Иван Алиханов - "Дней минувших анекдоты" - цитаты и фотографии - продолжение.
Из биографии Сталина известно, что его отец Бесо работал в Тифлисе на заводе Адельханова. Известно также, что портретов отца Сталина не сохранилось.
К 25-летию заводов Адельханова его сотрудники преподнесли владельцу оригинальный альбом. Я видел этот альбом - снаружи он был отделан серебром с цветной эмалью, а внутри - образцы всех видов продукции фабрик и кожевенного завода: кавказская бурка, седла, чувяки, сапоги, различные туфли и др. На нижней массивной обложке были ножки, альбом скреплялся застежкой. В альбоме были так же фотографии всех цехов, где на переднем плане перед станками в один ряд стояли рабочие в спецодежде - больших фартуках.
Этот альбом оставался едва ли не единственной драгоценностью вдовы Григри - Нины Альфонсовны Адельхановой (фото 28) урожденной Мюльман.
Григри Адельханов - двоюродный брат моя отца, и сын крестного моего отца - в Германии
Вероятно, армянская фамилия спасла немку Мюльман от ссылки во время Великой Отечественной войны. Нина жила в малюсенькой темной комнатке за зданием института Маркса-Энгельса-Ленина - ныне в этом здании заседает грузинский парламент. Альбом хранился у Нины под кроватью, даже шкафа в комнате не было, да он и не поместился бы.
читать
Кто-то прознал про этот старый юбилейный альбом, и к 70-летию «отца народов» сотрудники НКГБ изъяли у Нины этот альбом и отправили в Москву. Сталин не опознал среди рабочих своего отца (как оказалось позже, он и не считал Виссариона Джугашвили своим отцом) - и чекисты вернули этот альбом Нине!
Впрочем, отсутствие фотографии не помешало досужим художникам «сочинить» портрет, очень похожий на Сосо в молодости.
Лет тридцать пять тому назад Нина умерла, и ее родственники продали этот альбом в Ереванский исторический музей, а остальные альбомы, которые создавал Григри, страстный фотолюбитель, достались мне - это фотографии старого Тифлиса, Санкт-Петербурга 1905 г. Парижа 1911 -1912 годов.
Фотографии Гри-Гри Адельханова -
В Форосе Александр Яковлевич окончательно убедился, что с директором бывшим политкаторжанином, а ныне барином Калугиным ему не сработаться, и поехал со своими проблемами в Москву к Авелю Сафроновичу Енукидзе.
Председатель ЦИК Союза тут же назначил его директором летнего лагеря балетной школы Большого театра в местечке Манькина гора на реке Пахре. Одновременно было получено разрешение на поездку моей мамы в Германию для свидания с дочерью Лизой. Вероятнее всего основной целью этой поездки была необходимость врачебной консультации по поводу болезни почек, которой страдала дочерь Александра Яковлевича - Тамара. Вдвоем они поехали в Германию.
Лилли Германовна и Лиза в Германии.
После того как мой отчим был направлен на работу в Пахру ему была выделена квартира в Москве- две комнаты в общежитии ЦИК, которое располагалось на втором этаже левого крыла нынешнего ГУМа.
Общежитие представляло собой длинный коридор, по обе стороны которого были большие, метров по 40 комнаты, комнаты. Один ряд этих комнат был обращен к Красной площади, другой - на первую линию ГУМа с балконом по всему периметру. Нашей квартирой стали последние две комнаты в торце коридора с окнами на Красную площадь. Удобства были при входе в общежитие.
Мы ждали приезда мамы, а Александр Яковлевич нас развлекал.
В Хозуправлении ЦИК СССР ему дали два билета в Большой театр на премьеру восстановленного оперы Глинки «Жизнь за царя», переименованной в «Ивана Сусанина». Только значительно позже я понял, какая это была привилегия - присутствовать на этом представлении.
