1974 г. - "Голубиный шум", 1-35. - новая редакция.
Содержание.
1. Зимний сонет.
2. “Паузы в речи твоей…”
3. “Пойму ль, что не нужна моя защита…”
4. “После нас, к сожалению, будет потоп…”
5. “Табачный дым и горький запах книг…”
6. “Я скрылся от тебя, мой верный соглядатай…”
7. “Бреду домой, дошагиваю с веком…”
8. Монолог болельщика.
9. “Выхожу на мороз. Белый снег заскрипел под ногами…”
10. “Этим летом, по приметам…”
11. “Работа важная, и срочная, и спорая…”
12. Призывник.
13. “В посольских переулочках Москвы…”
14. От лица нашей жизни.
15. Перед агитпоездкой - “Наши серые лица стирает великое время…”
ВОЛОКОЛАМСКАЯ ТЕТРАДЬ 9 стихотворений
16. “У дороги на Ржев, среди рек, лесов…”
17. “На бесконечном картофельном поле…”
18. “Возле шиномонтажа, что за мостом…”
19. “Я с лесами родными прощусь...”
20. “Настил подметаю в столовой…”
21. “На базе продуктовой…”
22. “Трубы ныли голосисто…”
23. “Горячим куешь ты железо…”
24. “Оскверненный собор осеняет Волоколамск…”
25. “Расстелюсь я мхом зеленым по земле сырой…”
26. Жалоба.
27. “А форель обитает в протоке…”
28. “Прожит день и с плеч долой…”
29. ПЛАЧ ПО МАЗУРИНУ (поэма)
30. “То ли пьян, то ли тверез, побреду среди берез...”
31. “Поутру на высокий этаж я взбежал налегке…”
32. “Спиной я обопрусь о темный ствол…”
33. “Если соболь в капкан попадает…”
34. “Вдоль дороги, поперек ли…”
35. “Листья горят. А в далеком краю полигонов…”
1. ЗИМНИЙ СОНЕТ
Где ж тайный взор души, чтоб прозревать ни слово,
Ни чувственность свою, а нежный образ твой.
Меня не ослепил блеск снежного покрова,
В снегах я поражен ни снежной слепотой.
Стесненный космос мой зима сужает снова:
Чуть вздрагивает ель над скованной рекой -
Когда же застит лес ночной морозной мглой,
Становится ясней, как родина сурова.
За светлой далью дней, и за пределом зренья,
За пеленою лет, в пространной дымке снов,
Я робостью своей был скован был оков.
И вот теперь всю жизнь все длятся те мгновенья -
Ты убегаешь вдаль, как лыжница скользя.
Ты здесь, ты все же есть, но высмотреть нельзя.
«Новый журнал» 2002 г.
читать
2.
* * *
Паузы в речи твоей
Слов моих спорых мудрей.
Я выступал, говорил,
Делал доклады, кричал,
Спорил, вещал и шутил,
И никогда не молчал.
Мыслей поток шумовой,
Смысла томительный день.
Чувства влекут за собой
Пауз прекрасную тень...
3.
* * *
Пойму ль, что не нужна моя защита
Прекрасной фехтовальщице.
Удар
Ее куда верней моих ударов.
Ее не раздражает звон рапир,
Ей толку от меня, что от мишени
С кругами для уколов на груди.
При случае хотел ей послужить
От хама от грядущего защитой,
Не понимая - это я и есть.
4.
* * *
Виктору Гофману
После нас, к сожалению, будет потоп.
Ты - последний поэт на земле.
Неустойчивый нас не убьет изотоп
И снаряд заржавеет в стволе.
Ослабел, не плывет златорунный баран,
И утонет в проливе Европа.
И закончится нефть, истощится уран,
Только нету конца у потопа.
Остановятся «Волга», «Тойота» и «Додж»,
Нам не выйти из них никогда.
Это варварство нас заливает, как дождь,
Не оставив от нас не следа.
До свиданья, мой друг, а скорее - прощай,
Не успею тебя повидать.
Мы прожили свой срок налегке, невзначай.
Все равно тяжело умирать.
5. УЧЕНИК
Табачный дым и горький запах книг,
И форточки морозное дыханье.
И скажет мастер - “Знаю я заране...”
“Я знать не знаю!” - скажет ученик.
И по снегам погонит ради славы,
На свете бесшабашней заживет.
Поймает на себе огляд лукавый -
И только через сорок лет поймет:
И ухарством не избежать расправы,
Снега - не путь, а смертная постель.
И через поколенье - Боже правый! -
Все тот же дым, да по морозцу хмель…
1974-2010 гг.
6.
* * *
Я скрылся от тебя, мой верный соглядатай.
Ты потерял мой след, когда в спортивный зал
Я шел на волейбол - прыгучестью крылатой
Там свой открытый взгляд в игре маскировал.
И тайный крест несу в общине нашей вольной, -
Лишь там, где шум мячей свободен лиры звук.
Я спортом защищен - в команде волейбольной
Нас защищает блок взлетевших в небо рук.
7.
***
Бреду домой, дошагиваю с веком.
Я стал простым советским человеком -
Нет мне пределов, но полно преград.
Мне приморит глаза ночное чтиво.
Меж тусклых фонарей скользит лениво
Мой силуэт, а тень - летит назад.
