Дорога прокормит.
ДОРОГА ПРОКОРМИТ
поэма
Вступление.
Казалось поэтам,
что действенен
гневный протест,
Что сломит тиранов
комедии едкий подтекст.
Казалось, что стих,
прозвучавший как гимн и как гром,
Для полной гармонии мира
адамовым станет ребром.
Поэтам казалось -
как только престолы падут,
Их вольные братья,
как будто дрозды запоют.
Замолкни, мой брат,
на помойке ты будешь убит.
Вновь воздух тиранства
неслыханно здесь ядовит.
Довольно!
Не надо свободу опять призывать.
Да здравствует рабство!
Я так не хочу умирать...
Казалось безумцам
и баловням вещим молвы -
Из срубленной шеи
не вырастет две головы...
Перед выездом.
Дай мне не разбиться этой ночью, боже!
И не дай зеваку в тротуары вмять.
Я в тебя не верю.
Только все же, все же
Дай мне не разбиться, мать-перемать.
Не позволь бандиту сесть в мою машину,
Не позволь кастетом разорвать мне рот.
Сохрани от пули
сгорбленную спину,
Сохрани от спицы втянутый живот.
Дай мне заработать этой ночью много,
И из рук не вырви дернувшийся руль.
Я в тебя поверю,
я поверю в Бога -
Дай мне милицейский обмануть патруль.
А когда с рублем меня, поэта, схватят,
Я скажу, что на стихи я прожить не мог.
И тебе ведь тоже ничего не платят,
За то, что ты, Господи, есть Бог.
Рублевый клиент.
Город полон фар,
визга тормозов.
В оспинах лицо
серых корпусов.
Правнук ямщика
в сутолоке ночной
Что же у меня нынче за душой?
Лишь тоска мужицкая
с темной хитрецой,
Да любовь есть тяжкая -
слушать ветра вой.
Прадед мчал на тройке,
да в мороз лютой,
С гамом, с колокольчиками
по Твери честной.
Правнук едет крадучись, развозя ворюг,
И молчит, как будто проглотил утюг.
Город полон фар, наглых и слепящих,
Бьющих мне в глаза,
прущих на запрет.
Я уже везу царственно сидящих,
Может, двухрублевых, но скорее нет.
И они меня поднимают на смех -
Не найду я адреса - все дома равны.
Длятся корпуса, сделанные наспех,
В смутном предчувствии большой войны.
Телеинтереса чешется короста.
До чего бессмысленна перемена мест.
Вдоль по плоским крышам,
как кресты погоста,
Над душой над каждой воткнут телекрест.
Настоящие клиенты.
То бабы, тормоза ль визжат? -
По городу кружа,
Попал я пять минут назад
В воронку кутежа.
читать
Рулю, молчу, как истукан,
Подлаживаясь к ним.
Мы направляемся в духан,
Как будто едем в Рим.
Приехали! Гудки и свист,
Всех половых - во двор.
Один седок мой - аферист,
Его приятель - вор.
Шарманщику двадцатник в рот
Засунут в тот же миг.
Усы в купюры завернет
Затейливый старик.
Восьмые сутки круговерть -
Бормочет троглодит.
И кажется - раздастся твердь,
Чтоб всех нас поглотить.
Пятирублевый клиент.
Террор прошелся по России,
Покуролесил, словно пьянь.
Покамест мы еще живые,
Но с нашей жизнь - дело дрянь.
Я посажу его у рынка,
Он мне в кабак езжать велит,
И лучше Сталина - Ходынка
Мне все Гулаги объяснит.
Я повезу тебя кругами,
И не скажу тебе - катись.
Но ты кровавыми руками
Со мной щедрее расплатись.
Я сбегаю тебе за водкой.
Тебе неможется, палач?
Стоит, наверно, комом в глотке
Сиротский крик и вдовий плач.
Ты страждешь не от угрызений -
Воспоминанья не гнетут.
К тебе являются не тени -
А только в руки мерзкий зуд.
Холостой пробег.
Мне не доступен взгляд со стороны, -
Я слишком врос ногами в эту землю.
И чувство беспощадное вины
Я как наследство тяжкое приемлю.
И в городе надменном и пустом,
Прокатываясь в поисках рублеавых,
Я набираюсь впечатлений новых,
И пробую не помнить ни о чем:
Ни о погибших, ни об убиенных,
Ни о своих пороках откровенных,
Ни о руле, что у меня в руках...
А главное - не помнить путь кровавый
Моей всеподавляющей державы -
Потом, потом пусть помнится, в веках.
Разговорчивый клиент.
И кончается жизнь -
построенье ее начинается.
Замирают укромные улочки,
тает базар.
По последним углам спекулянты стремглав разбегаются.
За бесценок идет заграничный, роскошный товар.
И сжигаются склады - раз не перепрятать продукцию, -
Пропади она пропадом, вместе со складом гори.
И богатые люди от страха спускают поллюцию,
Но и бедные люди с опаскою на революцию
Все из полуподвалов глядят, оставаясь внутри.