Посещение оперы потрясло нас с братом. Особенно запомнились две сцены, когда Сусанин (его пел знаменитый Михайлов), заведя поляков в непроходимые лесные дебри, прощается с жизнью. Сама по себе для неискушенных слушателей ария была скучная и очень длинная, но все время на сцену падал густой снег, и это было очень удивительно, и апофеоз - когда посреди ликующей толпы (хора) под колокольный перезвон на белых конях въезжают Минин и Пожарский.
Зал, в едином патриотическом порыве аплодировал участникам спектакля. Включилось освещение, и артисты, в свою очередь, глядя в одном направлении, принялись аплодировать. Зрители стали оборачиваться, и вдруг зал загремел шквалом аплодисментов и возгласов в честь товарища Сталина, который вместе с членами Политбюро, стоя в царской ложе, аплодировал артистам, приветствуя жестом и зрителей.
Такое состояние всеобщего воодушевления длилось довольно долго. Некоторые зрители, чтобы оказаться хоть чуть-чуть ближе к великому вождю залезли на бархатные стулья, немало женщин от полноты чувств, плакали.
Да и у нас с братом Мишей от этого спектакля осталось грандиозное впечатление.
Так или иначе, как раз после убийства Кирова я переехал жить в Москву и стал работать наборщиком в типографии «Известий». К моему удивлению, за линотипами здесь сидели в основном молодые ребята - выпускники специализированного ФЗО и почти не двигая предплечьями, работая всеми пальцами, без труда набирали столько, сколько наш знаменитый Митрич набирал четырьмя.
Мои братья в это время работали в Манеже, где был гараж ЦИКа.
Миша - монтером, а Бичико - шофером на эмке в общем разгоне.
Одновременно мы все пошли на курсы по подготовке к экзаменам в высшие учебные заведения. Если еще добавить, что три раза в неделю мы ходили на стадион «Коммунальников» и тренировались по французской борьбе, а после этих занятий частенько дожидались 12 часов ночи, чтобы купить по талонам хлеб уже на следующее утро, то остается удивляться, откуда брались силы для довольно интенсивных ухаживаний за московскими девицами.
Однажды Яша, который со своей супругой Юлией Исааковной, красивой, смугловатой брюнеткой, нередко приезжавший по субботам в Заречье и почти никогда не говоривший о своем отце, неожиданно рассказал сочиненный Карлом Радеком анекдот: «Продавец брошюр выкрикивает: “Шесть указаний” товарища Сталина! Цена три копейки. Каждому указанию - грош цена!»
Александр Яковлевич, любивший Яшу, очень расстроился и сделал ему замечание по-грузински: «Не надо такое говорить!».
Вопрос о связи с заграницей, внесенный во все многообразные анкеты, нередко инкриминировался как шпионская деятельность. Происхождение моей мамы чрезвычайно беспокоило Александра Яковлевича. Волна репрессий нарастала и, видимо, для того, чтобы ее спасти, в 1938 году Александр Яковлевич, который в курсе всего происходившего в Кремле, предложил маме уехать в Германию. Для нее это предложение было страшным ударом.
Во-первых, после недавнего ее визита в Германию и крайне негостеприимного, холодного приема родных она знала - там ее вовсе не ждут, ехать ей было не к кому. Во-вторых, оба ее сына, и она это очень хорошо понимала, попали бы тогда под еще большее подозрение, становились неблагонадежными гражданами и, наконец, она была очень привязана к своему мужу и не хотела надолго, а скорее навсегда его покидать. И если бы вдруг мама уехала в Германию, рушилась вся ее привычная и устоявшаяся жизнь. В отчаянии мама решила написать письмо Сталину - тогда это было очень в духе времени. В письме она совершенно откровенно рассказывала о всех семейных обстоятельствах, а также присовокупила, что Саша решился и предложил ей уехать в Германию только из-за любви к дорогому Иосифу Виссарионовичу. Мама писала, что она знает, как много сделал Сталин для ее любимого Саши. Она еще и потому не хочет ехать в Германию, что Сталин вряд ли одобрит ее отъезд, который разрушит всю жизнь Саши, и их семьи, и поэтому она остается в СССР. Письмо это было написано с помощью ее тбилисской подруги - мама очень плохо владела русской письменностью.