8. МОНОЛОГ БОЛЕЛЬЩИКА
Истомленной душой игрока
Я люблю вашу красную славу!
Атакуй, побеждай, ЦСКА!
Находи на любого управу.
Я любил интенсивность, объем,
Тренировок наращивал плотность, -
Раздавались фанфары и гром,
Отмечая побед мимолетность!
Атакуй, ЦСКА! Побеждай! -
Это самое главное дело.
Я грачиный послушаю грай,
Раз победа моя отшумела...
9.
***
Выхожу на мороз. Белый снег заскрипел под ногами.
Настоящие звезды вершат измененье времен.
Там, в домашнем тепле я внимал ученической гамме,
Говоря, что Шопен прилежанием вновь возрожден.
И хозяин был счастлив, хозяйка умелая рада.
Я был тоже доволен, внимая фальшивой струне,
Потому что на нашей пирушке суровая правда
Не нужна ни Шопену, ни тем музыкантам, ни мне.
10.
* * *
Этим летом, по приметам,
будет сильная жара,
В распахнутые окна
пыль врывается с утра.
Лето мы переживем
Не вдвоем - по одиночке.
Это все пока цветочки,
Будут ягодки потом.
Горечь пыльных летних ягод
Не горька.
Раз любовь дается на год,
Что ж тянуть на два годка.
Композитор Владимир Семенов написал песню на эти стихи -
ЛЕТО.mp3https://drive.google.com/file/d/0B-Qlxqv1oUdSWm1qRWRhWWJ4a3J4WDJSVEw1NTA2ZkZsWWxN/edit?usp=sharing
11.
***
Работа важная, и срочная, и спорая,
Проходит ночь, проходит день и жизнь летит.
Опять по улицам безлюдным мчится скорая
Спасать, реанимировать, лечить.
Не по часам - живет по вызовам подстанция.
«Алло, Алло! Мы едем к вам, мы мчимся к вам!»
А промежутках умирает вновь Констанция,
И к ней опять не поспевает д,Артаньян.
Не дочитать. Ты уезжаешь вновь по вызову.
Находишь пульс и останавливаешь кровь.
И я осмелюсь и тебя однажды вызову,
Но не как доктора, а как мою любовь.
И ты с прожектором и воющей сиреною
Приедешь ночью, на рассвете или днем.
И будет вздрагивать Измайловский, Сиреневый.
А мы любовь свою, быть может, не спасем...
12. ПРИЗЫВНИК
Отбой! Успей залезть под одеяло!
Хотя б и в сапогах - успей залезть.
Ты не солдат. Но времени не мало -
Тебя еще научат спать и есть.
Наука не сложна - два, три наряда,
Почистишь и помойку и гальюн.
Ты просвещен, и окрылен и юн.
Но в сапогах! Под одеяло! Надо...
Подъем! Уже ты первый на ногах.
Бежишь под дождь на физзарядку. Браво! -
В надетых без портянок сапогах
Ты упражненья делаешь коряво.
И этому научат. Может быть,
Через недельку, может быть, быстрее.
А сам учись, как родину любить,
Хотя наука эта посложнее.
Ее одолевать ты будешь сам,
Когда в себе почувствуешь солдата,
И присягнешь полям и небесам
Служить, работать, умереть, как надо.
Стихитворение было впервые опубликовано в сборнике "День поэзии 1974"
13.
***
В посольских переулочках Москвы
Когда-то, может быть, гуляли вы.
Здесь каждый дом еще похож на дом,
Но почему-то здесь не мы живем.
14. ОТ ЛИЦА НАШЕЙ ЖИЗНИ
Прокуренной ночью, спьяна,
Я крест на тебя поставлю.
Ты вынес и славу, и травлю,
Но все же тебе хана.
Отпущено было сполна
И сил, и таланта, и нервов,
Немало настряпал ты перлов,
Но все же тебе хана.
Ты многое предусмотрел,
Но я оказалась хитрее.
Ты брал меня, брал не робея,
И тысячекратно имел.
Но я не останусь в долгу,
За то, что ты сделал со мною.
Тебя я, конечно, не стою,
Но крест я поставить могу.
15. ПЕРЕД АГИТПОЕЗДКОЙ
Наши серые лица стирает великое время,
Но все четче и ярче заводов и абрис, и гул.
Счастлив, радостен я - мои силы и твердое темя
Здесь нужны: агитировать, биться, держать караул.
Нежилые пространства мешают спокойствию наций -
Мерзлоту уберем и собою согреем Сибирь.
Мой божественный дар для плакатов, воззваний, реляций
Пригодится - не кашляй, поэт - не всегда нетопырь.
Пей походную водку, и пой комсомольские песни -
Еще десять колен будут бить по забоям кайлом...
Как игрок, я известен на Красной бунтующей Пресне, -
Пыль забвенья и срам, дни - насмарку, и годы - на слом.
Ни на вскидку поставлю, а на свистопляску свершений! -
На дорожку постонет моя непустая кровать.
Чтоб по жизни советской мы не проскользнули, как тени,
Выйдем к свету проходкой - на БАМе хребты прорубать!
ВОЛОКОЛАМСКАЯ ТЕТРАДЬ
16.
