"Мимолетен сентябрь в Туруханском краю..." - 50 избранных стихотворений 1967 -1986 гг.
1.
* * *
Здесь пространные слоги
Стекают с крыш языка,
Оставляя на улицах строчек
Потоки и лужи.
Здесь в окне, иногда,
Зажигается призрачный свет
И ведутся - с магическим смыслом -
Беседы бессмысленных.
Здесь считают, считают
Удары бессонного сердца,
И по загнутым пальцам
Выводятся точные формулы.
Здесь тоскующий мальчик.
Сутулясь, сидит на стуле,
На лице испитом его
Муки смертельной мечты.
А собой не прощенный
Приносит сытым любовью
На подносе стихов
Огрызок своей души.
И все эти странные странности
Отражаются в синих слезах,
Как уродливый, длинный бродяга
В никелях утонченных машин.
1967.
читать
2.
* * *
Извечная потребность веры
К порогу храма приведет.
Забитые крест на крест двери
Взломает страждущий народ.
Ни алтаря, ни свеч сиянья …
Увидит пораженный взор
Следы глумленья, поруганья,
И срам, и мусор, и позор.
Но, походя, на всякий случай,
Прикинет - что тут можно взять? -
Да все подряд! - себя не мучай, -
Того не стоит благодать.
Вновь поколенье у порога
Без Книги, сбитое с пути,
Средь хлама ищет в храме бога -
Спасенье хочет обрести.
Сжимая грешное пространство
В непогрешимый ореол,
Он нам прощал пороки, пьянство,
По тюрьмам вместе с нами шел.
И нам же объявился странник,
Хотя и не назвался он, -
Его узнали тотчас - странным
Сияньем слабым окружен.
Пройдя измену, казнь и муки,
Пришествовал и в этот раз,
Хоть были вывернуты руки,
И прожит смертный, крестный час.
Бог беззащитней человека
Среди людей - слабее всех,
Не озлобившийся калека
И видит, и прощает грех.
Не зря намедни мы молились
То в мрачный свод, то в небосклон:
Глаза у нас опять открылись -
Явился он!
Явился он!
Лет просветленных исчисленье
Начнется с чистого листа -
И утвердится просветленье
Оплотом крови и креста.
И снова казнь!
Вновь хохот черни
Услышит он - в который раз! -
В предгрозовой и предвечерний,
В предсмертный, в предбессмертный час.
14 янв. 1969 - 2007.
3.
* * *
Прекраснейшее из призваний -
Смотреть на небе без конца,
И сжиться с прелестью названий,
И узнавать черты лица
Созвездий Девы и Стрельца.
Я не любил людской обычай
Давать названья, имена
И ждать познанья от различий.
Но беспредельность так страшна,
Когда не названа она.
Мне кажется, я весь заполнен
Зеленой, трепетной листвой;
Как слово, за нее замолвлен.
Но в роще нежной и пустой
Я счастлив утренней звездой.
Журнал "Юность" 1971 г.
4. АРКА
Угрюма каменная пойма,
Но весел дикий смех ручья -
Он скалами едва не пойман,
Но, извиваясь, как змея,
Юля и прыгая меж скал,
Ручей лазейку отыскал.
Моста изогнутая арка
Из темных, плоских кирпичей.
Когда здесь в полдень очень жарко
Люблю я посидеть под ней.
Здесь никогда не прозвучит.
Ни скрип колес, ни стук копыт.
Сперва крута, потом полога,
Из города сюда идет,
И здесь кончается дорога,
И бесполезен древний свод.
Есть лишь один из берегов -
Другой ушел на сто шагов.
Что это? - След каменоломни,
Иль берег паводки свели,
Иль божий знак - живи и помни
И шум воды, и зной земли.
1969-1980
Журнал «Новый мир» 1999.
5.
* * *
Отвык работать или просто бросил,
А может быть, навеки замолчал.
Но непременно приходила осень,
И наносила клейкости ремесел
Какой-то вред, не видимый очам.
Он был поэтом только иногда.
Как иногда болотная вода
Бывает облаком на синем небосводе.
Зимой, весной осеннейший поэт,
Он вдруг терял прозрение и свет,
И изменял и смыслу и свободе.
Он верил в то, что день придет великий,
И в нем несовершенное умрет.
И что в природе мудрой и двуликой
Всем умереть дано, чтоб стать элитой
И вновь взлететь на синий небосвод.
Он к пустоте был исподволь готов,
И с наступленьем первых холодов
Он умирал душою ежегодно.
Но как летели по ветру леса,
В нем новые рождались голоса.
Он мало жил, но жил он превосходно.
«День поэзии" 1972.
6. ОСЕННЯЯ ПРОГУЛКА
Как хорошо, что мы все вместе,
Что мы собрались и сидим.
О нашем доме и семействе
Мы говорим и говорим.
Как хорошо, что все здоровы
Что прекратился карантин.
А мой отец устал с дороги -
Он за рулем сидел один.
И наш бабушка устала
От многих стирок и забот.
И нам осталось очень мало
Жить-доживать тяжелый год.
Как наша мама постарела,
И похудела как сестра,
Отец болеет то и дело,
И бабушке не встать с утра.
Уже сентябрь. Уже погода
Меняет облик всех садов.
Уже готовится природа
Бежать надолго городов.
И нас охватит сожаленье
Часам, наверное, к пяти,
Что мы проводим воскресенье
Не в осени, а взаперти.
И мы поедем покататься
По вечереющим горам.
Так хорошо, быть может статься,
Уже не будет больше нам.
А бабушка нас покидает
И по лесу гулять идет.
Она цветочки собирает
И их в машину принесет.
Мы их назад, к стеклу положим,
Где теплый хлеб уже лежит.
И золотистым бездорожьем
Автомобиль наш закружит.
За поздним ужином, за чаем
Мы обо всем поговорим.
Потом с сестрой мы поиграем
Или с отцом мы помолчим.
Альманах "Дом под чинарами" -1972 г.
7. ГОЛУБИНЫЙ ШУМ
Над площадью не слышно голубей.
В другом краю летают птицы шумно.
Я видел голубятню: это храм
Огнепоклонников.
Храм сложен из камней
Задолго до принятия христианства, -
И капище осталось уж без крыши,
И только стены с нишами вокруг,
Высокие, кривые и без окон.
С одной стены растет под небом куст,
А ниже камни, камни и земля.
Но вот приходит мой веселый друг,
Из ниш сырых он по двое берет
Урчащих, разноцветных голубей,
Подбрасывает птиц повыше, вверх,
Чтоб кончились бы стены - взмахам крыл
Привольней начинаться в небесах!
И голуби летят, и крыльев плеск -
Трепещущий, просторный, очень громкий,
Шумит, как не шумел святой огонь.
И там проходит время не бесследно:
Шум пламени стал шумом голубиным,
Мне кажется, на несколько веков.
А между тем, мой друг кричит, свистит,
И машет синим флагом на шесте,
Швыряет зерна щедрыми горстями,
И голуби переполняют храм...
1971 г. Сытинский переулок.
"День поэзии 1972"
8. МУЗА ПЕРЕВОДА
Десятая муза, с тобой не гулял Аполлон.
На нашей казарме мне видится твой маскарон.
Когда же полковник прикажет замазать тебя,
Десятая муза,проклятая мука моя?!
Я снова уволен, но я не хочу уходить.
Я слишком свободен, пора бы меня осадить.
Иду я с бумажкой - меня на задержит патруль.
Пока, мой товарищ, ты чистишь обойму кастрюль.
Но это - работа, которую кончить дано.
А то, чем я занят, закончить нельзя и грешно.
Наряд мне, полковник,
назначьте за всех штрафников,
Но чтоб его смог я
начать и закончить
во веки веков.
1972.
9. МОНОЛОГ ЦЕЗАРЯ НА ПИРАТСКИЙ ГАЛЕРЕ
Пока бездельники витийствуют над Римом,
Творят суды, блистают красноречьем,
Досужее внимание толпы
В безвыходный заводят лабиринт,
Пока усильем наших легионов
От варваров почти очищен мир,
Здесь, средь провинциальных наших вод,
Вольготно расплодились негодяи!..
1972.
10
* * *
Когда я жил, не ведая скорбей,
Со взводом повторяя повороты,
Зачем в угрюмой памяти моей
Звучали недозволенные ноты?
Зачем среди плантаций и садов,
В угаре мандариновых набегов,
Свет тусклый вспоминавшихся стихов
Меня лишал плодов, заслуг, успехов?
Зачем среди подтянутых парней,
Произнося торжественные речи,
Я ощущал груз Ленского кудрей
Поверх погон мне падавших на плечи?
На стрельбище, в ликующей стране,
Где все стреляло, пело и светилось,
Зачем, наперекор всему, во мне
«My soul is dark...»* - опять произносилось?
* Душа моя мрачна - Байрон.