Трудно предположить, что это письмо попало в руки Сталину.
Для Александра Яковлевича такой шаг, как отправка жены в Германию, был чрезвычайно трудным, невыносимым... Единственным альтернативным решением он считал непосредственное знакомство Сталина с его семьей. Визит Сталина в его дом казался Александру Яковлевичу решением проблемы, своеобразной легализацией его жены-немки. Мой отчим пригласил в гости Сталина, и Сталин согласился посетить наш дом в Заречье. Александр Яковлевич очень волновался. Он предложил маме обдумать все детали приема Сталина.
Однако, прошло, пожалуй, не меньше года, прежде чем этот визит состоялся.
Однажды Александр Яковлевич позвонил домой по вертушке, которая стояла в спальне (чего он никогда раньше не делал), и сказал: «Лилли, мы едем».
Мама сразу поняла, кто это «мы». Когда она услышала звук открывающейся двери, то с перепугу спряталась в столовой за портьеру.
Сталин обнаружил ее и сказал: «Хозяйке не следует прятаться».
Мама вышла из-за портьеры и вконец растерялась - за спиной Сталина стоял Берия. К удивлению мамы, он сделал вид, что впервые ее видит, и представился: «Лаврентий Павлович!»
Сталин сказал: «Что за пустынный дом. Зовите всех сюда!»
Было воскресенье. Бичико, работавший в охране Шверника, приехал навестить отца. С ним приехал и муж его сестры Тамары - Гиви Ратишвили. Мама очень скупо рассказывала об этом событии. Она запомнила, что Сталин говорил, что грузины столь же воинственны, как и немцы. Даже грузинское приветствие «гамарджоба» означает «с победой». Затем
Сталин коротко расспросил маму о ее детях. Началось застолье, и Сталин обратился к Саше с вопросом:
- Что же твоя хозяйка невесела?
Саша объяснил, что ее дочь находится в Америке, и жена опасается ухудшения отношений СССР с Америкой.
- Не беспокойтесь, Лилли Германовна, - сказал Сталин, - это хорошо, что она уехала из Германии.
Затем была долгая пауза. Все молчали, и ждали, что же скажет вождь.
- Я думаю, нашим противником будет именно Германия...
Это было сказано в мае 1940 года, за год до «вероломного» нападения. Значит, Сталин предвидел, что будет война с Германией.
Так запомнили этот разговор моя мама и Бичико, который оставил об этом сталинском посещении воспоминания, недавно - к сожалению уже посмертно - опубликованные.
После этого, поистине государственного визита, у моей мамы осталось тревожное чувство. Она была уверена, что Берия намеренно ее не узнал - ведь они были многолетними соседями по тифлисскому дому Алихановых. К сожалению, это роковое предчувствие не обмануло мою маму…
В Грузии почему-то считали Александра Яковлевича комендантом Кремля (не знаю, существовала ли такая должность вообще). Во всяком случае, по горийской версии, он был сводным - по отцу - братом вождя народов. Поэтому, по нашей кавказским обычаям, к отчиму приезжало немало людей с просьбой замолвить словечко перед Сталиным за того или иного репрессированного, имя которым было - легион.
Отчим неизменно очень приветливо встречал таких несчастных просителей, однако, кроме одного случая, когда он спас своего сына Бичико, к Сталину отчим не обращался.
Брат отчима - Василий Яковлевич, как звали его в семье - Васо - хотя и стал номинально первым лицом в Грузии, вовсе не обладал ярким талантом и бьющей через край энергией старшего брата.