***
У дороги на Ржев, среди рек, лесов,
На сыром картофельном поле
На ведре сидит Эдуард Стрельцов -
Эпоха в футболе.
Выбирает и выгребает он
Из грязи непролазной клубни,
А в Москве ревет большой стадион,
Отражаясь в хрустальном кубке.
Вся страна следила за пасом твоим,
Бедолага Эдик.
Ты прошел по всем полям мировым
От победы к победе.
Но нашел ты поле своё.
У него вид не броский,
Слышь? -
Отсидел ты в Новомосковске,
На ведре теперь посидишь.
А в Бразилии выезжает Пеле
Из дворца на своем лимузине.
На водку хватает тебе, на хлеб,
Сапоги твои на резине.
Бекенбауэр, вы негодяй! -
Вы торгуете собственным именем.
А у нас поля чуть-чуть погодя
Поутру покроются инеем...
Называли тебя величайшим гением
Сэр Рамсей, Бобби Мур.
Не обделил тебя бог и смирением.
Кончай перекур!
Волоколамск.
Стихотворение вошло в "Антологию русской поэзии 20 века"
17.
***
На бесконечном картофельном поле
Оля и Рита, Рита и Оля.
Пальцами, длинными, как у мадонн
Надо просеять вспаханный склон.
Отпрыски благополучных семейств,
Будет таким и последний семестр!
Надо смириться с этим пока -
Что-то изменится наверняка.
Командируют вас на карнавал,
Или отправят на лесоповал.
18.
***
Возле шиномонтажа, что за мостом,
В блочном доме, а в подъезде во втором,
Над Москвой рекой живете в дивном Кунцево, -
Не хватает воображенья куцего...
19.
* * *
Я с лесами родными прощусь -
На корню продается Русь.
Выпьем друг, с великой тоски,
Мы с тобой беспечны, как ангелы.
Ни за так отдаем куски
Размером с Англию.
Были скаредами цари,
Но под их подо лбишком узким
Мысль была: дури, не дури -
Русское остается русским.
Примем муки, в грязи полежим.
Эх, как наторговали щедро:
Мы с тобою на тоник да джин
Поменяли леса и недра.
Волоколамск.
20.
* * *
Настил подметаю в столовой
Колхозной, дешевой, сырой.
И брезжится сумрак багровый,
И солнце встает над страной.
Натоптано здесь сапогами,
Наляпана каша в углах.
А ветер летит и крылами
Волнует траву на лугах.
Я замками бредил на Темзе,
Кривые халупы кляня.
Россия забытая, чем же
Ты очаровала меня?
Не ведаю, знать я не знаю.
И я подметаю настил,
И чисто его подметаю -
Я слишком его запустил.
21.
* * *
На базе продуктовой
Стоит народ фартовый
И будет здесь стоять.
Он плавает не мелко -
Во многих переделках
Случалось побывать.
Возникла перебранка.
Пошла такая пьянка -
Разрежут огурец.
Но это вздор и бредни
Что огурец последний,
Что есть всему конец.
Да, пропито немало,
Но это лишь начало -
Богатства велики.
Мы это твердо знаем,
И дурака валяем,
И водку пьем с тоски.
Хоть и на самом деле
Просторы душу съели -
Ан, вот она - душа!
И снова ей неймется,
Она как будто рвется
В объятья мятежа.
А пыль стоит в округе.
Напрасны все потуги,
Хоть нам и невдомек.
Средь краж и безобразий
На продуктовой базе
Мы протрезвеем в срок.
22.
* * *
Трубы ныли голосисто -
Провожали тракториста.
Он не заболел, не спился,
Просто, видимо, нажился.
Трудно сеять и пахать,
Легче сразу помирать.
Волоколамск.
23.
***
Горячим куешь ты железо,
В полях ли ты сеешь рожь,
Освой ремесло хлебореза,
И с ним ты не пропадешь.
В России частенько бывает,
Что вдруг человек пропадает,
Да так, что концов не найти.
А где же он? - Кто его знает.
Работает, пьет, погибает -
Неисповедимы пути.
Быть может, от чувства простора
Придется хлебнуть приговора
И будешь ты, мать-перемать,
Развеивать сумрак болотный,
В степи бесконечной Голодной
Великий канал прорывать...
24.
***
Оскверненный собор осеняет Волоколамск -
Непотребный пролом зияет в звоннице, -
Из него повыбрасывали колокола...
Не хотел я выть, но невольно взвоется.
Ах, последствиями истерика чревата -
Знаю сам.
Но мне слышится, как удары набата -
Срам, срам, срам!
Бедный город согнулся под тяжестью лозунгов -
Всем строениям третья сотня лет.
Три пыльнющие улицы, но столько воздуха,
Что пыли нет.
А характер наш муторный, каверзный -
За тебя умереть я готов,
Самый русский из всех городов, -
Все равно подохну с тоски,
Но сортир здесь построить каменный -
Не с руки.
25.
* * *
Расстелюсь я мхом зеленым по земле сырой,
Буду каждую песчинку чувствовать спиной.
Будет вянуть лист осенний на груди моей.
После ляжет снег тяжелый - и на много дней!
Буду жить с землею вместе, с белым светом - врозь.
Пусть найдет меня под снегом одинокой лось.
26. ЖАЛОБА
- Как намучилась я с ним - не пересказать.
