взыскали в пользу нашедшего 10%.
Прошло полвека. Недавно один товарищ рассказал мне историю, которая демонстрирует, с одной стороны, генетическую честность немецкого народа, а с другой - нашу с ними психологическую несовместимость. Дело было так. Выехал один местный парень с женой-немкой на ее историческую родину. Прошло несколько месяцев, смотрю, парень вернулся. «Почему?» - спрашиваю. Он отвечает: «Приехал в Германию, в городок «N», ну, по-немецки я ни бум-бум. Устраиваюсь шофером, развожу муку от своей фирмы к заказчикам, и никто меня нигде не проверяет. Сам гружу, сам разгружаю... Взял и завез пару мешков домой. На другой день меня встречает хозяин и объясняет, что двух мешков не хватает. Я ему говорю, наверное, мол, свалились с грузовичка во время поездки. Да, говорит хозяин, возможно. Погрузи, говорит, сейчас пару мешков и сбрось их на дороге там, где, как ты думаешь, они могли упасть. Сказано - сделано. Гружу два мешка, еду и бросаю их на дорогу, возвращаюсь на фирму. Только приезжаю, телефонный звонок. «Звонят из полиции, - говорит хозяин, - там-то и там-то валяются ваши фирменные мешки с мукой. Заберите их, говорят, поскорее, иначе будете платить штраф. А теперь поезжай, - говорит мне хозяин фирмы, - привези мешки и получай расчет». Вернулся я на родину, увидел наш бардак, вроде опять в Германию потянуло…
Но вернемся к рассказу. С тех пор, как мама вышла замуж, и покинула Германию, прошло 20 лет. У нее оставались радужные воспоминания детства и отрочества, которые после посещения совершенно поблекли. После поражения в Первой мировой войне Германия стала такой, какой ее описал в своем романе «Человек человеку волк» Ганс Фаллада. Родственники не раскошеливались даже на еду, и чтобы жить в гостях, маме пришлось продать каракулевую шубу, в которой она приехала навестить родню.
Но кое-какие гостинцы мама нам все же привезла. Наибольшее впечатление на нас, мальчиков, произвел старинный патефон в деревянном ящике с внутренней трубой без крышки и к нему много пластинок с немецкими песенками, танго и фокстротами - таких не было ни у кого в Тифлисе. Среди привезенных ею вещей были так же две пластмассовые кружки ярко-красного и зеленого цветов. Случайно уронив одну из них, мы обнаружили, что она даже не треснула. Это было поразительно! Ведь до этого у нас еще никто не видел пластмассовых изделий. Трюк со случайным падением кружки мы показывали всем нашим гостям, пока, наконец, эти кружки не разбились.
Но вот пришла пора Александру Яковлевичу окончательно перебираться на место новой работы - и переезжать в Москву. Однако, до отъезда случилось происшествие, которое повлияло на всю мою дальнейшую судьбу. Видимо, мама нарушила какое-то табу этого «азиата», и он грубо ее толкнул. Мама упала на тахту. Тут же мой отчим получил удар по голове половой щеткой. Это я защищал свою мать. Он обернулся ко мне... Я ему высказал свое мнение о мужчине, который бьет женщину, и сказал, что сначала ему придется иметь дело со мной! От полноты чувств я обливался слезами. Надо отдать должное Александру Яковлевичу - он с возмущением устремился на меня, однако сдержался, ничего не сказал и вышел из комнаты. Я тоже ушел из дому и остался ночевать у нашего семейного доктора Боги Халатова - https://flic.kr/p/dTLhV7.
После этого события, я отказался ехать со всеми в Москву, и остался в Тифлисе один.
Форос - https://flic.kr/p/dTEz1c
Моя мама Лилли Германовна и сестра Лиза в 1927 году -
https://flic.kr/p/dTLdKu
В них живут и умирают.
А. Кушнер
Мне было 13, а брату Мише - 15 лет, когда мы остались вдвоем в Тифлисе. Бюджет наш складывался из пенсии отца в 27 рублей, 35 рублей от проката рояля «Блютнер», который достался нам в наследство от дяди Кости, и 25 рублей стипендии брата, учившегося в ФЗО. Иной раз нам перепадали заработки от склепывания пружин патефонов, починки электропроводки, смены пробок или фотографирования стареньким аппаратом. Однажды меня позвали снимать покойника. Я сгонял с его лица мух, поправлял цветы, а потом оказалось, что умер он от черной оспы. Слава богу, пронесло.