Однажды, вернувшись из Грузии, куда Александр Яковлевич традиционно и весьма часто ездил для пополнения запасов вина для зареченского погреба (эта операция не доверялась никому), мой отчим привез с собой в Москву старенького, невзрачного, небольшого росточка человека. Одет он был бедно и неряшливо - во что попало, как в то время одевалось большинство населения. Звали его Дата Гаситашвили. Давным-давно Дата был учеником-подручным у колодного сапожника Бесо Джугашвили. Он был несколько старше Сталина и в таком возрасте, когда разница в два-три года весьма заметна, помнил великого вождя мальчуганом Сосо, которому тогда в чем-то, может быть, и покровительствовал. Об удивительной наивности того человека можно судить по такой истории. У Даты был перочинный ножичек, лезвие которого не фиксировалось из-за сломанной пружины, с другой стороны ножа был пробочник. Время от времени, когда делать было нечего, он находил плоский камешек, плевал на него и принимался точить лезвие. Я как-то сказал ему: «Выбрось это старье, я тебе подарю новый». Он покачал головой и ответил: «Мне не надо нового. Этот ножичек мне дорог как память», - и продолжал:
«Однажды, когда я был молод и ехал из Гори в город (под этим названием в Грузии подразумевается Тбилиси), люди в вагоне собирались «проводить время». У них было вино и еда, но не было пробочника. Мой ножик вывел их из затруднения. Они попросили меня разделить с ними трапезу. Мы очень хорошо провели время. С тех пор я этот ножик ношу, как память».
В Грузии приглашение присоединиться к компании, особенно в дороге - обычное дело. Каким же незаметным был Дата у себя на родине, что такой случай врезался ему в память и был дорогим воспоминанием на всю жизнь.
Александр Яковлевич приодел Дату и повез его к Сталину.
Дата, наверное, был единственным человеком в мире, который не представлял масштаба «великого вождя». Мой отчим, который никогда не рассказывал о застольях у Сталина, на этот раз был так поражен состоявшейся встречей, что приоткрыл «железный занавес». Дата при встрече вел себя совершенно раскованно. Назвал Сталина «шен мама дзагло», что переводится как «ах, ты, сукин сын» (в понятийном переводе значит примерно: «ах, ты, пострел»). Давно великий вождь не слышал такого обращения! Возможно, оно вернуло Сталина на мгновенье в детство.
Сталин ухмыльнулся, погладил усы:
- Шен кристедзагло! («Ты Христов пес» - по-грузински это звучит как несерьезная ругань.) Почему ты ругаешь меня?
А Дата, будто бы не стерпев, отвечал:
-Ты для меня мальчишка, которого я на руках носил. Вот сниму с тебя штаны и надеру задницу, чтобы она стала красной, как твой флаг!
Эта шуточная перебранка всех развеселила.
Дата сказал Сталину:
- При встрече я бы тебя не узнал. Спасибо Саше, а то бы я так и умер, не повидавшись с тобой.
Потом было грузинское застолье, где это трио пело старинные грузинские песни аробщика «урмули» и пахаря «оровела». У всех троих был хороший слух, как у большинства грузин, приученных с детства петь в три голоса.
Видимо, Сталину доставила удовольствие эта встреча, при рассказе о ней отчим то и дело улыбался в усы. В заключение вождь пригласил Дату посетить ноябрьский праздничный парад. Отчим купил ему теплое пальто, и в сопровождении моего брата Миши Дата отправился на трибуны Красной площади. Часа через полтора после начала демонстрации Дата сел, достал свой ножик, плюнул на каменную трибуну и принялся об нее точить лезвие.
- Что ты делаешь, Дата? - растерявшись, спросил мой брат.
На что Дата ответил:
- Долго они еще будут ходить по кругу? У меня закружилась голова. Некоторые плакаты проносят в третий раз...
Самым большим многолюдьем для Даты являлся горийский базар и он, видимо, не представлял себе, что по одному и тому же месту может проходить так много разных людей.