Он слова моей любви заносил в тетрадь.
Если губы и глаза станет целовать,
Значит слово «поцелуй» хочешь срифмовать.
Я сбежала от него и тебя нашла.
Чую руки наконец, а не два крыла.
Любишь и целуешь ты, на руках несешь,
Почему же нежных слов не произнесешь?
27.
* * *
А форель обитает в протоке,
Для нее не годятся пруды.
Как мне душно в игроцком притоне
Средь зацветшей, стоячей воды.
Здесь в болоте свои постояльцы,
Чуть дрожат их умелые пальцы,
Их опавшие лица бледны.
Нахлебался я мути и тины,
И справляю теперь именины
Средь подонков великой страны.
Не заложено в нашей породе
До верховьев идти сквозь пороги -
Лишь со дна пузыри пускать.
Эх, притона блатное роенье,
Иступленный поиск забвенья,
Оскверняющая благодать...
28.
* * *
Прожит день и с плеч долой
Эти вздорные минуты,
Полные печали, смуты,
И трагичности пустой.
Но скажи мне, почему ты
Снова будущим живешь?
Почему ты так сурова,
Мной пожертвовать готова?
Будущее - это ложь,
Нас оно обманет снова.
29. ПЛАЧ ПО МАЗУРИНУ
Поэма
В том, в 68-ом,
в начале самом лета,
В просторах гибельных
большого кабинета
Я принят Вами был.
Я начал долгий путь
По длинным,
по дорожкам,
по ковровым,
И северным путям
тяжелым и суровым
Я предпочел его...
Приду куда-нибудь!
Мой незабвенный друг!
Вы приняли меня
Благожелательно, чванливо и надменно
И выгнали меня бы непременно,
Не окажись в руке моей броня -
Прозаика московского записка.
(Судьба поэта не приемлет риска.)
Кто мог предположить,
что Вам осталось жить
Лишь семь неполных лет, -
Три года до инфаркта
И три - после него.
Ступнею голой факта
Смерть вхожа в кабинет
И без записок.
Ей
Не отказать в приеме.
Как хорошо, что я был принят в Вашем доме
И там узнал, что Вы - художник и поэт.
Муз беспорядочных
большой администратор,
В тени порфирных бань
Вам надо б было сесть
И ждать: издалека
то сумрачный диктатор
То молодой поэт
несли б то песнь, то весть...
То графоман к Вам лез, то донимал клеврет,
И нет порфирных бань, и Вас на свете нет…
Мазурин!
Сколько раз я приходил во двор,
Где тайно на счету был каждый помидор.
За шахматной доской сидели Вы в беседке.
Лень было рисовать,
писать нам было лень.
Зрел слабый виноград, и лиственная сень
Глушила разговор значительный и едкий.
читать
Как доставалось вам, московские кумиры!
Здесь мы вершили суд,
как будто триумвиры.
Мазурин, я и он - мы наводили страх.
А рядом
в полутьме проветренной квартиры
Висели там и тут наброски и картины
В цветном карандаше на голубых листах.
Поэт!
Вы никогда себе не изменяли.
Я долго слушал Вас.
но понимал едва ли.
Я видел жесты рук,
и чуял взмахи крыл
В траву упавших птиц и принявших страданье.
Как равнодушие приходит пониманье,
А я не верил Вам,
не понимал,
любил…
Вы летчик и боксер,
любовник балерин.
Защитник, так сказать,
прохожих и витрин -
Вас выпестовал сброд
родного Воронцова*.
Все верили:
из Вас получится бандит.
Все думали:
почет и власть Вам предстоит.
Но погубило Вас бессмысленное слово
И в свой черед меня теперь оно гнетет.
Казалось бы, зачем 14-й год
Я записи веду печалей, наваждений.
И легче б и пустей мне думалось, жилось,
Когда бы бытие на строчки не рвалось, -
Не список кораблей, но кораблекрушений…
Вы мощный, и большой, и толстый телом были.
Вы на ночь крепкий чай и черный кофе пили,
Чтобы заснуть,
а так Вы не смыкали глаз.
Был тонус сердца слаб - оно ленилось биться,
И лишь тогда ваш мозг решался отключиться,
Когда вливался в кровь фермент, бодрящий Вас.
Но поздно понял я, что это Ваше свойство
Болезненный симптом,
предмет для беспокойства,
Примета страшная и немощи и тьмы.
Мы пили на ночь чай, и кофе крепкий пили,
Мы нагоняли сон, и мы со сном шутили,
Не зная, что уже со смертью шутим мы.
Мне кажется сейчас: я мог предотвратить,
Я что-то сделать мог, чтоб Вы остались жить.
Что не хватило мне ничтожного прозренья.
Но если бы тогда я вовремя прозрел, -
Я так же ничего не сделал, не сумел,
Лишь на душу бы взял грех предуведомленья...
Был громкий юбилей.
Был душный день апреля.
В редакции жара.
Очередной Емеля
Бубнил дрянной стишок о гении и славе.
И надо было в цех,
и в лит,
и в агитпроп, -
Все, все секретари
визировали чтоб.
А без высоких виз
ты лишь подохнуть вправе!..
И полседьмого боль
вдруг сердце разорвала,
Как будто бы стрела ритмичный бег прервала,
И повалился зверь на травы, на кусты,
Но все еще бежит.