А снаружи гражданский патруль, проходя ресторанами,
Всех кутящих берет за грудки неподкупной рукой.
И тогда побегут в туалет,
но не глоткой блевать, а карманами,
Все наличные деньги торопливо сливая водой.
Построенье идет - все теплицы цветочные рушатся.
Ни таксистам, ни официантам на чай не дают.
А к исходу недели, как водится, вдруг обнаружится,
Что министры воруют, а жены их - взятки берут.
А когда через месяц зарвавшийся сядет промышленник,
Обнаглевший министр замечанье схлопочет себе,
Вновь на свет спекулянт
выйдет с дивною шмоткой под мышкою,
Чтоб товаром помочь, тем, кто перенапрягся в борьбе.
Двухрублевый клиент.
Ах, в темноте-то я не догляжу,
Девушку с парнем я посажу.
Чувствую в зеркале пристальный взгляд,
Жму на педали свои.
Девушке этой два года назад
Я признавался в любви.
Камешки в окна ее кидал,
И ожидая внизу,
Что-то восторженное бормотал.
С парнем ее везу.
Притормозить у подъезда веля,
Парень трешку сует.
Стоит услуга два рубля.
Рубль сдачи. Вперед.
Эпилог
Прошло восемь лет. И я тропкой окольной
Дошел до Бюро пропаганды, и вот
Уже я трезвоню с другой колокольни.
Линейка дружины торжественно ждет.
Я слушаю рапорт. И в недоуменье
Смотрю на красивых и умных детей.
Что все это значит? Недоразуменье?
Зачем этот строй перед рифмой моей?
Портреты вокруг - Чернышевский и Бунин,
Эйнштейн, Руставели, Попов, Навои.
Играет горнист. Я стою на трибуне.
Неужто и дети - клиенты мои?
Я буду кричать о поэтах военных,
Напыщенно куцый прочту перевод.
Потом в предложеньях скажу непременных
О том, что известно им всем наперед.
Смотрю поверх глаз и пытливых и ждущих.
Считается так, что им не зачем знать
О жизни людей, вместе с ними живущих,
А надо в неведении пребывать.
Часок потреплюсь, да, наверно, и хватит.
Плохая работа - морочить детей.
За ложь, за нахальство мне щедро заплатит
Бюро пропаганды пятнадцать рублей.
1974-1976 гг.
К 35-ти летию написания поэмы.
Поэма "Дорога прокормит"
была опубликована в однотомнике "Блаженство бега" Изд-во "Известия" 1992 год.
И в книге "Где свет мелькал на сквозняке..."
Изд-во "Графикон принт" 2007 г.
поэма
Вступление.
Казалось поэтам,
что действенен
гневный протест,
Что сломит тиранов
комедии едкий подтекст.
Казалось, что стих,
прозвучавший как гимн и как гром,
Для полной гармонии мира
адамовым станет ребром.
Поэтам казалось -
как только престолы падут,
Их вольные братья,
как будто дрозды запоют.
Замолкни, мой брат,
на помойке ты будешь убит.
Вновь воздух тиранства
неслыханно здесь ядовит.
Довольно!
Не надо свободу опять призывать.
Да здравствует рабство!
Я так не хочу умирать...
Казалось безумцам
и баловням вещим молвы -
Из срубленной шеи
не вырастет две головы...
Перед выездом.
Дай мне не разбиться этой ночью, боже!
И не дай зеваку в тротуары вмять.
Я в тебя не верю.
Только все же, все же
Дай мне не разбиться, мать-перемать.
Не позволь бандиту сесть в мою машину,
Не позволь кастетом разорвать мне рот.
Сохрани от пули
сгорбленную спину,
Сохрани от спицы втянутый живот.
Дай мне заработать этой ночью много,
И из рук не вырви дернувшийся руль.
Я в тебя поверю,
я поверю в Бога -
Дай мне милицейский обмануть патруль.
А когда с рублем меня, поэта, схватят,
Я скажу, что на стихи я прожить не мог.
И тебе ведь тоже ничего не платят,
За то, что ты, Господи, есть Бог.
Рублевый клиент.
Город полон фар,
визга тормозов.
В оспинах лицо
серых корпусов.
Правнук ямщика
в сутолоке ночной
Что же у меня нынче за душой?
Лишь тоска мужицкая
с темной хитрецой,
Да любовь есть тяжкая -
слушать ветра вой.
Прадед мчал на тройке,
да в мороз лютой,
С гамом, с колокольчиками
по Твери честной.
Правнук едет крадучись, развозя ворюг,
И молчит, как будто проглотил утюг.
Город полон фар, наглых и слепящих,
Бьющих мне в глаза,
прущих на запрет.
Я уже везу царственно сидящих,
Может, двухрублевых, но скорее нет.
И они меня поднимают на смех -
Не найду я адреса - все дома равны.
Длятся корпуса, сделанные наспех,
В смутном предчувствии большой войны.
Телеинтереса чешется короста.
До чего бессмысленна перемена мест.
Вдоль по плоским крышам,
как кресты погоста,
Над душой над каждой воткнут телекрест.