Все, что можно было продать, кроме мебели и пары картин, к тому времени было уже продано для уплаты налогов. Рынки еще совсем недавно полные провизией обезлюдели - крестьяне не ехали в город. Налоговики из НКВД поработали и там - прилавки опустели. Наступила время карточного распределения, и мы с братом были постоянно голодными. Однажды, когда я пришел домой, хлеб мой оказался съеденным гостями брата. На столе лежало яйцо. Я решил его сварить, но Миша сказал, что яйцо ему подарил наш бывший швейцар Петрос. Я очень разозлился на брата, полез драться и победил его. Потом расплакался и ушел к товарищу. Там меня накормили вареной картошкой.
Тем временем, я закончил 7 классов, и мы втроем с Мишей и Бичико поехали на лето в Форос. Денег было в обрез. Попав в Батуми, мы стали объедаться пирожными в греческим кондитерских. Остатки денег у брата украли при посадке, и двое суток на теплоходе «Крым» мы голодали.
Нас встретил Александр Яковлевич, и в кузове полуторки повез в Форос. Дорога шла степью, затем начался подъем на хребет Яйла. Сквозь небольшой туннель в скале - Байдарские ворота, мы проехали перевал, и перед нами открылась замечательная панорама бескрайнего моря. Обычно экскурсионные автобусы здесь делают остановку, чтобы путешественники полюбовались этим прекрасным видом и поели шашлыков.
Форос расположен за перевалом на склоне хребта. Море за многие века отвоевало у суши значительную часть, и берег здесь весьма крут. Пляжа практически нет, зато много огромных камней теплых и ласковых летом, на которых приятно лежать и загорать. В отдалении - на не столь крутых склонах Фороса были виноградники, ниже - огромный декоративный дендрарий - парк с растительностью, собранной бывшим его владельцем со всех континентов.
В парке много особо украшенных мест - «Райский уголок» с водопадом, образующим небольшое озеро в тени ливанских кедров, таинственный грот, «Итальянская площадка», где по середине картин стоят вазы сплошь из различных цветов.
Бывший владелец Фороса, знаменитый фарфорозаводчик Кузнецов содержал значительный конный завод, поэтому было много площадок для выезда лошадей, и огромный центральный круглый манеж, от которого, в виде лучей, отходили конюшни.
Бывшие лошадиные стойла были перестроены в помещения для отдыхающих попроще, а во дворце Кузнецова проживали наиболее почетные гости. Стены гостиной дворца были расписаны маслом известными художниками. Для развлечения имелась прекрасная бильярдная и кегельбан, различные игровые площадки. Был так же клуб для рабочих, и кухня с большой столовой. В имении было множество всяческих построек для обслуги, содержания экипажей и прочее.
Ранним утром следующего дня Александр Яковлевич разбудил нас со словами: «Если вы думаете, что приехали сюда как главные отдыхающие, то я должен вас разочаровать...» и тут же определил нас на работу: Бичико - возчиком, Мишу - пастухом, а меня в помощники к огороднику. Этот самолюбивый человек не хотел пользоваться своим положением. С другой стороны, Александр Яковлевич не терпел бездельников.
Работа мне нравилась. С утра, до появления парохода «Пестель», который заменял нам часы, я полол траву, рыхлил землю, подвязывал помидорные кусты, да мало ли работы на огороде. На завтрак мы ели помидоры и огурцы, заедая чесноком, а самое главное, хлеб был без ограничения. После возвращения с работы кто-либо из нас, братьев, приносил в судках обед. Денег нам не выписывали, работали мы за пропитание. Кроме того, нам было запрещено посещение биллиардной. Впрочем, этот запрет мы тайком нарушали.