Все кажется - он в силах
Бежать, дышать, стучать...
Но кровь застыла в жилах,
И судороги скребут опавшие черты…
Мазурин, бедный мой, - как он тогда резвился!
С медсестрами шутил, с врачами веселился.
В испуганных глазах
блестело озорство.
Вот, мол, я отколол такой забавный номер:
Собрался помирать, но все-таки не помер.
Но через пару дней страх поразил его.
Он изменился вдруг - осунулся и сжался.
Решил побить недуг и внутренне собрался
И на моих глазах вдруг стал совсем другим.
Он, знавший всех и вся.
Он, Первый заместитель,
Неведомо чего
помпезный представитель,
Был тяжко поражен бессилием своим...
Как он любил врачей!
Всегда по четвергам
К онкологам, хирургам, глазникам
Ходили мы на частные приемы.
Мазурин говорил, что чем-то болен он.
Все сдерживали смех,
но вслушивались в стон,
Вещающий и молнии и громы.
Никто не принимал его болезнь всерьез.
Мазуринский инфаркт?
Вновь розыгрыш, курьез,
Абстрактный анекдот, и не понять, в чем смак.
Да я и сам ему не верил ни на йоту.
Он симулировал мигрень,
ишиас,
икоту,
Ангину, слепоту, холеру, рак...
Быть может, он тогда просчитывал варианты.
Готовился к борьбе, как банда против банды.
Из-за угла подколов опасался.
Преуготавливался,
и к врачам ходил
Не потому, что очень жизнь любил, -
Любил,
но смерти тягостно боялся..
А может, в жизни суетной, обидной
Был тот инфаркт попыткой суицидной.
Он не желал хитрить, обманывать судьбу.
Он, может быть, решил, что пожито, довольно,
Достаточно, хана, и умер добровольно,
И небу не послал последнюю мольбу.
Бог весть!
Никто не знает до сих пор
И, видимо, вовеки не узнает,
Как человек живет, как умирает.
И я сижу, как в замке Эльсинор,
В московском ресторане день-деньской,
И тень Мазурина
безмолвно предо мной
Витает...
Я человек холодного ума,
Лишь в сентябре я декадент и мистик.
Люблю я лоск своих характеристик,
И должностью доволен я весьма.
Но среди партий, комитетов, мафий
Храню я тайны многих биографий.
Ну а своей и знать не знаю я -
Она, как подколодная змея,
Все норовит, пытается ужалить.
Ты,
прошлое,
изыди, отвяжись!
Идите прочь, моя любовь и жизнь! -
Вам не засечь меня и не засалить.
Да, форма общежитья такова,
Что на судьбу мне надобны права,
Которые пока что не даются.
Но все-таки надежда не слаба -
Продлятся дни
и сложится судьба,
А может - нет,
оставшись мыслью куцей...
Пусть оградит меня порочный круг
Условностей от всех невзгод и тягот.
Любитель вин, хороших дынь и ягод,
Я пью, я ем за Вас, мой бедный друг,
И все еще пытаюсь угадать -
Зачем Вам нужно было умирать?
Но Вашей биографии туман
Густеет, опускается все ниже.
Подробностей судьбы уже не вижу, -
Они ведь тоже били карту Вам.
Вы их - на нет,
на нет всегда сводили,
Легендами, слоями лжи и пыли
Скрывали жизнь свою, как караван
Наркотиков скрывается в пустыне, -
Он шел, вздымал песок,
исчез…
И ныне
В какой из стран его вдыхают план?..
Но кое-что, какие-то следы
Еще остались на песке мгновений.
И если я вдруг потревожу тени,
На Вас я не накликаю беды.
Мазурин!
Два часа американский голос
Угрюмую Россию просвещал.
С глушилками его волна боролась.
Картинам Вашим на сыром картоне
Он славу и бессмертье предвещал,
И в дикторском, запанибратском тоне
Сквозил апломб.
Художник лагерей,
Уводов и насильственных смертей,
Надменных трибуналов, пыток, шмонов
И портретист великих палачей,
Как Гойя, Вы сразили их сильней,
Чем они сами двадцать миллионов.
В глазах моих стоит их облик зверский,
Но Вы - не Джотто, а картон - не фрески,
А ветхий и сподручный материал.
Смеется Ваш великий трибунал,
Но и над Вами тоже он смеется.
И на картоне будет истлевать
Зловещий лик усатого уродца,
А в жизни будет вновь торжествовать…
И Вы свернули в трубочки картины
И канули.
Из выспренней Москвы,
Без видимой, казалось бы, причины,
В Тбилиси возвратились снова Вы,
На вотчину ужасного вождя,
Рождавшуюся славу вдруг покинув.
Из рестораций на одну мякину
Вы перешли немного погодя.
И вспомнили, на благо ли, на зло,
Поденщины дрянное ремесло.
И потянулись дни за годом год,
Вновь с трубочкой портреты появились.
Но Вы в Москву уже не возвратились.
Портретов много, только дух не тот.
Ну а столица, хоть портретов нету,
Верна и указаньям и завету.
Провинция!
Обетованный край!
Тебя я вспоминаю невзначай.
Вернусь к тебе, но только иллюзорно.