Вскоре Дата уехал обратно в Гори. Перед отъездом Миша подарил ему свой ножик и сказал, что старый он может выбросить. Дата покачал головой и стал ему рассказывать историю, которая однажды произошла с ним в поезде по пути из Гори в Тбилиси…
К 25-летию заводов Адельханова его сотрудники преподнесли владельцу оригинальный альбом. Я видел этот альбом - снаружи он был отделан серебром с цветной эмалью, а внутри - образцы всех видов продукции фабрик и кожевенного завода: кавказская бурка, седла, чувяки, сапоги, различные туфли и др. На нижней массивной обложке были ножки, альбом скреплялся застежкой. В альбоме были так же фотографии всех цехов, где на переднем плане перед станками в один ряд стояли рабочие в спецодежде - больших фартуках.
Этот альбом оставался едва ли не единственной драгоценностью вдовы Григри - Нины Альфонсовны Адельхановой (фото 28) урожденной Мюльман.
Григри Адельханов - двоюродный брат моя отца, и сын крестного моего отца - в Германии
Вероятно, армянская фамилия спасла немку Мюльман от ссылки во время Великой Отечественной войны. Нина жила в малюсенькой темной комнатке за зданием института Маркса-Энгельса-Ленина - ныне в этом здании заседает грузинский парламент. Альбом хранился у Нины под кроватью, даже шкафа в комнате не было, да он и не поместился бы.
читать
Кто-то прознал про этот старый юбилейный альбом, и к 70-летию «отца народов» сотрудники НКГБ изъяли у Нины этот альбом и отправили в Москву. Сталин не опознал среди рабочих своего отца (как оказалось позже, он и не считал Виссариона Джугашвили своим отцом) - и чекисты вернули этот альбом Нине!
Впрочем, отсутствие фотографии не помешало досужим художникам «сочинить» портрет, очень похожий на Сосо в молодости.
Лет тридцать пять тому назад Нина умерла, и ее родственники продали этот альбом в Ереванский исторический музей, а остальные альбомы, которые создавал Григри, страстный фотолюбитель, достались мне - это фотографии старого Тифлиса, Санкт-Петербурга 1905 г. Парижа 1911 -1912 годов.
Фотографии Гри-Гри Адельханова -
В Форосе Александр Яковлевич окончательно убедился, что с директором бывшим политкаторжанином, а ныне барином Калугиным ему не сработаться, и поехал со своими проблемами в Москву к Авелю Сафроновичу Енукидзе.
Председатель ЦИК Союза тут же назначил его директором летнего лагеря балетной школы Большого театра в местечке Манькина гора на реке Пахре. Одновременно было получено разрешение на поездку моей мамы в Германию для свидания с дочерью Лизой. Вероятнее всего основной целью этой поездки была необходимость врачебной консультации по поводу болезни почек, которой страдала дочерь Александра Яковлевича - Тамара. Вдвоем они поехали в Германию.
Лилли Германовна и Лиза в Германии.
После того как мой отчим был направлен на работу в Пахру ему была выделена квартира в Москве- две комнаты в общежитии ЦИК, которое располагалось на втором этаже левого крыла нынешнего ГУМа.
Общежитие представляло собой длинный коридор, по обе стороны которого были большие, метров по 40 комнаты, комнаты. Один ряд этих комнат был обращен к Красной площади, другой - на первую линию ГУМа с балконом по всему периметру. Нашей квартирой стали последние две комнаты в торце коридора с окнами на Красную площадь. Удобства были при входе в общежитие.
Мы ждали приезда мамы, а Александр Яковлевич нас развлекал.
В Хозуправлении ЦИК СССР ему дали два билета в Большой театр на премьеру восстановленного оперы Глинки «Жизнь за царя», переименованной в «Ивана Сусанина». Только значительно позже я понял, какая это была привилегия - присутствовать на этом представлении.