1972 г.
11. ПАМЯТИ СЕМЕНА ШАХБАЗОВА
В курительной ты злобно говорил
О том, что все тебя не понимают,
И что стихов твоих не принимают,
Переводить тебе не доверяют,
Недооценивают слов твоих и сил.
И ты кричал, что доконаешь их,
Халтурных переводчиков московских,
Что сам ты из породы маяковских,
И яростно читал свой жесткий стих.
Ах, бедный Сема, бедной головой
Зачем ты бился о глухую стену?
Какую призывал ты перемену,
Сражаясь с одиозною судьбой?
Неудержим российский плавный слог, -
Преодолев кавказских гор порог,
За ними он таинственно разлиться
Сумел, и, очаровывая край,
Волной могучей словно невзначай
Он смыл тебя, поэта-ассирийца.
Но, не умея плавать, к сожаленью,
Не звал на помощь ты, а поднял крик,
Барахтался, противился теченью
И гибели своей приблизил миг.
Ах, почему в том городе беспечном,
В котором мне родиться довелось,
Торговлей ты не занялся извечной,
Не проводил досуг свой бесконечный,
Игральную раскатывая кость?
Ах, почему, не сделавшись таксистом,
Ты растерял нахрапистость и лень, -
Ведь ты бы мог сейчас с веселым свистом,
Прислуживая щедрым аферистам,
Примчаться под балконов длинных сень
На улочку, где пыль, белье и солнце,
И выйти, и небрежно посчитать
Рубли, и отложить в карман червонцы,
И жить, кататься и не умирать.
Мне, может, со столичною моралью
Провинциальных истин не понять.
И вправе ль я с игривою печалью
И холодно, и горько рассуждать?
Но мы с тобой из одного района.
Ведь мы вдвоем кричали исступленно
О том, что наша близится пора,
О том, что мы себя еще проявим
И все права тогда свои предъявим,
Когда 5:0 закончится игра.
Но ты не перенес несчастный случай,
Когда не в нашу пользу этот счет.
Ты проиграл, приятель невезучий.
Ну, а моя игра еще идет.
А те, которым мы тогда кричали
О силе наших перьев и затей,
Они тебя живым не замечали
И смерти не заметили твоей.
Москва 1972.
12.
* * *
Нет, не в садах блистательных лицея,
Не среди статуй в мраморных венках,
А в белорусских, сумрачных лесах,
От взрывов и от выкриков немея,
Среди окопов, касок, голодухи,
Как партизанка бледная в треухе,
К тебе являлась муза.
Мчались дни,
Но не божественной овидиевой речи,
Ни откровений Гете, ни Парни
Не слышал ты.
Взвалив мешок на плечи,
Ты нес картошку, нес ее - и пел.
Поэзия твоя под артобстрел,
Как роща беззащитная попала.
Ее бежали тени и зверье,
В ней все обломано, и все растет сначала,
И только небо видно сквозь нее.
Журнал «Новый мир» 1978 г.
13.
* * *
В Италии, оставленной на произвол судьбы,
Вдруг подняли восстание голодные рабы.
Отсюда крикнуть я хочу: - Спартак, иди на Рим!
Не верит он, что по плечу ему сразиться с ним.
Идет погоня по пятам, а мне известно тут,
Что он сейчас узнает там - пираты предадут.
Но главное то самое, в чем корень всей тщеты -
Свободы нету за морем, - она лишь там, где ты.
Через века ему кричу - не слышит он никак:
Тебе лишь это по плечу - иди на Рим, Спартак!
Антология журнала "Юность" 1985 г.
14.
* * *
Верхневолжьем, среди перелесков, полей
Я на родину матери ехал моей.
Я плотины и памятники миновал,
И места по рассказам ее узнавал.
Вот и Кимры, где ярмарка прежде была,
Торговала, гуляла, пила да сплыла.
А тогда день-деньской продавали на ней
Тес и мед, осетров, лошадей, соболей.
Здесь опять в воскресенье собрался народ,
Ах, глаза б не глядели - что он продает!..
По Горицам пройду.
Здесь три раза на дню
Узнаю я по дугам надбровным родню.
А Мартынцево близко. Бегут зеленя.
Вон, под вязами!
Сердце обгонит меня...
Журнал "Огонек" 1980 г.
15.
* * *
Сад ботанический, тифлисский,
Осенний, сумрачный, пустой,
Мои черновики, записки
По-прежнему полны тобой.
Виденьем цветников пустынных,
Аллей и мостиков старинных,
Водоотводного ручья,
Бегу под звон потоков пенных,
И осеняет сонм вселенных
Тебя, любимая моя.
Ты помнишь ли мое стремленье
Парить над осенью вдвоем?
Быть может, тусклый водоем
Теней летящих отраженье
Еще таинственно хранит,
Но золотистый лист летит
И гладь зеркальную рябит...
Диковинные спят растенья,
И терпкий воздух запустенья,
И запахи небытия,
И горной речки крик гортанный -
Давно размыла след желанный
Ее тяжелая струя.
1973 г.
"Если пелось про это..." -
"Грузия в русской советской поэзии. 1983 г."
16.
* * *
Как дневные часы ни гони,
Праздник ночи гораздо короче -
Коротая бесцельные дни,
Я живу в мимолетные ночи.
В бледном сумраке предзоревом
Ночи жизни своей провожаю.
Я застигнут начавшимся днем,
Что мне делать на свете - не знаю...
17. ГАНДБОЛИСТКА
Меж тем как слонялся я в залах пустых,
Потрепанными развлекаясь мячами,
Меж тем как я бил беспорядочно их
Ногами, ракетками, лбом и плечами,
Меж тем как, услужливый спарринг-партнер
То антрепренеров, то главных поэтов,
Я был прозорлив и умел и хитер,
Дотягивая до решающих сетов,
Меж тем как морщины спортивного лба
Кривились в потугах пустых вероломства,
Я все размышлял: чем воздаст мне судьба
За очередное такое знакомство,
Меж тем как кончались и дни и дела
И я на ночлег отправлялся неблизкий,
Упорно работа прекрасная шла -
Броски отрабатывали гандболистки.
Где грубых защитниц тугой полукруг,
Где краткость свистков и сирены протяжность,
Полет я заметил нервических рук,
И томность финтов, и движений вальяжность.
Чураясь полощущих сетки голов.
Вне связей командных, вне злости и спайки,
Была она словно погибших балов
Беспомощный призрак в расписанной майке.
Затянутая вентилятором в цех,
Так мечется бабочка между станками
И, не замечая смертельных помех,
Летает, и бьется, и машет крылами...
18.
* * *
У дороги на Ржев,
среди рек, лесов,
На сыром картофельном поле
На ведре сидит Эдуард Стрельцов -
Эпоха в футболе.
Выбирает и выгребает он
Из грязи непролазной клубни,
А в Москве ревет большой стадион,
Отражаясь в хрустальном кубке.
Вся страна следила за пасом твоим,
Бедолага Эдик.
Ты прошел по всем полям мировым
От победы к победе.
Но нашел ты поле своё.
У него вид не броский,
Слышь? -
Отсидел ты в Новомосковске,
На ведре теперь посидишь.
А в Бразилии выезжает Пеле
Из дворца на своем лимузине.
На водку хватает тебе, на хлеб,
Сапоги твои на резине.
Беккенбауэр, вы негодяй! -
Вы торгуете собственным именем.
А у нас поля чуть-чуть погодя
Поутру покроются инеем
Называли тебя величайшим гением
Сэр Рамсей, Бобби Мур.
Не обделил тебя бог и смирением.
Кончай перекур!
Антология русской поэзии ХХ века
19.
* * *
Расстелюсь я мхом зеленым по земле сырой,
Буду каждую песчинку чувствовать спиной.
Будет вянуть лист осенний на груди моей.
После ляжет снег тяжелый - и на много дней!
Буду жить с землею вместе, с белым светом - врозь.
Пусть найдет меня под снегом одинокой лось.
"День поэзии" 1975
20.
* * *
Лишь путь открылся коридорный,
И мы во всю пустились прыть -
На счастье легок шаг проворный,
И мы успели жизнь прожить.
21.
* * *
Завсегдатай клуба, Метрополя,
Щедро раздававший серебро,
Подниму картофелину с поля,
Положу в дырявое ведро.
Накрывая для бригады ужин,
Рифмы бормочу - я все не сник! -
Пусть я как поэт, пока не нужен,
Нужен как шофер и истопник.
Лишь бы мне не сгинуть ненароком,
Лишь бы оказаться понужней,
Лишь бы ближе - тем ли, этим боком, -
Все равно, кем быть среди людей.
22. В МАСТЕРСКОЙ ХУДОЖНИКА КОРИНА
В начале было все довольно просто -
Буржуи с красным носом в «Окнах РОСТА».
Потом портреты гениев придворных,
Высокому призванию покорных.