Вольноотпущенник, не помнящий родства,
Люблю тебя, вселенская Москва,
Изгнание в столицу - благотворно!
А Грузию как юность я люблю,
Но не хочу жить вечно во хмелю
В стране необратимой винограда.
Там был бы я богат,
беспечен был бы я.
Под долгий звук зурны текла бы жизнь моя
В пленительных тенетах вертограда.
Вдыхая лотос и шашлычный чад,
Там кейфовал я двадцать лет подряд,
И, шляпу раздобыв себе из фетра,
Я принцем был притонов и пивных,
Был королем всех улочек кривых,
Но надышался северного ветра.
Возврата нет.
Нет дома у меня.
Напрасно будет ждать моя родня:
Их блудный сын назад не возвратиться.
Мазурин, возвратившийся домой,
Был до конца какой-то сам не свой -
Его манила, мучила столица.
Он перевоплотиться не сумел.
В Москве великой только тот остался,
Кто к славе, как к Господню гробу, рвался,
Российское величие воспел,
И кулака его не испугался.
И голос мне твердит среди ночей:
Ты любишь Рим, Петра и Бонапарта,
И разноцветная, как лоскутками, карта
Тебя так бесит, словно ты над ней
Не с кистью, а со скипетром нагнулся -
И мир перед тобою ужаснулся...
Вот! Вот Римляния!
Она перед тобой -
Любуйся ею, радуйся и пой,
Простор российский - верное лекарство.
И пусть идея русская дурна,
Да, знать, она такой и быть должна,
Чтоб громоздилось наше государство!..
Свободен и злопамятен мой стих,
А с мыслями - пока все шито-крыто.
Но чувствую уже, как плеч моих
Касается зловеще санбенито*.
Бежать?
Нет, не желаю убегать.
Едва я начал истинно писать,
И ширится мой взор, доселе узкий.
Среди полей бескрайних и лесов
Я явственно почуял крови зов
И осознал, что на Земле - я русский.
Нажравшись валерьянки, аппретур,
На пьяных площадях обугленным ртами
Блаженные орут.
Мне ль разводить цветник
На стыке двух культур,
И ходкими, дешевыми цветами
Там торговать и тут?!
Да, многих прокормило ремесло.
Поэзия загнала в гроб немногих.
К числу забытых, жалких и убогих
Принадлежал Мазурин.
Но сожгло
Его нутро
отнюдь не вдохновенье.
Он бросил в воды мутные забвенья
Две книжки неотесанных стихов.
В них изобилье очень сильных слов.
Он там кричал, в экстаз входил, и в раж
И к вечности стремился приобщиться.
А после долго бегал к продавщицам,
Скупая в магазинах весь тираж.
Но я прочел их.
Боже мой, зачем
Я это сделал? - Я теперь скрываю
В себе весь бред мазуринских поэм.
С тех пор своих друзей я не читаю.
Не выше сапога вы призваны судить,
Сапожники.
Но как прикажешь с вами быть,
Когда из них вы выбились в поэты
И выдвинулись в цензоры потом.
Различие меж горестным стихом
И великодержавным сапогом
Вам недоступно.
О, Тимковский, где ты?!
Был и Мазурин с шилом, молотком
Знаком гораздо раньше, чем с пером.
И донесли мне недруги его,
Что всю войну, до моего рожденья,
До смерти цезаря, задолго до того,
Как кончилось, начавшись, возрожденье,
Перебивая сбыт тщедушных фабрик,
Он туфли шил, не ведая о том,
Что будет отутюжен и нафабрен,
Свой суд вершить над прозой и стихом.
О низкий приговор позорного процесса!
Искусству свой закон теперь диктует пресса.
Для подвигов души есть строгий формуляр.
Раздолье наглецам, клиентам и клевретам.
Сапожник ты - так быть тебе поэтом,
А если ты поэт, так будешь ты фигляр.
Но Ваша жизнь прошла.
Каков же результат?
И должен ли вообще он быть в ее итоге?
Или от смерти здесь пока уносишь ноги,
До тех пор и живешь.
Сам черт тебе не брат.
Мерещится успех, величие,
вдруг - баста!
И утешение в словах Экклезиаста
Приходится искать друзьям, да и врагам.
А с Вами в основном боролись, враждовали.
Но никому Вы спуску не давали,
И близкие враги жизнь отравляли Вам.
И телефонные великие сраженья
Из года в год безжалостно велись.
Бессмысленное их ожесточенье
Благожелательный не выносил Тифлис.
Вы победили всех по одному,
Но это оказалось ни к чему.
Мазурин!
Где-то там,
под зеленью густой,
Под праведной,
под теплою землей
Лежите с миром Вы.
Крест осеняет Вас.
Корнями тянутся к Вам сильные растенья.
Вас посещало в жизни вдохновенье,
Бог миловал,
но все-таки не спас.
*«Воронцов» - район старого Тифлиса, возле памятника графу Воронцову
*Санбенито" - одежда еретиков, в которой их сжигала инквизиция.
1974 г.
Обширные цитаты из поэмы "Плач по Мазурину" в журнале "Наш Современник" -
http://alikhanov.livejournal.com/78445.html
Георгий Мазурин - http://alikhanov.livejournal.com/103306.html
30.