Александр Яковлевич вечно что-либо придумывал работы по части улучшения хозяйства: расширил теплицы, закупил и откармливал телят на мясо, на окрестных склонах появлялись новые плантации виноградников... Некоторые из его затей заканчивались конфузом. Однажды, например, он надумал разводить раков, купил их целую корзину и пустил в бассейн, где собиралась вода для полива огородов. Через некоторое время вода из бассейна перестала поступать. Оказалось, раки, любящие проточную воду, все один за другим полезли в сливную трубу, которая не была защищена сеткой, и подохли в ней. Пришлось трубу разобрать и вычистить из нее дохлых раков.
С утра до вечера Александр Яковлевич в качалке, запряженной его любимым жеребцом Чертом, мотался по территории. Директору дома отдыха, большевику-каторжанину Калугину бесконечные затеи управляющего не нравились, так как подчеркивали собственную бездеятельность. Калугин считал, что уже добился своего и имеет право занять место бывшего барина Кузнецова по всем статьям. Командно-административная система в лице директора, не выносила заинтересованности Александра Яковлевича: Калугин был всегда против его хозяйственных инициатив. Естественно, между моим отчимом и Калугиным возникла взаимная неприязнь, которая в конце концов вынудила Александра Яковлевича искать другое место работы.
Летом в Форосе отдыхало множество известных советских деятелей и их детей, впоследствии репрессированных или погибших. Среди них мы дружили со странным человеком, шурином Сталина Федей Аллилуевым. Он ходил в кепочке и с палкой, с вечно приклеенной к губе папироской и напевал свою любимую песню «Гоп со смыком». Взрослому обществу он предпочитал нас. Отдыхала в Форосе дочь Рыкова - Наташа, племянник Свердлова Адя, братья Кутузовы, Ада Полуян, вдова Лациса с рыжим сыном и множество других, впоследствии исчезнувших людей. Бичико, который был старше меня на три года, сдружился с некоторыми из них, за что потом чуть не поплатился своей карьерой, а может быть, и жизнью.
Приехал в Форос и милый человек Яша Джугашвили, страстный охотник, отличный бильярдист, открытая душа. Яша никогда ни в чем нам не отказывал, играл с нами в бильярд, давал в пирамиду вперед 40 очков фору, но все равно выигрывал и гонял нас под стол. Однажды Яша вернулся с охоты, неся на руках разжиревшего от безделья и поэтому уставшего директорского пойнтера. Я попросил у него ружье (у него был отличный «Зауэр») с тем, чтобы убить прилетавшего в «Райский уголок» коршуна. Я взял ружье, взвел два курка и надавил на спусковые крючки. Ружье оказалось заряжено! Заряд дроби попал в стену между маминым лицом и часами...
Отличное питание, морские купания, работа на свежем воздухе, интересный досуг, игра в волейбол, танцы в рабочем клубе, ухаживание за милыми девочками - Форос казался нам раем. Но кончилось лето, и мы вернулись в Тифлис. К семейному бюджету прибавилась и моя стипендия, я стал учеником авто-ФЗО.
Практическое обучение было налажено хорошо. Поначалу нас учили обрубать чугунную отливку крейцмейселем, делать канавки, потом обрубать зубилом, опиливать драчевым напильником под угольник, дорабатывать бархатным напильником и шабровать. Вспоминаю какие-то строки из производственного романа «он мог бить молотком по зубилу, не опасаясь поранить себе руку». Эти навыки мы все приобрели довольно скоро. Потом изготовляли из поковок кронциркули, плоскогубцы, отвертки, измерители и другой инструмент.
Теоретические же занятия велись из рук вон плохо. Но главное было то, что нас в училище нас кормили хоть каким-нибудь обедом и давали рабочие карточки. Однако ФЗО к лету закрыли.
На следующий год получилось так, что Миша и Бичико уехали на Форос до меня, и мне пришлось добираться в Крым одному. К несчастью, теплоход «Армения» не прибыл в порт Батуми. Продрогнув за ночь на пристани, на другой день я попал на теплоход «Крым». В Севастополе меня никто не встречал. Денег, конечно, у меня не было. Тогда я принял решение идти 55 км пешком. Испытание было не из легких, если учесть, что у меня не было ни пищи, ни фуражки, а обут я был в футбольные бутсы с шипами. Шел я по обочине, была жара, мимо изредка пылили автобусы «Крым - Курсо».