Вон та худа, а этот парень толст.
Все впечатленье портит серый холст.
И груды мышц, и яростные торсы,
И жесты ввысь, и скулы в пол-лица
Усеяли пролеты и контрфорсы
Проектов безобразного дворца.
По потолку идет ночной патруль,
Вдоль по фронтонам - гимны изобилью,
И красками сияет вестибюль,
И только холст подернут вечной пылью.
И было б больше нечего сказать,
Когда бы ни десяток лиц безвестных,
В советских галереях неуместных,
Осмелился художник написать.
Художника большой благожелатель,
Впоследствии загубленный писатель,
Название придумал подходящее:
«Русь уходящая».
Священники, игуменьи, монахи
Не в божьем, а в мирском каком-то страхе
С тоской и укоризною глядят.
Ледащий инвалид лежит во прахе,
Юродивый куда-то прячет взгляд...
И не понять мне мыслей их окольных.
Но мне расскажет скорбно сжатый рот,
Как оскверняет церкви, колокольни
Внезапно обезумевшийный народ.
Мне не понять какие-то оттенки,
В иных зрачках не вижу я ни зги.
Но впечатленье страшное - по стенкам
Разбрызганы российские мозги.
Как нестерпим всепониманья яд!
Как глубоки на тусклых лицах тени!
Под пытками - во времени! - молчат
Свидетели и жертвы преступлений...
Их безысходность - скорбная юдоль.
Их сопечальник - я - в похмелье горьком.
Потухшая, поруганная боль,
И пустота в последнем взгляде зорком...
1975. "Лен лежит" - 1989 г. Изд-во "Советский писатель".
23.
* * *
С Анной всех я забываю,
И не помню ничего.
Парня, парня одного
Анне я напоминаю.
Так она его любила,
Что и на меня хватило.
24.
* * *
Там, за неподвижной заводью зеленой,
В сизой дымке времени светится вода.
Там струя стремится к цели отдаленной.
Ряска стала в заводи, не плывет туда.
А над кромкой берега изогнулись ивы,
Солнечные блики по стволам плывут.
Я пришел печальный, а уйду счастливый.
Жаль, что так недолго постоял я тут.
Волоколомск.
25. ЦЕЗАРЬ
Он шел впереди легионов,
И спал на земле, у костров,
И не просыпался от стонов,
От ржанья, бряцанья, шагов.
Холодной солнце вставало
Нкд порабащенной землей,
Где гибель свирепого галла.
Где бритта бегущего вой.
Но в жизни суровой солдата,
Рассеивая племена,
Он думал о кознях сената,
Трибунов твердил имена.
Неслись в небеса то молитвы,
То песни, то жертвенный дым.
И были кровавые битвы,
Лишь долгой дорогою в Рим.
26.
* * *
В глазах, в душе повсюду белизна -
В краю снегов пишу поэму снега.
Снег, белый снег воспой, и можешь смело
Надеется на...
Впрочем, ни на что, кроме следов,
Теряющихся вскоре,
И вовсе не заметных на просторе
Снегов.
1978 г.
27.
* * *
О вечности не спорят, не поют,
А молча думают, когда посмотрят в небо.
И звезды лишь на несколько минут
Поманят и, быть может, отвлекут
И от любви насущной, и от хлеба.
А космонавты, звездные поля
Просматривая у экранов мутных,
Посмотрят против хода корабля, -
О вечности напомнит им Земля
И отвлечет от звезд сиюминутных.
Журнал "Москва" 1979 г.
28. ВОСПОМИНАНИЕ О СПОРТИВНОЙ РАБОТЕ
Я занимался волейбольной сферой -
Наискосок бесчисленных бумаг
Двусмысленный старался ставить знак,
Считая, что с обыденщиной серой
Не надобно решений волевых, -
Держи лишь меч дамоклов мер крутых.
Среди болот, лесов, полей и гор
Суровый телефонный разговор
Пересекал безмолвные просторы.
Что проводов начальственная нить,
От ветра трепеща, могла вершить?
И смело я пускался в разговоры.
Слегка скучая, зная все заране,
Я жизнь свою смотрел как на экране.
И перевоплощался иногда,
Чтоб искренность придать служебным фразам.
И преуспел во всем, живя по фазам,
И вроде бы не приносил вреда.
Я поздно ощутил свою причастность
К тому, чем занимался много лет.
Давая свой поверхностный совет,
Внося во все значительность и ясность
С поставщиком налаживал я связь,
А жизнь моя веревочкой вилась
Немножко в стороне. Входя в струю,
Чтобы никчемность не раскрыть свою,
Я каждый раз умело прикрывался
Приверженности фиговым листком.
Но маска оказалась вдруг лицом,
Трюк перевоплощения сорвался.
И в трубку улетающее слово,
Бесследно исчезая всякий раз,
Не пропадает, как в пустыне глас,
А формирует образ прожитого,
Который и становится тобой,
Хотя всего не помнишь за собой.
29.
* * *
В раскатистом шуме большого порога
У самой реки мы пожили немного,
Стремился на север поток.
Хотя и березы вокруг шелестели,
И сосны порою под ветром скрипели,
Мы слышали только порог.
Опять меж домов я слоняюсь угрюмо.
Как будто и не было этого шума,
И голос простора угас.
Вдали самолет прошумит ненароком.
А там, у далекой реки, под порогом
Как-будто и не было нас...
У реки Мегра.
30. СЕВЕРНЫЙ СОНЕТ
Здесь берег изогнулся, как подкова.
Деревня на высоком берегу.
Нет, не увижу я нигде такого.
За то, что видел - я навек в долгу.
Здесь больше полугода все в снегу.
Зима долга, морозна и сурова.
Дороги все уходят здесь в тайгу,
И все они ведут в деревню снова.
А летом и спокойна и добра,
Как небеса, зовет в себя природа.
И длятся дни с утра и до утра.
Живут в деревне в основном три рода -
Нечаевых, Крапивиных, Белых,
И кажется - Земля стоит на них.
31.
* * *
Я люблю тебя, словно лечу в березняк,
Воздух держит меня, а под сердцем сквозняк.
Так уже не быввет, я знаю, но все ж
Я люблю...
Это больше, чем правда и ложь.
1979.
32. В МЕТРО
Вновь порываем мы с туннелем
И мчим на мост.
Все тот же вид.
Октябрь здесь спутаешь с апрелем -
Гараж, завод, труба дымит.
Идет короткая минута.
Сейчас в туннель нырнем опять.
И в это время почему-то
Я никогда не мог читать.
Брошюру, свежую газету
Я просто так в руках держал.
И все смотрел на землю эту,
Смотрел и взглядом провожал.
"День поэзии" - 1982.
33.
* * *
Как же значительно было тогда
Ехать верхом в Арзрум.
Видимо в лайнерах наша беда, -
Стал верхоглядом ум.
Будем на пляже лежать, загорать,
И улетать невзначай.
Как же значительно было сказать
Черному морю: "Прощай!
1980 г. Книга "Долгая осень" 1987, Изд-во "Мерани"
34. ПТИЦЫ
И когда я газетку беспомощно смял -
Лжи и фальши страницы -
На завистливом взгляде себя я поймал -
Как парят эти птицы!
Где б я был, если б мог выбирать, где мне быть -
В государстве негодном,
Или там - где уже все равно где парить,
Бесконечно свободным.
Журнал «Новый мир» 1999 г.
35.
* * *
На разных мы брегах родного языка,
И разделяет нас великая река.
Сумею одолеть едва-едва на треть -
Я буду на тебя издалека смотреть.
И буду говорить, твердить, как пономарь,
Какие-то слова, что говорились встарь.
1981
36.
* * *
"Ты сам свой высший суд."
А. С. Пушкин
Вновь сам свои стихи ты судишь беспристрастно
И видишь, что они написаны прекрасно!
Но все же никогда не забывай о том,
Что судишь ты себя не пушкинским судом.
Хотя в душе твоей восторг и торжество -
Твой суд не превзошел таланта твоего.
37. ДЯДЯ КОЛЯ
Он, старожил и уроженец края,
Не уезжал надолго никуда,
Но так и не прижился здесь, считая:
Жизнь прожита - не велика беда.
Отсталость, как ведется, изживалась,
И благодать дошла до этих мест.
И лишь ему по-прежнему казалось,
Что он несет какой-то вечный крест.
Он, правнук тех чиновников кавказских,
Голубоглазый, сухонький, живой,
Сомнениям своим не дал огласки,
Их так и не решив с самим собой.
Но толковал всегда о чем-то здравом,
Не пользовался внеочередным,
Бесплатным и еще каким-то правом.
Гордился я своим знакомством с ним.
Пенсионера не было счастливей!
И в Доме офицеров окружном
Из года в год он числился в активе,
О стенку безразличья бился лбом,
Кассиршам учинял головомойки.