Посещение оперы потрясло нас с братом. Особенно запомнились две сцены, когда Сусанин (его пел знаменитый Михайлов), заведя поляков в непроходимые лесные дебри, прощается с жизнью. Сама по себе для неискушенных слушателей ария была скучная и очень длинная, но все время на сцену падал густой снег, и это было очень удивительно, и апофеоз - когда посреди ликующей толпы (хора) под колокольный перезвон на белых конях въезжают Минин и Пожарский.
Зал, в едином патриотическом порыве аплодировал участникам спектакля. Включилось освещение, и артисты, в свою очередь, глядя в одном направлении, принялись аплодировать. Зрители стали оборачиваться, и вдруг зал загремел шквалом аплодисментов и возгласов в честь товарища Сталина, который вместе с членами Политбюро, стоя в царской ложе, аплодировал артистам, приветствуя жестом и зрителей.
Такое состояние всеобщего воодушевления длилось довольно долго. Некоторые зрители, чтобы оказаться хоть чуть-чуть ближе к великому вождю залезли на бархатные стулья, немало женщин от полноты чувств, плакали.
Да и у нас с братом Мишей от этого спектакля осталось грандиозное впечатление.
Так или иначе, как раз после убийства Кирова я переехал жить в Москву и стал работать наборщиком в типографии «Известий». К моему удивлению, за линотипами здесь сидели в основном молодые ребята - выпускники специализированного ФЗО и почти не двигая предплечьями, работая всеми пальцами, без труда набирали столько, сколько наш знаменитый Митрич набирал четырьмя.
Мои братья в это время работали в Манеже, где был гараж ЦИКа.
Миша - монтером, а Бичико - шофером на эмке в общем разгоне.
Одновременно мы все пошли на курсы по подготовке к экзаменам в высшие учебные заведения. Если еще добавить, что три раза в неделю мы ходили на стадион «Коммунальников» и тренировались по французской борьбе, а после этих занятий частенько дожидались 12 часов ночи, чтобы купить по талонам хлеб уже на следующее утро, то остается удивляться, откуда брались силы для довольно интенсивных ухаживаний за московскими девицами.
Однажды Яша, который со своей супругой Юлией Исааковной, красивой, смугловатой брюнеткой, нередко приезжавший по субботам в Заречье и почти никогда не говоривший о своем отце, неожиданно рассказал сочиненный Карлом Радеком анекдот: «Продавец брошюр выкрикивает: “Шесть указаний” товарища Сталина! Цена три копейки. Каждому указанию - грош цена!»
Александр Яковлевич, любивший Яшу, очень расстроился и сделал ему замечание по-грузински: «Не надо такое говорить!».
Вопрос о связи с заграницей, внесенный во все многообразные анкеты, нередко инкриминировался как шпионская деятельность. Происхождение моей мамы чрезвычайно беспокоило Александра Яковлевича. Волна репрессий нарастала и, видимо, для того, чтобы ее спасти, в 1938 году Александр Яковлевич, который в курсе всего происходившего в Кремле, предложил маме уехать в Германию. Для нее это предложение было страшным ударом.
Во-первых, после недавнего ее визита в Германию и крайне негостеприимного, холодного приема родных она знала - там ее вовсе не ждут, ехать ей было не к кому. Во-вторых, оба ее сына, и она это очень хорошо понимала, попали бы тогда под еще большее подозрение, становились неблагонадежными гражданами и, наконец, она была очень привязана к своему мужу и не хотела надолго, а скорее навсегда его покидать. И если бы вдруг мама уехала в Германию, рушилась вся ее привычная и устоявшаяся жизнь. В отчаянии мама решила написать письмо Сталину - тогда это было очень в духе времени. В письме она совершенно откровенно рассказывала о всех семейных обстоятельствах, а также присовокупила, что Саша решился и предложил ей уехать в Германию только из-за любви к дорогому Иосифу Виссарионовичу. Мама писала, что она знает, как много сделал Сталин для ее любимого Саши. Она еще и потому не хочет ехать в Германию, что Сталин вряд ли одобрит ее отъезд, который разрушит всю жизнь Саши, и их семьи, и поэтому она остается в СССР. Письмо это было написано с помощью ее тбилисской подруги - мама очень плохо владела русской письменностью.