На 29-м километре у села Арнаутка стояла грузовая машина с кольями для виноградников. На мое счастье она была из Фороса. Шофер сказал, что накануне он ждал меня на пристани.
В это лето мы жили в Тессели, в трех километрах от Фороса в небольшом одноэтажном домике (впоследствии Тессели стало местом постоянного отдыха Горького), и, конечно, опять все были обязаны «зарабатывать хлеб в поте лица своего». Приходилось забивать в землю колья на винограднике, подвязывать мочалкой то лозы, то помидоры. Затем я был определен в бригаду по ремонту помещений - скреб полы, пробивал шлямбуром дыры в стенах для электропроводки, помогал клеить обои и пр. Все эти навыки мне в дальнейшем пригодились.
Отчим все время придумывал, чем бы нас занять, давал он нам поручения, и после работы, чтобы мы не толкались среди «партийных» отдыхающих. Но мы после трудового дня тут же уходили на пляж.
Мне было 14 лет, когда возник первый роман с милой двадцатилетней кастеляншей Ниной Руденко. Впервые моему мальчишескому взору открылось чудо пышной молочно-белой, особенно на фоне загорелых плеч и живота, женской груди с маленькими аккуратными коричневатыми сосками, которые меня притягивали, наверное, не меньше, чем младенца. Нина дала мне впервые испытать блаженство обладания женщиной. Я был влюблен, казалось, на всю жизнь и, как дурачок, хвастался перед Мишей и Бичико своей связью.
Однако, через дней десять приехал молодой человек Саша Металиков, который был ее прошлогодним ухажером. У Нины вечера стали заняты. Меня мучила ревность... В отместку, по вечерам на танцах в рабочем клубе я стал ухаживать за другими девчатами. Но Металиков скоро дал Нине отставку, и она стала приходить по вечерам в рабочий клуб. Наша любовь продолжалась до отъезда в Тифлис. Потом - недолгая переписка. Письма ее были однообразны...
В 1935 году, когда я приехал в Москву, Нина меня нашла. Оказалось, она работала у Авеля Енукидзе сестрой-хозяйкой. Авель был холост, и обязанности Нины, скорее всего, не ограничивались одним хозяйством. Однажды у Нины оказались билеты на «Пиковую даму» в Большой театр... Впечатление от оперы было потрясающее. Нина полагала, что на будущий год, когда мне исполнится 18 лет, мы могли бы пожениться. У меня были совсем другие планы, и мы расстались навсегда.
Однако, вернемся в лето 1931 года. Колхозные, суровые порядки, которые завел в Форосе отчим, нас не вдохновляли.
Тогда Александр Яковлевич перевел нашу бригаду на подряд. Нужно было привести в порядок запущенный парк Тессели.
Объем работы определил немец-садовник - Николай Ионович, работавший еще у Кузнецова, автор всех чудес Форосского парка - «Итальянской площадки», кипарисовой аллеи и других. По его планам Тессели не должны были уступать Петергофу. Мы сразу поняли, что жизнь коротка, и такого объема преобразований нам не одолеть. И тут Бичико осенила идея - работать посменно. Суть метода была проста, как колумбово яйцо - один из нас везет тачку с мусором, другой сгребает мусор в очередную кучу, а третий в это время отдыхает в тени. Затем отдохнувший грузит мусор и отвозит его на свалку, «тачечник» сгребает кучу, а утомленный сборщик расслабляется. Самым скучным делом был отдых в тени, поэтому «отдыхающий» стремился помогать общему делу советами. Впоследствии Агропром точно так же «советовал» колхозным хозяйствам, какие и как им выращивать овощи. Правда, Агропром это делал со значительно большей пользой - праздные советчики забирали себе львиную долю урожая.