А для вальяжных офицерских жен
Курировал кружки шитья и кройки
И выписал для них аккордеон.
Неугомонным был он заводилой!
Пожатье легкой, жилистой руки
Вас заряжало бодростью и силой -
Хотелось записаться в те кружки...
А время для него тянулось долго.
Был вдовым он, соседей не любил.
Но крут замес терпения и долга,
И он не коротал свой век, а жил.
В многоязычном, суетном районе,
Где целый день судачат стар и мал,
Где вьются сплетни на резном балконе,
Он только лишь по-русски понимал.
Еще я помню - в месяц листопада
Мы на проспекте встретились ночном
В разгаре репетиции парада.
Шли танки и скрывались за углом.
Они в простор проспекта уходили,
А мы с восторгом преданным своим
На месте оставались и следили,
Вдыхая дизелей тяжелый дым.
А напоследок, уж впадая в детство,
Он все твердил, что ждут преграды нас.
И умер он, оставив мне в наследство
Стол, на котором я пишу сейчас.
"День поззии" -1983.
38.
* * *
Отгородясь от всех, собравшись вместе,
В пространстве боязливой тишины
Поют они тоскующие песни,
Которых не понять со стороны.
И вольностью какой-то дышит слово.
Значение не определено, -
Оно еще пока что слишком ново,
Но, может быть, останется оно.
Когда ж его чиновничьи глаголы
Возьмут в свою газетную семью,
Уже беспечный парень возле школы
Им не окликнет девушку свою.
По-своему танцуют, не от печки.
И в подворотнях юности моей
Я подбирал какие-то словечки
И ими ужасал учителей.
Но дней и лет с тех пор прошло немало.
Слова, что отгораживали нас,
Уже попали в толстые журналы.
Их смутный гул не превратился в глас...
А мой приятель, славу возлюбя,
Работая с предельною нагрузкой,
Все переводит с русского на русский
И скоро доберется до себя.
Однотомник "Блажество бега" Из-во "Известия 1992 г.
39.
* * *
Я по тебе уже тоскую, Ангара,
Хотя еще смотрю на струи ледяные,
Прозрачные насквозь, чистейшие в России.
Прощай, я ухожу, мне улетать пора.
Я видел много рек, но всех прекрасней ты.
И ни одной из них не видел я начала,
Лишь ты стремишь свой бег,
из-подо льдов Байкала
Бегуньей уходя со стартовой черты...
40.
***
Завсегдатай задворок, заворачивая за углы,
Я во всех городах находил переулки такие,
Где запах олифы и визг циркулярной пилы,
Где товарные склады и ремесленные мастерские.
И со сторожем я заводил разговор не пустой -
Хотелось мне исподволь жизни открыть подоплеку.
А сторож молчал: он смотрел на огонь зимой,
А летом - на реку, протекающую неподалеку.
Я сшивал впечатлений разноцветные лоскутки,
Радовался, что душа накопит простора.
А потом оказалось - можно лишь посидеть у реки,
И нельзя передать ни журчания, ни разговора.
Барнаул - Журнал "Новый мир"
41.
* * *
Мимолетен сентябрь в Туруханском краю,
Осень длится едва ли неделю,
И покамест дойдешь от причала к жилью,
Дождь сменяется мокрой метелью.
Приведет к магазину дощатый настил,
И по грязи доберусь и до почты.
Каждый домик всем видом своим повторил
И рельеф, и неровности почвы.
Никогда не сказать на страницах письма
Этот ветер, что чувствуешь грудью.
Деревянные, низкие эти дома,
Обращенные к небу, к безлюдью...
Журнал "Юность" 1984 г.
42. НА ВЫСОКОМ БЕРЕГУ, НА КРУТОМ
песня
Городок наш разделяет река,
Очень разные ее берега.
Я живу на одном, ну а ты - на другом,
На высоком берегу, на крутом.
Припев:
Весна какая выдалась,
Какие дни настали!
На что же ты обиделась,
Зачем же мы расстались?..
Листья палые река пронесет,
А потом опять пройдет ледоход.
Снова в чистой реке отразится твой дом
На высоком берегу, на крутом.
Все цветы в своем саду оборву,
На пароме я к тебе поплыву.
И с тобою вдвоем мы всю жизнь проживем
На высоком берегу, на крутом.
г. Тутаев -Москва 1982 г.
43. ПОМОР
В море - в страхе труд, на реке - в страстях,
Помогать зовут, путаться в снастях.
Подошел помор, дернул бечеву.
Долгий разговор начал ввечеру.
"Эх, пошла пора, стало не с руки."
И сквозь дым костра, смотрит вдоль реки.
"Сделал все, что смог, стал я слаб и стар."
Слушает порог, разгребает жар.
"Было столько дел, да прошли они".
Против ветра сел, с дымной стороны.
У реки Сояна.
44. ЛЁН ЛЕЖИТ
Солнце согреет, ветер остудит.
Тучи со всех сторон.
Лен полежит - и трудов с ним убудет, -
Росы истреплют лен.
Лен здесь по-прежнему в силе и в славе.
И рушником зимой
Вытрусь - увижу:
лежит по отаве
Лен золотой
г. Туров.
45.
* * *
Живу в стране на агитпоездах,
Всегда в пути, вернее, на путях.
Я комсомолом поднят спозаранку,
И по райцентру или полустанку
Спешу в больницу, в школу и в ДК.
Вы вспомните меня наверняка!
1985.
46. ГОД ПОСТРОЙКИ - 1936-ой
В развалинах Ахунский ресторан -
С колонн пооблетали капители,
Травою проросли ступени, ниши
Мох выстилает, гипсовые вазы
Все в трещинах, белеют в запустенье.
Империя не прожила и века,
Но вот уже руины появились.
Здесь сталинские соколы кутили,
И первые герои пятилеток,
Поднявшись из забоев на Ахун,
Читали здесь пространные меню
И подзывали вежливым кивком
Официантов в черных длинных фраках.
И воплощалась розовая мысль
О будущем прекрасном.
Сам мыслитель
Свой отпуск проводил неподалеку,
В домишке скромном на Холодной речке,
Оцепленной полком НКВД.
Не мог увидеть он и в страшном сне
Вот этих мерзких маленьких столовок
И жиром заплывающих буфетчиц,
Победно продающих хачапури,
В которых нету сыра.
А Би Джис
Звучит, потом вступает Челентано -
Вот что перевернуть его в гробу
Могло бы, если только повернуть
Что-либо было можно в этом мире.
47. ЛУННАЯ ДОРОЖКА
песня
Вновь восходит луна над моею судьбой
И идет по извечному кругу.
И покажется мне - снова шепчет прибой
То, что мы говорили друг другу.
Припев:
Лунная дорожка
сияет серебром
Она идет за мной,
как след за кораблем.
И когда проходили вдали корабли
Мы сжимали сильней наши руки.
Вдаль по лунной дорожке незаметно ушли
Наши встречи и наши разлуки.
Колдовскую дорожку выстилает луна,
И чтоб прошлое мы не забыли,
Вдаль по темной воде убегает она
В те года, где мы счастливы были.
48.
* * *
Судьбу благословляю всякий раз,
Что я столбы не ставлю на морозе,
И мерзлый грунт я долблю сейчас,
А размышляю о стихах и прозе.
Опять за переводы сел с утра,
Чтоб оградившись странною зарплатой,
Мне не пришлось бы разводить костра,
Чтоб слой земли подался под лопатой.
БАМ, Северо-Муйский перевал.
49. О ПОЕЗДКЕ ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ ПЕРВОГО
НА КАВКАЗ в 1837 ГОДУ
Был сделан в канцелярию запрос -
В присутствии возможно ль высочайшем
Вельможным инородцам и князьям
Являться на приемы и балы
В привычных им, кавказцам, сапогах.
Был дан ответ, что вроде бы вполне
И позволительно, но все-таки негоже.
Затменье послепушкинской эпохи
Уж наступило.
Лишь фельдъегеря,
Сменяя лошадей, во все концы
Развозят повеленья Петербурга.
50.
* * *
Мой троюродный брат говорит невпопад,
От стеснительности улыбаясь.
Я молчу, но я тоже теряюсь,
Нашей встрече единственной рад.
Да, в какой-то денег непогожий
Разбросало нас по свету из-под Твери.
Я глаза опущу, ты меня осмотри.
Нет, совсем мы с тобой не похожи.
Знаю, кто-то ведет
Всем нам, юродным, счет.
Отработав и выйдя на пенсию,
Он уже насчитал человек восемьсот
В Феодосии, в Томске и в Пензе.
Да, могла быть могучею наша семья,
Многолюдными были б Горицы.
Я порой прилетаю в родные края,
Правда, реже раз в десять, чем птицы.
Брат, женись, заводи ты сынов, дочерей.
Говорят, через многие лета
Обнаружится польза в смешенье кровей.