Настоящие клиенты.
То бабы, тормоза ль визжат? -
По городу кружа,
Попал я пять минут назад
В воронку кутежа.
читать
Рулю, молчу, как истукан,
Подлаживаясь к ним.
Мы направляемся в духан,
Как будто едем в Рим.
Приехали! Гудки и свист,
Всех половых - во двор.
Один седок мой - аферист,
Его приятель - вор.
Шарманщику двадцатник в рот
Засунут в тот же миг.
Усы в купюры завернет
Затейливый старик.
Восьмые сутки круговерть -
Бормочет троглодит.
И кажется - раздастся твердь,
Чтоб всех нас поглотить.
Пятирублевый клиент.
Террор прошелся по России,
Покуролесил, словно пьянь.
Покамест мы еще живые,
Но с нашей жизнь - дело дрянь.
Я посажу его у рынка,
Он мне в кабак езжать велит,
И лучше Сталина - Ходынка
Мне все Гулаги объяснит.
Я повезу тебя кругами,
И не скажу тебе - катись.
Но ты кровавыми руками
Со мной щедрее расплатись.
Я сбегаю тебе за водкой.
Тебе неможется, палач?
Стоит, наверно, комом в глотке
Сиротский крик и вдовий плач.
Ты страждешь не от угрызений -
Воспоминанья не гнетут.
К тебе являются не тени -
А только в руки мерзкий зуд.
Холостой пробег.
Мне не доступен взгляд со стороны, -
Я слишком врос ногами в эту землю.
И чувство беспощадное вины
Я как наследство тяжкое приемлю.
И в городе надменном и пустом,
Прокатываясь в поисках рублеавых,
Я набираюсь впечатлений новых,
И пробую не помнить ни о чем:
Ни о погибших, ни об убиенных,
Ни о своих пороках откровенных,
Ни о руле, что у меня в руках...
А главное - не помнить путь кровавый
Моей всеподавляющей державы -
Потом, потом пусть помнится, в веках.
Разговорчивый клиент.
И кончается жизнь -
построенье ее начинается.
Замирают укромные улочки,
тает базар.
По последним углам спекулянты стремглав разбегаются.
За бесценок идет заграничный, роскошный товар.
И сжигаются склады - раз не перепрятать продукцию, -
Пропади она пропадом, вместе со складом гори.
И богатые люди от страха спускают поллюцию,
Но и бедные люди с опаскою на революцию
Все из полуподвалов глядят, оставаясь внутри.
А снаружи гражданский патруль, проходя ресторанами,
Всех кутящих берет за грудки неподкупной рукой.
И тогда побегут в туалет,
но не глоткой блевать, а карманами,
Все наличные деньги торопливо сливая водой.
Построенье идет - все теплицы цветочные рушатся.
Ни таксистам, ни официантам на чай не дают.
А к исходу недели, как водится, вдруг обнаружится,
Что министры воруют, а жены их - взятки берут.
А когда через месяц зарвавшийся сядет промышленник,
Обнаглевший министр замечанье схлопочет себе,
Вновь на свет спекулянт
выйдет с дивною шмоткой под мышкою,
Чтоб товаром помочь, тем, кто перенапрягся в борьбе.
Двухрублевый клиент.
Ах, в темноте-то я не догляжу,
Девушку с парнем я посажу.
Чувствую в зеркале пристальный взгляд,
Жму на педали свои.
Девушке этой два года назад
Я признавался в любви.
Камешки в окна ее кидал,
И ожидая внизу,
Что-то восторженное бормотал.
С парнем ее везу.
Притормозить у подъезда веля,
Парень трешку сует.
Стоит услуга два рубля.
Рубль сдачи. Вперед.
Эпилог
Прошло восемь лет. И я тропкой окольной
Дошел до Бюро пропаганды, и вот
Уже я трезвоню с другой колокольни.
Линейка дружины торжественно ждет.
Я слушаю рапорт. И в недоуменье
Смотрю на красивых и умных детей.
Что все это значит? Недоразуменье?
Зачем этот строй перед рифмой моей?
Портреты вокруг - Чернышевский и Бунин,
Эйнштейн, Руставели, Попов, Навои.
Играет горнист. Я стою на трибуне.
Неужто и дети - клиенты мои?
Я буду кричать о поэтах военных,
Напыщенно куцый прочту перевод.
Потом в предложеньях скажу непременных
О том, что известно им всем наперед.
Смотрю поверх глаз и пытливых и ждущих.
Считается так, что им не зачем знать
О жизни людей, вместе с ними живущих,
А надо в неведении пребывать.
Часок потреплюсь, да, наверно, и хватит.
Плохая работа - морочить детей.
За ложь, за нахальство мне щедро заплатит
Бюро пропаганды пятнадцать рублей.
1974-1976 гг.
К 35-ти летию написания поэмы.
Поэма "Дорога прокормит"
была опубликована в однотомнике "Блаженство бега" Изд-во "Известия" 1992 год.
И в книге "Где свет мелькал на сквозняке..."
Изд-во "Графикон принт" 2007 г.