Мы были на арендном подряде, и нами было выговорено право - самим выбирать режим работы. Было решено ударно трудиться в вечерние, прохладные часы, поскольку днем в Тессели было слишком жарко. По утрам, разумеется, мы отправлялись купаться, в обед - бежали в Форос за судками. После послеобеденного отдыха, мы обычно играли в волейбол с отдыхающими. С таким распорядком работа по улучшению ландшафта в Тессели стала. Тогда мы придумали убирать парк при свете лампы «летучая мышь». Рабочие, которые видели детей завхоза работающих даже ночью, удивлялись нашему трудолюбию. Но пришла мама со своим немецким рационализмом и разогнала нашу артель. Тут и Александр Яковлевич заметил, что мы валяем дурака, и тут же мы были возвращены к рабскому труду за жратву: Бичико - возчиком, Миша - пастухом, а я - на огороды…
Сейчас, когда идут горячие дискуссии о формах организации труда, я вспоминаю наши славные опыты. Мой отчим постоянно изыскивал возможности улучшать хозяйство. Александр Яковлевич с самого детства был «запрограммирован» как хозяин и иначе жить не мог. А ведь не попади мой отчим тогда к самому Сталину, и он был бы превращен, как миллионы трудяг и бывших «хозяев», в лагерную пыль. Не то же ли самое происходит и сейчас с немцами Поволжья, которым то дают, то не дают возможность работать на земле, и практически все они уехали в Германию.
Вот еще пример - спустя всего десять лет уже почти забытый! - архангельский мужик, на которого навалилась вся бюрократия, по сути бывшая партийная власть. Чиновники так и не дали развернуться поморскому человеку, и все его хозяйство сгинуло. Не дают генералы мужику прокормить себя, мешают!.. Коммунистическое нравы все еще висят цепями на ногах...
А в это далекое лето был объявлен набор на строительство гиганта первой пятилетки - Керченского металлургического завода. Тогда мы, как герои «Чевенгура», думали до осени «построить социализм». Я записался добровольцем и поехал в Ялту. На вид я был здоровым 70-килограммовым парнем. Однако после заполнения анкеты меня по возрасту не приняли, и я вернулся в Форос.
Потом я часто думал: почему моя мама отпустила 14-летнего подростка рыть платоновский «котлован»? Она сама была воспитана в таком духе. Теперешние родители чуть ли не до 30 лет держат своих детей под крылышком. Откуда это взялось? Почему такое пренебрежение к труду? Ведь в США 13-14-летние подростки уже стараются что-то делать, зарабатывать деньги, и это всячески поощряется даже состоятельными родителями.
Вернувшись в Тифлис, я устроился учеником токаря по металлу в малюсенькую мастерскую, где станки принадлежали мастерам. Мой учитель Алекси имел необычную методику обучения. Он работал за станком, а я стоял напротив и следил за ним весь рабочий день. За моей спиной была полка с резцами и другим токарным инструментом. Время от времени Алекси протягивал руку. Я должен был догадаться, что ему понадобилось. Если я давал ему не то, он тут же бросал инструмент на пол и снова протягивал руку. Потом я должен был собирать разбросанный инструмент. Платил он мне 80 рублей. В перерыве я покупал для него грузинский лаваш по коммерческой цене 17 рублей и 50 копеек за килограмм (7 рублей фунт), и он сжирал весь лаваш один.
Как-то раз у него сломалась на «гитаре» 60-зубчиковая шестеренка, а ему необходимо было нарезать резьбу. Он дико ругался. Я посоветовал ему поставить на штару 75-зубовую, чтобы сохранить соотношение 1:3. Он был крайне удивлен моему совету. Сказал, что это глупость, но все же попробовал. После он уже стал пускать меня к станку, а затем определил в вечернюю смену, чтобы я работал самостоятельно. Как-то узнав, что я выполнил халтуру, а денег ему не отдал, он вычел их у меня из зарплаты.
Через пару дней, когда вечером в мастерской были только я и другой ученик - брат одного из токарей, и поэтому работавший самостоятельно, мы с ним по какому-то поводу подрались. Тем временем на моем станке протачивался вал, и был включен самоход. После того, как мы выяснили отношения, я с ужасом обнаружил, что суппорт уперся в переднюю бабку и оторвался замок на «фартуке». Я плюнул и больше в мастерскую не пришел.
В Форосе Александр Яковлевич окончательно убедился, что с директором бывшим политкаторжанином, а ныне барином Калугиным ему не сработаться, и поехал со своими проблемами в Москву к Авелю Сафроновичу Енукидзе. Председатель ЦИК Союза тут же назначил его директором летнего лагеря балетной школы Большого театра в местечке Манькина гора на реке Пахре. Одновременно было получено разрешение на поездку моей мамы в Германию для свидания с дочерью Лизой. Вероятнее всего основной целью этой поездки была необходимость врачебной консультации по поводу болезни почек, которой страдала дочерь Александра Яковлевича - Тамара. Вдвоем они поехали в Германию.