Что ж, надеяться будем на это.
1986 год, Томск
* * *
Здесь пространные слоги
Стекают с крыш языка,
Оставляя на улицах строчек
Потоки и лужи.
Здесь в окне, иногда,
Зажигается призрачный свет
И ведутся - с магическим смыслом -
Беседы бессмысленных.
Здесь считают, считают
Удары бессонного сердца,
И по загнутым пальцам
Выводятся точные формулы.
Здесь тоскующий мальчик.
Сутулясь, сидит на стуле,
На лице испитом его
Муки смертельной мечты.
А собой не прощенный
Приносит сытым любовью
На подносе стихов
Огрызок своей души.
И все эти странные странности
Отражаются в синих слезах,
Как уродливый, длинный бродяга
В никелях утонченных машин.
1967.
читать
2.
* * *
Извечная потребность веры
К порогу храма приведет.
Забитые крест на крест двери
Взломает страждущий народ.
Ни алтаря, ни свеч сиянья …
Увидит пораженный взор
Следы глумленья, поруганья,
И срам, и мусор, и позор.
Но, походя, на всякий случай,
Прикинет - что тут можно взять? -
Да все подряд! - себя не мучай, -
Того не стоит благодать.
Вновь поколенье у порога
Без Книги, сбитое с пути,
Средь хлама ищет в храме бога -
Спасенье хочет обрести.
Сжимая грешное пространство
В непогрешимый ореол,
Он нам прощал пороки, пьянство,
По тюрьмам вместе с нами шел.
И нам же объявился странник,
Хотя и не назвался он, -
Его узнали тотчас - странным
Сияньем слабым окружен.
Пройдя измену, казнь и муки,
Пришествовал и в этот раз,
Хоть были вывернуты руки,
И прожит смертный, крестный час.
Бог беззащитней человека
Среди людей - слабее всех,
Не озлобившийся калека
И видит, и прощает грех.
Не зря намедни мы молились
То в мрачный свод, то в небосклон:
Глаза у нас опять открылись -
Явился он!
Явился он!
Лет просветленных исчисленье
Начнется с чистого листа -
И утвердится просветленье
Оплотом крови и креста.
И снова казнь!
Вновь хохот черни
Услышит он - в который раз! -
В предгрозовой и предвечерний,
В предсмертный, в предбессмертный час.
14 янв. 1969 - 2007.
3.
* * *
Прекраснейшее из призваний -
Смотреть на небе без конца,
И сжиться с прелестью названий,
И узнавать черты лица
Созвездий Девы и Стрельца.
Я не любил людской обычай
Давать названья, имена
И ждать познанья от различий.
Но беспредельность так страшна,
Когда не названа она.
Мне кажется, я весь заполнен
Зеленой, трепетной листвой;
Как слово, за нее замолвлен.
Но в роще нежной и пустой
Я счастлив утренней звездой.
Журнал "Юность" 1971 г.
4. АРКА
Угрюма каменная пойма,
Но весел дикий смех ручья -
Он скалами едва не пойман,
Но, извиваясь, как змея,
Юля и прыгая меж скал,
Ручей лазейку отыскал.
Моста изогнутая арка
Из темных, плоских кирпичей.
Когда здесь в полдень очень жарко
Люблю я посидеть под ней.
Здесь никогда не прозвучит.
Ни скрип колес, ни стук копыт.
Сперва крута, потом полога,
Из города сюда идет,
И здесь кончается дорога,
И бесполезен древний свод.
Есть лишь один из берегов -
Другой ушел на сто шагов.
Что это? - След каменоломни,
Иль берег паводки свели,
Иль божий знак - живи и помни
И шум воды, и зной земли.
1969-1980
Журнал «Новый мир» 1999.
5.
* * *
Отвык работать или просто бросил,
А может быть, навеки замолчал.
Но непременно приходила осень,
И наносила клейкости ремесел
Какой-то вред, не видимый очам.
Он был поэтом только иногда.
Как иногда болотная вода
Бывает облаком на синем небосводе.
Зимой, весной осеннейший поэт,
Он вдруг терял прозрение и свет,
И изменял и смыслу и свободе.
Он верил в то, что день придет великий,
И в нем несовершенное умрет.
И что в природе мудрой и двуликой
Всем умереть дано, чтоб стать элитой
И вновь взлететь на синий небосвод.
Он к пустоте был исподволь готов,
И с наступленьем первых холодов
Он умирал душою ежегодно.
Но как летели по ветру леса,
В нем новые рождались голоса.
Он мало жил, но жил он превосходно.
«День поэзии" 1972.
6. ОСЕННЯЯ ПРОГУЛКА
Как хорошо, что мы все вместе,
Что мы собрались и сидим.
О нашем доме и семействе
Мы говорим и говорим.
Как хорошо, что все здоровы
Что прекратился карантин.
А мой отец устал с дороги -
Он за рулем сидел один.
И наш бабушка устала
От многих стирок и забот.
И нам осталось очень мало
Жить-доживать тяжелый год.
Как наша мама постарела,
И похудела как сестра,
Отец болеет то и дело,
И бабушке не встать с утра.
Уже сентябрь. Уже погода
Меняет облик всех садов.
Уже готовится природа
Бежать надолго городов.
И нас охватит сожаленье
Часам, наверное, к пяти,
Что мы проводим воскресенье
Не в осени, а взаперти.
И мы поедем покататься
По вечереющим горам.
Так хорошо, быть может статься,
Уже не будет больше нам.
А бабушка нас покидает
И по лесу гулять идет.
Она цветочки собирает
И их в машину принесет.
Мы их назад, к стеклу положим,
Где теплый хлеб уже лежит.
И золотистым бездорожьем
Автомобиль наш закружит.
За поздним ужином, за чаем
Мы обо всем поговорим.
Потом с сестрой мы поиграем
Или с отцом мы помолчим.
Альманах "Дом под чинарами" -1972 г.
7. ГОЛУБИНЫЙ ШУМ
Над площадью не слышно голубей.
В другом краю летают птицы шумно.
Я видел голубятню: это храм
Огнепоклонников.
Храм сложен из камней
Задолго до принятия христианства, -
И капище осталось уж без крыши,
И только стены с нишами вокруг,
Высокие, кривые и без окон.
С одной стены растет под небом куст,
А ниже камни, камни и земля.
Но вот приходит мой веселый друг,
Из ниш сырых он по двое берет
Урчащих, разноцветных голубей,
Подбрасывает птиц повыше, вверх,
Чтоб кончились бы стены - взмахам крыл
Привольней начинаться в небесах!
И голуби летят, и крыльев плеск -
Трепещущий, просторный, очень громкий,
Шумит, как не шумел святой огонь.
И там проходит время не бесследно:
Шум пламени стал шумом голубиным,
Мне кажется, на несколько веков.
А между тем, мой друг кричит, свистит,
И машет синим флагом на шесте,
Швыряет зерна щедрыми горстями,
И голуби переполняют храм...
1971 г. Сытинский переулок.
"День поэзии 1972"
8. МУЗА ПЕРЕВОДА
Десятая муза, с тобой не гулял Аполлон.
На нашей казарме мне видится твой маскарон.
Когда же полковник прикажет замазать тебя,
Десятая муза,проклятая мука моя?!
Я снова уволен, но я не хочу уходить.
Я слишком свободен, пора бы меня осадить.
Иду я с бумажкой - меня на задержит патруль.
Пока, мой товарищ, ты чистишь обойму кастрюль.
Но это - работа, которую кончить дано.
А то, чем я занят, закончить нельзя и грешно.
Наряд мне, полковник,
назначьте за всех штрафников,
Но чтоб его смог я
начать и закончить
во веки веков.
1972.
9. МОНОЛОГ ЦЕЗАРЯ НА ПИРАТСКИЙ ГАЛЕРЕ
Пока бездельники витийствуют над Римом,
Творят суды, блистают красноречьем,
Досужее внимание толпы
В безвыходный заводят лабиринт,
Пока усильем наших легионов
От варваров почти очищен мир,
Здесь, средь провинциальных наших вод,
Вольготно расплодились негодяи!..
1972.
10
* * *
Когда я жил, не ведая скорбей,
Со взводом повторяя повороты,
Зачем в угрюмой памяти моей
Звучали недозволенные ноты?
Зачем среди плантаций и садов,
В угаре мандариновых набегов,
Свет тусклый вспоминавшихся стихов
Меня лишал плодов, заслуг, успехов?
Зачем среди подтянутых парней,
Произнося торжественные речи,
Я ощущал груз Ленского кудрей
Поверх погон мне падавших на плечи?
На стрельбище, в ликующей стране,
Где все стреляло, пело и светилось,
Зачем, наперекор всему, во мне
«My soul is dark...»* - опять произносилось?
* Душа моя мрачна - Байрон.
1972 г.