* * *
То ли пьян, то ли тверез
Побреду среди берез...
Брошена изба, сарай -
Гостя позднего встречай.
А на ветках спят грачи,
Словно вывалялись в саже.
Появился из ночи,
Я опять уйду туда же.
Костерок из бересты
Разведу перед порогом.
Пошевелятся листы -
Что там - между мной и Богом?
31.
* * *
Поутру на высокий этаж
Я взбежал налегке.
Эрмитаж.
Марке.
Там, внизу утомительных много сокровищ.
Глаз от них не сокроешь.
Дней провел там немало,
Сквозь время продрался,
Жил тысячи лет.
И из римских подвалов,
Сквозь толщу голландцев,
Я вышел на свет.
Сарате!
Я надменности Вашей терпеть не могу!
Ваш, Даная, прельстительный вид меня губит и бесит.
Что за отдохновенье на пустынном стоять берегу,
Ждать - когда же туман эти лодки и даль занавесит...
Ленинград.
32.
***
Спиной я обопрусь о темный ствол -
Не больше потерял, чем приобрел.
Существованье жалкое влачу,
Но знать не знаю, если не хочу.
А Хлебникова помнить буду рад.
И чем я беден, тем же и богат.
33.
***
Если соболь в капкан попадает
Он еще не попался, нет -
Себе лапу он отгрызает,
И на трех в тайгу уползает,
Оставляя кровавый след...
34.
***
Вдоль дороги, поперек ли -
Все равно поля промокли,
Всюду грязь, как ни ложись.
А ложиться мне придется,
Потому что не идется,
Не бредется, ну ни в жисть.
Всех буржуев порубили,
Всю Европу победили,
Воцарились, водворясь
Красной мордой прямо в грязь...
35.
***
Листья горят. А в далеком краю полигонов
Миролюбивые танки кромсают мишень.
Листья горят. А в Горицах ворует иконы
Житель ограбленный выморочных деревень.
В городе, бьющем с носка, беспощадном, любимом
Тянется жизни моей несуровая нить.
Листья горят...
Горьковатым, рассеянным дымом
Я надышусь, чтобы долгую зиму прожить.
“Вот так и надо писать стихи” - сказал мне Евгений Евтушенко, когда я прочел ему это стихотворение.
1. Зимний сонет.
2. “Паузы в речи твоей…”
3. “Пойму ль, что не нужна моя защита…”
4. “После нас, к сожалению, будет потоп…”
5. “Табачный дым и горький запах книг…”
6. “Я скрылся от тебя, мой верный соглядатай…”
7. “Бреду домой, дошагиваю с веком…”
8. Монолог болельщика.
9. “Выхожу на мороз. Белый снег заскрипел под ногами…”
10. “Этим летом, по приметам…”
11. “Работа важная, и срочная, и спорая…”
12. Призывник.
13. “В посольских переулочках Москвы…”
14. От лица нашей жизни.
15. Перед агитпоездкой - “Наши серые лица стирает великое время…”
ВОЛОКОЛАМСКАЯ ТЕТРАДЬ 9 стихотворений
16. “У дороги на Ржев, среди рек, лесов…”
17. “На бесконечном картофельном поле…”
18. “Возле шиномонтажа, что за мостом…”
19. “Я с лесами родными прощусь...”
20. “Настил подметаю в столовой…”
21. “На базе продуктовой…”
22. “Трубы ныли голосисто…”
23. “Горячим куешь ты железо…”
24. “Оскверненный собор осеняет Волоколамск…”
25. “Расстелюсь я мхом зеленым по земле сырой…”
26. Жалоба.
27. “А форель обитает в протоке…”
28. “Прожит день и с плеч долой…”
29. ПЛАЧ ПО МАЗУРИНУ (поэма)
30. “То ли пьян, то ли тверез, побреду среди берез...”
31. “Поутру на высокий этаж я взбежал налегке…”
32. “Спиной я обопрусь о темный ствол…”
33. “Если соболь в капкан попадает…”
34. “Вдоль дороги, поперек ли…”
35. “Листья горят. А в далеком краю полигонов…”
1. ЗИМНИЙ СОНЕТ
Где ж тайный взор души, чтоб прозревать ни слово,
Ни чувственность свою, а нежный образ твой.
Меня не ослепил блеск снежного покрова,
В снегах я поражен ни снежной слепотой.
Стесненный космос мой зима сужает снова:
Чуть вздрагивает ель над скованной рекой -
Когда же застит лес ночной морозной мглой,
Становится ясней, как родина сурова.
За светлой далью дней, и за пределом зренья,
За пеленою лет, в пространной дымке снов,
Я робостью своей был скован был оков.
И вот теперь всю жизнь все длятся те мгновенья -
Ты убегаешь вдаль, как лыжница скользя.
Ты здесь, ты все же есть, но высмотреть нельзя.
«Новый журнал» 2002 г.
читать
2.
* * *
Паузы в речи твоей
Слов моих спорых мудрей.
Я выступал, говорил,
Делал доклады, кричал,
Спорил, вещал и шутил,
И никогда не молчал.
Мыслей поток шумовой,
Смысла томительный день.
Чувства влекут за собой
Пауз прекрасную тень...
3.
* * *
Пойму ль, что не нужна моя защита
Прекрасной фехтовальщице.