После того как мой отчим был направлен на работу в Пахру ему была выделена квартира в Москве- две комнаты в общежитии ЦИК, которое располагалось на втором этаже левого крыла нынешнего ГУМа.
Общежитие представляло собой длинный коридор, по обе стороны которого были большие, метров по 40 комнаты, комнаты. Один ряд этих комнат был обращен к Красной площади, другой - на первую линию ГУМа с балконом по всему периметру. Нашей квартирой стали последние две комнаты в торце коридора с окнами на Красную площадь. Удобства были при входе в общежитие.
Мы с братом в это время жили в Тифлисе.
Через пару месяцев, ко времени возвращения мамы и Тамары из Германии, Александр Яковлевич специально приехал в Тифлис и взял нас в Москву для встречи. В дороге я предварительно осведомился у кого-то, что мы приедем на Курский вокзал. А наш поезд прибыл на Каланчевку. Когда мы сели в пролетку извозчика, я, желая показать брату свою осведомленность, показывая на Казанский вокзал, сказал: «Миша, вот это Курский вокзал». Отчим, отлично знавший Москву, поправил меня, сказав, что это Казанский. Я ему возразил: «А я думаю, что это Курский вокзал». «Если ты так хорошо знаешь Москву, - сказал Александр Яковлевич, - слезай с извозчика и иди пешком». Я, будучи уверен в своей правоте, довольно долго бежал за извозчиком (благо, мы прибыли ночью), пока не согласился, что это был Казанский вокзал.
Мы ждали приезда мамы, а Александр Яковлевич нас развлекал. В Хозуправлении ЦИК СССР ему дали два билета в Большой театр на премьеру восстановленного оперы Глинки «Жизнь за царя», переименованной в «Ивана Сусанина». Только значительно позже я понял, какая это была привилегия - присутствовать на этом представлении.
Посещение оперы потрясло нас с братом. Особенно запомнились две сцены, когда Сусанин (его пел знаменитый Михайлов), заведя поляков в непроходимые лесные дебри, прощается с жизнью. Сама по себе для неискушенных слушателей ария была скучная и очень длинная, но все время на сцену падал густой снег, и это было очень удивительно, и апофеоз - когда посреди ликующей толпы (хора) под колокольный перезвон на белых конях въезжают Минин и Пожарский.
Зал, в едином патриотическом порыве аплодировал участникам спектакля. Включилось освещение, и артисты, в свою очередь, глядя в одном направлении, принялись аплодировать. Зрители стали оборачиваться, и вдруг зал загремел шквалом аплодисментов и возгласов в честь товарища Сталина, который вместе с членами Политбюро, стоя в царской ложе, аплодировал артистам, приветствуя жестом и зрителей.
Такое состояние всеобщего воодушевления длилось довольно долго. Некоторые зрители, чтобы оказаться хоть чуть-чуть ближе к великому вождю залезли на бархатные стулья, немало женщин от полноты чувств, плакали. Да и у нас с братом Мишей от этого спектакля осталось грандиозное впечатление.
Вскоре мама вернулась из Германии
и мы все вместе приехали в Тифлис.
Германия маму очень разочаровала. Репарации версальского договора разоряли страну. И без того расчетливые немцы стали чрезвычайно скупыми. Моя бабушка овдовела, и одна содержала небольшой пансионат. У мамы были две сестры - Вали и Эльза - и брат Пауль, однако никто из них никаких подарков нам не прислал. Даже разговор по телефону мама должна была оплачивать сама, для чего у телефона стояла специальная коробочка. Сестру мою Лизу Эльза использовала как домработницу. Впрочем, к тому времени моей сестре шел уже 21 год, она обучилась массажу и этим делом зарабатывала себе на жизнь. За 6 лет бабушка подарила единственной внучке Лизе (все ее дети, кроме мамы были бездетны) один халат.