Трудно предположить, что это письмо попало в руки Сталину.
Для Александра Яковлевича такой шаг, как отправка жены в Германию, был чрезвычайно трудным, невыносимым... Единственным альтернативным решением он считал непосредственное знакомство Сталина с его семьей. Визит Сталина в его дом казался Александру Яковлевичу решением проблемы, своеобразной легализацией его жены-немки. Мой отчим пригласил в гости Сталина, и Сталин согласился посетить наш дом в Заречье. Александр Яковлевич очень волновался. Он предложил маме обдумать все детали приема Сталина.
Однако, прошло, пожалуй, не меньше года, прежде чем этот визит состоялся.
Однажды Александр Яковлевич позвонил домой по вертушке, которая стояла в спальне (чего он никогда раньше не делал), и сказал: «Лилли, мы едем».
Мама сразу поняла, кто это «мы». Когда она услышала звук открывающейся двери, то с перепугу спряталась в столовой за портьеру.
Сталин обнаружил ее и сказал: «Хозяйке не следует прятаться».
Мама вышла из-за портьеры и вконец растерялась - за спиной Сталина стоял Берия. К удивлению мамы, он сделал вид, что впервые ее видит, и представился: «Лаврентий Павлович!»
Сталин сказал: «Что за пустынный дом. Зовите всех сюда!»
Было воскресенье. Бичико, работавший в охране Шверника, приехал навестить отца. С ним приехал и муж его сестры Тамары - Гиви Ратишвили. Мама очень скупо рассказывала об этом событии. Она запомнила, что Сталин говорил, что грузины столь же воинственны, как и немцы. Даже грузинское приветствие «гамарджоба» означает «с победой». Затем
Сталин коротко расспросил маму о ее детях. Началось застолье, и Сталин обратился к Саше с вопросом:
- Что же твоя хозяйка невесела?
Саша объяснил, что ее дочь находится в Америке, и жена опасается ухудшения отношений СССР с Америкой.
- Не беспокойтесь, Лилли Германовна, - сказал Сталин, - это хорошо, что она уехала из Германии.
Затем была долгая пауза. Все молчали, и ждали, что же скажет вождь.
- Я думаю, нашим противником будет именно Германия...
Это было сказано в мае 1940 года, за год до «вероломного» нападения. Значит, Сталин предвидел, что будет война с Германией.
Так запомнили этот разговор моя мама и Бичико, который оставил об этом сталинском посещении воспоминания, недавно - к сожалению уже посмертно - опубликованные.
После этого, поистине государственного визита, у моей мамы осталось тревожное чувство. Она была уверена, что Берия намеренно ее не узнал - ведь они были многолетними соседями по тифлисскому дому Алихановых. К сожалению, это роковое предчувствие не обмануло мою маму…
В Грузии почему-то считали Александра Яковлевича комендантом Кремля (не знаю, существовала ли такая должность вообще). Во всяком случае, по горийской версии, он был сводным - по отцу - братом вождя народов. Поэтому, по нашей кавказским обычаям, к отчиму приезжало немало людей с просьбой замолвить словечко перед Сталиным за того или иного репрессированного, имя которым было - легион.
Отчим неизменно очень приветливо встречал таких несчастных просителей, однако, кроме одного случая, когда он спас своего сына Бичико, к Сталину отчим не обращался.
Брат отчима - Василий Яковлевич, как звали его в семье - Васо - хотя и стал номинально первым лицом в Грузии, вовсе не обладал ярким талантом и бьющей через край энергией старшего брата.