11. ПАМЯТИ СЕМЕНА ШАХБАЗОВА
В курительной ты злобно говорил
О том, что все тебя не понимают,
И что стихов твоих не принимают,
Переводить тебе не доверяют,
Недооценивают слов твоих и сил.
И ты кричал, что доконаешь их,
Халтурных переводчиков московских,
Что сам ты из породы маяковских,
И яростно читал свой жесткий стих.
Ах, бедный Сема, бедной головой
Зачем ты бился о глухую стену?
Какую призывал ты перемену,
Сражаясь с одиозною судьбой?
Неудержим российский плавный слог, -
Преодолев кавказских гор порог,
За ними он таинственно разлиться
Сумел, и, очаровывая край,
Волной могучей словно невзначай
Он смыл тебя, поэта-ассирийца.
Но, не умея плавать, к сожаленью,
Не звал на помощь ты, а поднял крик,
Барахтался, противился теченью
И гибели своей приблизил миг.
Ах, почему в том городе беспечном,
В котором мне родиться довелось,
Торговлей ты не занялся извечной,
Не проводил досуг свой бесконечный,
Игральную раскатывая кость?
Ах, почему, не сделавшись таксистом,
Ты растерял нахрапистость и лень, -
Ведь ты бы мог сейчас с веселым свистом,
Прислуживая щедрым аферистам,
Примчаться под балконов длинных сень
На улочку, где пыль, белье и солнце,
И выйти, и небрежно посчитать
Рубли, и отложить в карман червонцы,
И жить, кататься и не умирать.
Мне, может, со столичною моралью
Провинциальных истин не понять.
И вправе ль я с игривою печалью
И холодно, и горько рассуждать?
Но мы с тобой из одного района.
Ведь мы вдвоем кричали исступленно
О том, что наша близится пора,
О том, что мы себя еще проявим
И все права тогда свои предъявим,
Когда 5:0 закончится игра.
Но ты не перенес несчастный случай,
Когда не в нашу пользу этот счет.
Ты проиграл, приятель невезучий.
Ну, а моя игра еще идет.
А те, которым мы тогда кричали
О силе наших перьев и затей,
Они тебя живым не замечали
И смерти не заметили твоей.
Москва 1972.
12.
* * *
Нет, не в садах блистательных лицея,
Не среди статуй в мраморных венках,
А в белорусских, сумрачных лесах,
От взрывов и от выкриков немея,
Среди окопов, касок, голодухи,
Как партизанка бледная в треухе,
К тебе являлась муза.
Мчались дни,
Но не божественной овидиевой речи,
Ни откровений Гете, ни Парни
Не слышал ты.
Взвалив мешок на плечи,
Ты нес картошку, нес ее - и пел.
Поэзия твоя под артобстрел,
Как роща беззащитная попала.
Ее бежали тени и зверье,
В ней все обломано, и все растет сначала,
И только небо видно сквозь нее.
Журнал «Новый мир» 1978 г.
13.
* * *
В Италии, оставленной на произвол судьбы,
Вдруг подняли восстание голодные рабы.
Отсюда крикнуть я хочу: - Спартак, иди на Рим!
Не верит он, что по плечу ему сразиться с ним.
Идет погоня по пятам, а мне известно тут,
Что он сейчас узнает там - пираты предадут.
Но главное то самое, в чем корень всей тщеты -
Свободы нету за морем, - она лишь там, где ты.
Через века ему кричу - не слышит он никак:
Тебе лишь это по плечу - иди на Рим, Спартак!
Антология журнала "Юность" 1985 г.
14.
* * *
Верхневолжьем, среди перелесков, полей
Я на родину матери ехал моей.
Я плотины и памятники миновал,
И места по рассказам ее узнавал.
Вот и Кимры, где ярмарка прежде была,
Торговала, гуляла, пила да сплыла.
А тогда день-деньской продавали на ней
Тес и мед, осетров, лошадей, соболей.
Здесь опять в воскресенье собрался народ,
Ах, глаза б не глядели - что он продает!..
По Горицам пройду.
Здесь три раза на дню
Узнаю я по дугам надбровным родню.
А Мартынцево близко. Бегут зеленя.
Вон, под вязами!
Сердце обгонит меня...
Журнал "Огонек" 1980 г.
15.
* * *
Сад ботанический, тифлисский,
Осенний, сумрачный, пустой,
Мои черновики, записки
По-прежнему полны тобой.
Виденьем цветников пустынных,
Аллей и мостиков старинных,
Водоотводного ручья,
Бегу под звон потоков пенных,
И осеняет сонм вселенных
Тебя, любимая моя.
Ты помнишь ли мое стремленье
Парить над осенью вдвоем?
Быть может, тусклый водоем
Теней летящих отраженье
Еще таинственно хранит,
Но золотистый лист летит
И гладь зеркальную рябит...
Диковинные спят растенья,
И терпкий воздух запустенья,
И запахи небытия,
И горной речки крик гортанный -
Давно размыла след желанный
Ее тяжелая струя.
1973 г.
"Если пелось про это..." -
"Грузия в русской советской поэзии. 1983 г."
16.
* * *
Как дневные часы ни гони,
Праздник ночи гораздо короче -
Коротая бесцельные дни,
Я живу в мимолетные ночи.
В бледном сумраке предзоревом
Ночи жизни своей провожаю.
Я застигнут начавшимся днем,
Что мне делать на свете - не знаю...
17. ГАНДБОЛИСТКА
Меж тем как слонялся я в залах пустых,
Потрепанными развлекаясь мячами,
Меж тем как я бил беспорядочно их
Ногами, ракетками, лбом и плечами,
Меж тем как, услужливый спарринг-партнер
То антрепренеров, то главных поэтов,
Я был прозорлив и умел и хитер,
Дотягивая до решающих сетов,
Меж тем как морщины спортивного лба
Кривились в потугах пустых вероломства,
Я все размышлял: чем воздаст мне судьба
За очередное такое знакомство,
Меж тем как кончались и дни и дела
И я на ночлег отправлялся неблизкий,
Упорно работа прекрасная шла -
Броски отрабатывали гандболистки.
Где грубых защитниц тугой полукруг,
Где краткость свистков и сирены протяжность,
Полет я заметил нервических рук,
И томность финтов, и движений вальяжность.
Чураясь полощущих сетки голов.
Вне связей командных, вне злости и спайки,
Была она словно погибших балов
Беспомощный призрак в расписанной майке.
Затянутая вентилятором в цех,
Так мечется бабочка между станками
И, не замечая смертельных помех,
Летает, и бьется, и машет крылами...
18.
* * *
У дороги на Ржев,
среди рек, лесов,
На сыром картофельном поле
На ведре сидит Эдуард Стрельцов -
Эпоха в футболе.
Выбирает и выгребает он
Из грязи непролазной клубни,
А в Москве ревет большой стадион,
Отражаясь в хрустальном кубке.
Вся страна следила за пасом твоим,
Бедолага Эдик.
Ты прошел по всем полям мировым
От победы к победе.
Но нашел ты поле своё.
У него вид не броский,
Слышь? -
Отсидел ты в Новомосковске,
На ведре теперь посидишь.
А в Бразилии выезжает Пеле
Из дворца на своем лимузине.
На водку хватает тебе, на хлеб,
Сапоги твои на резине.
Беккенбауэр, вы негодяй! -
Вы торгуете собственным именем.
А у нас поля чуть-чуть погодя
Поутру покроются инеем
Называли тебя величайшим гением
Сэр Рамсей, Бобби Мур.
Не обделил тебя бог и смирением.
Кончай перекур!
Антология русской поэзии ХХ века
19.
* * *
Расстелюсь я мхом зеленым по земле сырой,
Буду каждую песчинку чувствовать спиной.
Будет вянуть лист осенний на груди моей.
После ляжет снег тяжелый - и на много дней!
Буду жить с землею вместе, с белым светом - врозь.
Пусть найдет меня под снегом одинокой лось.
"День поэзии" 1975
20.
* * *
Лишь путь открылся коридорный,
И мы во всю пустились прыть -
На счастье легок шаг проворный,
И мы успели жизнь прожить.
21.
* * *
Завсегдатай клуба, Метрополя,
Щедро раздававший серебро,
Подниму картофелину с поля,
Положу в дырявое ведро.
Накрывая для бригады ужин,
Рифмы бормочу - я все не сник! -
Пусть я как поэт, пока не нужен,
Нужен как шофер и истопник.
Лишь бы мне не сгинуть ненароком,
Лишь бы оказаться понужней,
Лишь бы ближе - тем ли, этим боком, -
Все равно, кем быть среди людей.
22. В МАСТЕРСКОЙ ХУДОЖНИКА КОРИНА
В начале было все довольно просто -
Буржуи с красным носом в «Окнах РОСТА».
Потом портреты гениев придворных,
Высокому призванию покорных.
Вон та худа, а этот парень толст.