Впрочем, даже при такой удивительной, с нашей точки зрения, скаредности и послевоенной нужды, немцы оставались честными людьми. Нас поразил мамин рассказ о том, что однажды при переезде с крыши автомашины упал ее чемодан с вещами. Приехав в дом к сестре Вали, мама обнаружила пропажу, и стала сокрушаться. Тогда Вали сказала, что ее чемодан наверняка находится в полицейском участке. Она позвонила туда, и действительно чемодан уже был в полиции. В участке маму попросили оценить его стоимость и взыскали в пользу нашедшего 10%.
Прошло полвека. Недавно один товарищ рассказал мне историю, которая демонстрирует, с одной стороны, генетическую честность немецкого народа, а с другой - нашу с ними психологическую несовместимость. Дело было так. Выехал один местный парень с женой-немкой на ее историческую родину. Прошло несколько месяцев, смотрю, парень вернулся. «Почему?» - спрашиваю. Он отвечает: «Приехал в Германию, в городок «N», ну, по-немецки я ни бум-бум. Устраиваюсь шофером, развожу муку от своей фирмы к заказчикам, и никто меня нигде не проверяет. Сам гружу, сам разгружаю... Взял и завез пару мешков домой. На другой день меня встречает хозяин и объясняет, что двух мешков не хватает. Я ему говорю, наверное, мол, свалились с грузовичка во время поездки. Да, говорит хозяин, возможно. Погрузи, говорит, сейчас пару мешков и сбрось их на дороге там, где, как ты думаешь, они могли упасть. Сказано - сделано. Гружу два мешка, еду и бросаю их на дорогу, возвращаюсь на фирму. Только приезжаю, телефонный звонок. «Звонят из полиции, - говорит хозяин, - там-то и там-то валяются ваши фирменные мешки с мукой. Заберите их, говорят, поскорее, иначе будете платить штраф. А теперь поезжай, - говорит мне хозяин фирмы, - привези мешки и получай расчет». Вернулся я на родину, увидел наш бардак, вроде опять в Германию потянуло…
Но вернемся к рассказу. С тех пор, как мама вышла замуж, и покинула Германию, прошло 20 лет. У нее оставались радужные воспоминания детства и отрочества, которые после посещения совершенно поблекли. После поражения в Первой мировой войне Германия стала такой, какой ее описал в своем романе «Человек человеку волк» Ганс Фаллада. Родственники не раскошеливались даже на еду, и чтобы жить в гостях, маме пришлось продать каракулевую шубу, в которой она приехала навестить родню.
Но кое-какие гостинцы мама нам все же привезла. Наибольшее впечатление на нас, мальчиков, произвел старинный патефон в деревянном ящике с внутренней трубой без крышки и к нему много пластинок с немецкими песенками, танго и фокстротами - таких не было ни у кого в Тифлисе. Среди привезенных ею вещей были так же две пластмассовые кружки ярко-красного и зеленого цветов. Случайно уронив одну из них, мы обнаружили, что она даже не треснула. Это было поразительно! Ведь до этого у нас еще никто не видел пластмассовых изделий. Трюк со случайным падением кружки мы показывали всем нашим гостям, пока, наконец, эти кружки не разбились.
Но вот пришла пора Александру Яковлевичу окончательно перебираться на место новой работы - и переезжать в Москву. Однако, до отъезда случилось происшествие, которое повлияло на всю мою дальнейшую судьбу. Видимо, мама нарушила какое-то табу этого «азиата», и он грубо ее толкнул. Мама упала на тахту. Тут же мой отчим получил удар по голове половой щеткой. Это я защищал свою мать. Он обернулся ко мне... Я ему высказал свое мнение о мужчине, который бьет женщину, и сказал, что сначала ему придется иметь дело со мной! От полноты чувств я обливался слезами. Надо отдать должное Александру Яковлевичу - он с возмущением устремился на меня, однако сдержался, ничего не сказал и вышел из комнаты. Я тоже ушел из дому и остался ночевать у нашего семейного доктора Боги Халатова - https://flic.kr/p/dTLhV7.
После этого события, я отказался ехать со всеми в Москву, и остался в Тифлисе один.
Форос - https://flic.kr/p/dTEz1c
Моя мама Лилли Германовна и сестра Лиза в 1927 году -
https://flic.kr/p/dTLdKu