Однажды, вернувшись из Грузии, куда Александр Яковлевич традиционно и весьма часто ездил для пополнения запасов вина для зареченского погреба (эта операция не доверялась никому), мой отчим привез с собой в Москву старенького, невзрачного, небольшого росточка человека. Одет он был бедно и неряшливо - во что попало, как в то время одевалось большинство населения. Звали его Дата Гаситашвили. Давным-давно Дата был учеником-подручным у колодного сапожника Бесо Джугашвили. Он был несколько старше Сталина и в таком возрасте, когда разница в два-три года весьма заметна, помнил великого вождя мальчуганом Сосо, которому тогда в чем-то, может быть, и покровительствовал. Об удивительной наивности того человека можно судить по такой истории. У Даты был перочинный ножичек, лезвие которого не фиксировалось из-за сломанной пружины, с другой стороны ножа был пробочник. Время от времени, когда делать было нечего, он находил плоский камешек, плевал на него и принимался точить лезвие. Я как-то сказал ему: «Выбрось это старье, я тебе подарю новый». Он покачал головой и ответил: «Мне не надо нового. Этот ножичек мне дорог как память», - и продолжал:
«Однажды, когда я был молод и ехал из Гори в город (под этим названием в Грузии подразумевается Тбилиси), люди в вагоне собирались «проводить время». У них было вино и еда, но не было пробочника. Мой ножик вывел их из затруднения. Они попросили меня разделить с ними трапезу. Мы очень хорошо провели время. С тех пор я этот ножик ношу, как память».
В Грузии приглашение присоединиться к компании, особенно в дороге - обычное дело. Каким же незаметным был Дата у себя на родине, что такой случай врезался ему в память и был дорогим воспоминанием на всю жизнь.
Александр Яковлевич приодел Дату и повез его к Сталину.
Дата, наверное, был единственным человеком в мире, который не представлял масштаба «великого вождя». Мой отчим, который никогда не рассказывал о застольях у Сталина, на этот раз был так поражен состоявшейся встречей, что приоткрыл «железный занавес». Дата при встрече вел себя совершенно раскованно. Назвал Сталина «шен мама дзагло», что переводится как «ах, ты, сукин сын» (в понятийном переводе значит примерно: «ах, ты, пострел»). Давно великий вождь не слышал такого обращения! Возможно, оно вернуло Сталина на мгновенье в детство.
Сталин ухмыльнулся, погладил усы:
- Шен кристедзагло! («Ты Христов пес» - по-грузински это звучит как несерьезная ругань.) Почему ты ругаешь меня?
А Дата, будто бы не стерпев, отвечал:
-Ты для меня мальчишка, которого я на руках носил. Вот сниму с тебя штаны и надеру задницу, чтобы она стала красной, как твой флаг!
Эта шуточная перебранка всех развеселила.
Дата сказал Сталину:
- При встрече я бы тебя не узнал. Спасибо Саше, а то бы я так и умер, не повидавшись с тобой.
Потом было грузинское застолье, где это трио пело старинные грузинские песни аробщика «урмули» и пахаря «оровела». У всех троих был хороший слух, как у большинства грузин, приученных с детства петь в три голоса.
Видимо, Сталину доставила удовольствие эта встреча, при рассказе о ней отчим то и дело улыбался в усы. В заключение вождь пригласил Дату посетить ноябрьский праздничный парад. Отчим купил ему теплое пальто, и в сопровождении моего брата Миши Дата отправился на трибуны Красной площади. Часа через полтора после начала демонстрации Дата сел, достал свой ножик, плюнул на каменную трибуну и принялся об нее точить лезвие.
- Что ты делаешь, Дата? - растерявшись, спросил мой брат.
На что Дата ответил:
- Долго они еще будут ходить по кругу? У меня закружилась голова. Некоторые плакаты проносят в третий раз...
Самым большим многолюдьем для Даты являлся горийский базар и он, видимо, не представлял себе, что по одному и тому же месту может проходить так много разных людей.
Вскоре Дата уехал обратно в Гори. Перед отъездом Миша подарил ему свой ножик и сказал, что старый он может выбросить. Дата покачал головой и стал ему рассказывать историю, которая однажды произошла с ним в поезде по пути из Гори в Тбилиси…