Все впечатленье портит серый холст.
И груды мышц, и яростные торсы,
И жесты ввысь, и скулы в пол-лица
Усеяли пролеты и контрфорсы
Проектов безобразного дворца.
По потолку идет ночной патруль,
Вдоль по фронтонам - гимны изобилью,
И красками сияет вестибюль,
И только холст подернут вечной пылью.
И было б больше нечего сказать,
Когда бы ни десяток лиц безвестных,
В советских галереях неуместных,
Осмелился художник написать.
Художника большой благожелатель,
Впоследствии загубленный писатель,
Название придумал подходящее:
«Русь уходящая».
Священники, игуменьи, монахи
Не в божьем, а в мирском каком-то страхе
С тоской и укоризною глядят.
Ледащий инвалид лежит во прахе,
Юродивый куда-то прячет взгляд...
И не понять мне мыслей их окольных.
Но мне расскажет скорбно сжатый рот,
Как оскверняет церкви, колокольни
Внезапно обезумевшийный народ.
Мне не понять какие-то оттенки,
В иных зрачках не вижу я ни зги.
Но впечатленье страшное - по стенкам
Разбрызганы российские мозги.
Как нестерпим всепониманья яд!
Как глубоки на тусклых лицах тени!
Под пытками - во времени! - молчат
Свидетели и жертвы преступлений...
Их безысходность - скорбная юдоль.
Их сопечальник - я - в похмелье горьком.
Потухшая, поруганная боль,
И пустота в последнем взгляде зорком...
1975. "Лен лежит" - 1989 г. Изд-во "Советский писатель".
23.
* * *
С Анной всех я забываю,
И не помню ничего.
Парня, парня одного
Анне я напоминаю.
Так она его любила,
Что и на меня хватило.
24.
* * *
Там, за неподвижной заводью зеленой,
В сизой дымке времени светится вода.
Там струя стремится к цели отдаленной.
Ряска стала в заводи, не плывет туда.
А над кромкой берега изогнулись ивы,
Солнечные блики по стволам плывут.
Я пришел печальный, а уйду счастливый.
Жаль, что так недолго постоял я тут.
Волоколомск.
25. ЦЕЗАРЬ
Он шел впереди легионов,
И спал на земле, у костров,
И не просыпался от стонов,
От ржанья, бряцанья, шагов.
Холодной солнце вставало
Нкд порабащенной землей,
Где гибель свирепого галла.
Где бритта бегущего вой.
Но в жизни суровой солдата,
Рассеивая племена,
Он думал о кознях сената,
Трибунов твердил имена.
Неслись в небеса то молитвы,
То песни, то жертвенный дым.
И были кровавые битвы,
Лишь долгой дорогою в Рим.
26.
* * *
В глазах, в душе повсюду белизна -
В краю снегов пишу поэму снега.
Снег, белый снег воспой, и можешь смело
Надеется на...
Впрочем, ни на что, кроме следов,
Теряющихся вскоре,
И вовсе не заметных на просторе
Снегов.
1978 г.
27.
* * *
О вечности не спорят, не поют,
А молча думают, когда посмотрят в небо.
И звезды лишь на несколько минут
Поманят и, быть может, отвлекут
И от любви насущной, и от хлеба.
А космонавты, звездные поля
Просматривая у экранов мутных,
Посмотрят против хода корабля, -
О вечности напомнит им Земля
И отвлечет от звезд сиюминутных.
Журнал "Москва" 1979 г.
28. ВОСПОМИНАНИЕ О СПОРТИВНОЙ РАБОТЕ
Я занимался волейбольной сферой -
Наискосок бесчисленных бумаг
Двусмысленный старался ставить знак,
Считая, что с обыденщиной серой
Не надобно решений волевых, -
Держи лишь меч дамоклов мер крутых.
Среди болот, лесов, полей и гор
Суровый телефонный разговор
Пересекал безмолвные просторы.
Что проводов начальственная нить,
От ветра трепеща, могла вершить?
И смело я пускался в разговоры.
Слегка скучая, зная все заране,
Я жизнь свою смотрел как на экране.
И перевоплощался иногда,
Чтоб искренность придать служебным фразам.
И преуспел во всем, живя по фазам,
И вроде бы не приносил вреда.
Я поздно ощутил свою причастность
К тому, чем занимался много лет.
Давая свой поверхностный совет,
Внося во все значительность и ясность
С поставщиком налаживал я связь,
А жизнь моя веревочкой вилась
Немножко в стороне. Входя в струю,
Чтобы никчемность не раскрыть свою,
Я каждый раз умело прикрывался
Приверженности фиговым листком.
Но маска оказалась вдруг лицом,
Трюк перевоплощения сорвался.
И в трубку улетающее слово,
Бесследно исчезая всякий раз,
Не пропадает, как в пустыне глас,
А формирует образ прожитого,
Который и становится тобой,
Хотя всего не помнишь за собой.
29.
* * *
В раскатистом шуме большого порога
У самой реки мы пожили немного,
Стремился на север поток.
Хотя и березы вокруг шелестели,
И сосны порою под ветром скрипели,
Мы слышали только порог.
Опять меж домов я слоняюсь угрюмо.
Как будто и не было этого шума,
И голос простора угас.
Вдали самолет прошумит ненароком.
А там, у далекой реки, под порогом
Как-будто и не было нас...
У реки Мегра.
30. СЕВЕРНЫЙ СОНЕТ
Здесь берег изогнулся, как подкова.
Деревня на высоком берегу.
Нет, не увижу я нигде такого.
За то, что видел - я навек в долгу.
Здесь больше полугода все в снегу.
Зима долга, морозна и сурова.
Дороги все уходят здесь в тайгу,
И все они ведут в деревню снова.
А летом и спокойна и добра,
Как небеса, зовет в себя природа.
И длятся дни с утра и до утра.
Живут в деревне в основном три рода -
Нечаевых, Крапивиных, Белых,
И кажется - Земля стоит на них.
31.
* * *
Я люблю тебя, словно лечу в березняк,
Воздух держит меня, а под сердцем сквозняк.
Так уже не быввет, я знаю, но все ж
Я люблю...
Это больше, чем правда и ложь.
1979.
32. В МЕТРО
Вновь порываем мы с туннелем
И мчим на мост.
Все тот же вид.
Октябрь здесь спутаешь с апрелем -
Гараж, завод, труба дымит.
Идет короткая минута.
Сейчас в туннель нырнем опять.
И в это время почему-то
Я никогда не мог читать.
Брошюру, свежую газету
Я просто так в руках держал.
И все смотрел на землю эту,
Смотрел и взглядом провожал.
"День поэзии" - 1982.
33.
* * *
Как же значительно было тогда
Ехать верхом в Арзрум.
Видимо в лайнерах наша беда, -
Стал верхоглядом ум.
Будем на пляже лежать, загорать,
И улетать невзначай.
Как же значительно было сказать
Черному морю: "Прощай!
1980 г. Книга "Долгая осень" 1987, Изд-во "Мерани"
34. ПТИЦЫ
И когда я газетку беспомощно смял -
Лжи и фальши страницы -
На завистливом взгляде себя я поймал -
Как парят эти птицы!
Где б я был, если б мог выбирать, где мне быть -
В государстве негодном,
Или там - где уже все равно где парить,
Бесконечно свободным.
Журнал «Новый мир» 1999 г.
35.
* * *
На разных мы брегах родного языка,
И разделяет нас великая река.
Сумею одолеть едва-едва на треть -
Я буду на тебя издалека смотреть.
И буду говорить, твердить, как пономарь,
Какие-то слова, что говорились встарь.
1981
36.
* * *
"Ты сам свой высший суд."
А. С. Пушкин
Вновь сам свои стихи ты судишь беспристрастно
И видишь, что они написаны прекрасно!
Но все же никогда не забывай о том,
Что судишь ты себя не пушкинским судом.
Хотя в душе твоей восторг и торжество -
Твой суд не превзошел таланта твоего.
37. ДЯДЯ КОЛЯ
Он, старожил и уроженец края,
Не уезжал надолго никуда,
Но так и не прижился здесь, считая:
Жизнь прожита - не велика беда.
Отсталость, как ведется, изживалась,
И благодать дошла до этих мест.
И лишь ему по-прежнему казалось,
Что он несет какой-то вечный крест.
Он, правнук тех чиновников кавказских,
Голубоглазый, сухонький, живой,
Сомнениям своим не дал огласки,
Их так и не решив с самим собой.
Но толковал всегда о чем-то здравом,
Не пользовался внеочередным,
Бесплатным и еще каким-то правом.
Гордился я своим знакомством с ним.
Пенсионера не было счастливей!
И в Доме офицеров окружном
Из года в год он числился в активе,
О стенку безразличья бился лбом,
Кассиршам учинял головомойки.
А для вальяжных офицерских жен
Курировал кружки шитья и кройки
И выписал для них аккордеон.
Неугомонным был он заводилой!
Пожатье легкой, жилистой руки
Вас заряжало бодростью и силой -
Хотелось записаться в те кружки...
А время для него тянулось долго.
Был вдовым он, соседей не любил.
Но крут замес терпения и долга,
И он не коротал свой век, а жил.
В многоязычном, суетном районе,
Где целый день судачат стар и мал,
Где вьются сплетни на резном балконе,
Он только лишь по-русски понимал.
Еще я помню - в месяц листопада
Мы на проспекте встретились ночном
В разгаре репетиции парада.
Шли танки и скрывались за углом.
Они в простор проспекта уходили,
А мы с восторгом преданным своим
На месте оставались и следили,
Вдыхая дизелей тяжелый дым.
А напоследок, уж впадая в детство,
Он все твердил, что ждут преграды нас.
И умер он, оставив мне в наследство
Стол, на котором я пишу сейчас.
"День поззии" -1983.
38.
* * *
Отгородясь от всех, собравшись вместе,
В пространстве боязливой тишины
Поют они тоскующие песни,
Которых не понять со стороны.
И вольностью какой-то дышит слово.
Значение не определено, -
Оно еще пока что слишком ново,
Но, может быть, останется оно.
Когда ж его чиновничьи глаголы
Возьмут в свою газетную семью,
Уже беспечный парень возле школы
Им не окликнет девушку свою.
По-своему танцуют, не от печки.
И в подворотнях юности моей
Я подбирал какие-то словечки
И ими ужасал учителей.
Но дней и лет с тех пор прошло немало.
Слова, что отгораживали нас,
Уже попали в толстые журналы.
Их смутный гул не превратился в глас...
А мой приятель, славу возлюбя,
Работая с предельною нагрузкой,
Все переводит с русского на русский
И скоро доберется до себя.
Однотомник "Блажество бега" Из-во "Известия 1992 г.
39.
* * *
Я по тебе уже тоскую, Ангара,
Хотя еще смотрю на струи ледяные,
Прозрачные насквозь, чистейшие в России.
Прощай, я ухожу, мне улетать пора.
Я видел много рек, но всех прекрасней ты.
И ни одной из них не видел я начала,
Лишь ты стремишь свой бег,
из-подо льдов Байкала
Бегуньей уходя со стартовой черты...
40.
***
Завсегдатай задворок, заворачивая за углы,
Я во всех городах находил переулки такие,
Где запах олифы и визг циркулярной пилы,
Где товарные склады и ремесленные мастерские.
И со сторожем я заводил разговор не пустой -
Хотелось мне исподволь жизни открыть подоплеку.
А сторож молчал: он смотрел на огонь зимой,
А летом - на реку, протекающую неподалеку.
Я сшивал впечатлений разноцветные лоскутки,
Радовался, что душа накопит простора.
А потом оказалось - можно лишь посидеть у реки,
И нельзя передать ни журчания, ни разговора.
Барнаул - Журнал "Новый мир"
41.
* * *
Мимолетен сентябрь в Туруханском краю,
Осень длится едва ли неделю,
И покамест дойдешь от причала к жилью,
Дождь сменяется мокрой метелью.
Приведет к магазину дощатый настил,
И по грязи доберусь и до почты.
Каждый домик всем видом своим повторил
И рельеф, и неровности почвы.
Никогда не сказать на страницах письма
Этот ветер, что чувствуешь грудью.
Деревянные, низкие эти дома,
Обращенные к небу, к безлюдью...
Журнал "Юность" 1984 г.
42. НА ВЫСОКОМ БЕРЕГУ, НА КРУТОМ
песня
Городок наш разделяет река,
Очень разные ее берега.
Я живу на одном, ну а ты - на другом,
На высоком берегу, на крутом.
Припев:
Весна какая выдалась,
Какие дни настали!
На что же ты обиделась,
Зачем же мы расстались?..
Листья палые река пронесет,
А потом опять пройдет ледоход.
Снова в чистой реке отразится твой дом
На высоком берегу, на крутом.
Все цветы в своем саду оборву,
На пароме я к тебе поплыву.
И с тобою вдвоем мы всю жизнь проживем
На высоком берегу, на крутом.
г. Тутаев -Москва 1982 г.
43. ПОМОР
В море - в страхе труд, на реке - в страстях,
Помогать зовут, путаться в снастях.
Подошел помор, дернул бечеву.
Долгий разговор начал ввечеру.
"Эх, пошла пора, стало не с руки."
И сквозь дым костра, смотрит вдоль реки.
"Сделал все, что смог, стал я слаб и стар."
Слушает порог, разгребает жар.
"Было столько дел, да прошли они".
Против ветра сел, с дымной стороны.
У реки Сояна.
44. ЛЁН ЛЕЖИТ
Солнце согреет, ветер остудит.
Тучи со всех сторон.
Лен полежит - и трудов с ним убудет, -
Росы истреплют лен.
Лен здесь по-прежнему в силе и в славе.
И рушником зимой
Вытрусь - увижу:
лежит по отаве
Лен золотой
г. Туров.
45.
* * *
Живу в стране на агитпоездах,
Всегда в пути, вернее, на путях.
Я комсомолом поднят спозаранку,
И по райцентру или полустанку
Спешу в больницу, в школу и в ДК.
Вы вспомните меня наверняка!
1985.
46. ГОД ПОСТРОЙКИ - 1936-ой
В развалинах Ахунский ресторан -
С колонн пооблетали капители,
Травою проросли ступени, ниши
Мох выстилает, гипсовые вазы
Все в трещинах, белеют в запустенье.
Империя не прожила и века,
Но вот уже руины появились.
Здесь сталинские соколы кутили,
И первые герои пятилеток,
Поднявшись из забоев на Ахун,
Читали здесь пространные меню
И подзывали вежливым кивком
Официантов в черных длинных фраках.
И воплощалась розовая мысль
О будущем прекрасном.
Сам мыслитель
Свой отпуск проводил неподалеку,
В домишке скромном на Холодной речке,
Оцепленной полком НКВД.
Не мог увидеть он и в страшном сне
Вот этих мерзких маленьких столовок
И жиром заплывающих буфетчиц,
Победно продающих хачапури,
В которых нету сыра.
А Би Джис
Звучит, потом вступает Челентано -
Вот что перевернуть его в гробу
Могло бы, если только повернуть
Что-либо было можно в этом мире.
47. ЛУННАЯ ДОРОЖКА
песня
Вновь восходит луна над моею судьбой
И идет по извечному кругу.
И покажется мне - снова шепчет прибой
То, что мы говорили друг другу.
Припев:
Лунная дорожка
сияет серебром
Она идет за мной,
как след за кораблем.
И когда проходили вдали корабли
Мы сжимали сильней наши руки.
Вдаль по лунной дорожке незаметно ушли
Наши встречи и наши разлуки.
Колдовскую дорожку выстилает луна,
И чтоб прошлое мы не забыли,
Вдаль по темной воде убегает она
В те года, где мы счастливы были.
48.
* * *
Судьбу благословляю всякий раз,
Что я столбы не ставлю на морозе,
И мерзлый грунт я долблю сейчас,
А размышляю о стихах и прозе.
Опять за переводы сел с утра,
Чтоб оградившись странною зарплатой,
Мне не пришлось бы разводить костра,
Чтоб слой земли подался под лопатой.
БАМ, Северо-Муйский перевал.
49. О ПОЕЗДКЕ ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ ПЕРВОГО
НА КАВКАЗ в 1837 ГОДУ
Был сделан в канцелярию запрос -
В присутствии возможно ль высочайшем
Вельможным инородцам и князьям
Являться на приемы и балы
В привычных им, кавказцам, сапогах.
Был дан ответ, что вроде бы вполне
И позволительно, но все-таки негоже.
Затменье послепушкинской эпохи
Уж наступило.
Лишь фельдъегеря,
Сменяя лошадей, во все концы
Развозят повеленья Петербурга.
50.
* * *
Мой троюродный брат говорит невпопад,
От стеснительности улыбаясь.
Я молчу, но я тоже теряюсь,
Нашей встрече единственной рад.
Да, в какой-то денег непогожий
Разбросало нас по свету из-под Твери.
Я глаза опущу, ты меня осмотри.
Нет, совсем мы с тобой не похожи.
Знаю, кто-то ведет
Всем нам, юродным, счет.
Отработав и выйдя на пенсию,
Он уже насчитал человек восемьсот
В Феодосии, в Томске и в Пензе.
Да, могла быть могучею наша семья,
Многолюдными были б Горицы.
Я порой прилетаю в родные края,
Правда, реже раз в десять, чем птицы.
Брат, женись, заводи ты сынов, дочерей.
Говорят, через многие лета
Обнаружится польза в смешенье кровей.
Что ж, надеяться будем на это.
1986 год, Томск