Удар
Ее куда верней моих ударов.
Ее не раздражает звон рапир,
Ей толку от меня, что от мишени
С кругами для уколов на груди.
При случае хотел ей послужить
От хама от грядущего защитой,
Не понимая - это я и есть.
4.
* * *
Виктору Гофману
После нас, к сожалению, будет потоп.
Ты - последний поэт на земле.
Неустойчивый нас не убьет изотоп
И снаряд заржавеет в стволе.
Ослабел, не плывет златорунный баран,
И утонет в проливе Европа.
И закончится нефть, истощится уран,
Только нету конца у потопа.
Остановятся «Волга», «Тойота» и «Додж»,
Нам не выйти из них никогда.
Это варварство нас заливает, как дождь,
Не оставив от нас не следа.
До свиданья, мой друг, а скорее - прощай,
Не успею тебя повидать.
Мы прожили свой срок налегке, невзначай.
Все равно тяжело умирать.
5. УЧЕНИК
Табачный дым и горький запах книг,
И форточки морозное дыханье.
И скажет мастер - “Знаю я заране...”
“Я знать не знаю!” - скажет ученик.
И по снегам погонит ради славы,
На свете бесшабашней заживет.
Поймает на себе огляд лукавый -
И только через сорок лет поймет:
И ухарством не избежать расправы,
Снега - не путь, а смертная постель.
И через поколенье - Боже правый! -
Все тот же дым, да по морозцу хмель…
1974-2010 гг.
6.
* * *
Я скрылся от тебя, мой верный соглядатай.
Ты потерял мой след, когда в спортивный зал
Я шел на волейбол - прыгучестью крылатой
Там свой открытый взгляд в игре маскировал.
И тайный крест несу в общине нашей вольной, -
Лишь там, где шум мячей свободен лиры звук.
Я спортом защищен - в команде волейбольной
Нас защищает блок взлетевших в небо рук.
7.
***
Бреду домой, дошагиваю с веком.
Я стал простым советским человеком -
Нет мне пределов, но полно преград.
Мне приморит глаза ночное чтиво.
Меж тусклых фонарей скользит лениво
Мой силуэт, а тень - летит назад.
8. МОНОЛОГ БОЛЕЛЬЩИКА
Истомленной душой игрока
Я люблю вашу красную славу!
Атакуй, побеждай, ЦСКА!
Находи на любого управу.
Я любил интенсивность, объем,
Тренировок наращивал плотность, -
Раздавались фанфары и гром,
Отмечая побед мимолетность!
Атакуй, ЦСКА! Побеждай! -
Это самое главное дело.
Я грачиный послушаю грай,
Раз победа моя отшумела...
9.
***
Выхожу на мороз. Белый снег заскрипел под ногами.
Настоящие звезды вершат измененье времен.
Там, в домашнем тепле я внимал ученической гамме,
Говоря, что Шопен прилежанием вновь возрожден.
И хозяин был счастлив, хозяйка умелая рада.
Я был тоже доволен, внимая фальшивой струне,
Потому что на нашей пирушке суровая правда
Не нужна ни Шопену, ни тем музыкантам, ни мне.
10.
* * *
Этим летом, по приметам,
будет сильная жара,
В распахнутые окна
пыль врывается с утра.
Лето мы переживем
Не вдвоем - по одиночке.
Это все пока цветочки,
Будут ягодки потом.
Горечь пыльных летних ягод
Не горька.
Раз любовь дается на год,
Что ж тянуть на два годка.
Композитор Владимир Семенов написал песню на эти стихи -
ЛЕТО.mp3https://drive.google.com/file/d/0B-Qlxqv1oUdSWm1qRWRhWWJ4a3J4WDJSVEw1NTA2ZkZsWWxN/edit?usp=sharing
11.
***
Работа важная, и срочная, и спорая,
Проходит ночь, проходит день и жизнь летит.
Опять по улицам безлюдным мчится скорая
Спасать, реанимировать, лечить.
Не по часам - живет по вызовам подстанция.
«Алло, Алло! Мы едем к вам, мы мчимся к вам!»
А промежутках умирает вновь Констанция,
И к ней опять не поспевает д,Артаньян.
Не дочитать. Ты уезжаешь вновь по вызову.
Находишь пульс и останавливаешь кровь.
И я осмелюсь и тебя однажды вызову,
Но не как доктора, а как мою любовь.
И ты с прожектором и воющей сиреною
Приедешь ночью, на рассвете или днем.
И будет вздрагивать Измайловский, Сиреневый.
А мы любовь свою, быть может, не спасем...
12. ПРИЗЫВНИК
Отбой! Успей залезть под одеяло!
Хотя б и в сапогах - успей залезть.
Ты не солдат. Но времени не мало -
Тебя еще научат спать и есть.
Наука не сложна - два, три наряда,
Почистишь и помойку и гальюн.
Ты просвещен, и окрылен и юн.
Но в сапогах! Под одеяло! Надо...
Подъем! Уже ты первый на ногах.
Бежишь под дождь на физзарядку. Браво! -
В надетых без портянок сапогах
Ты упражненья делаешь коряво.
И этому научат. Может быть,
Через недельку, может быть, быстрее.
А сам учись, как родину любить,
Хотя наука эта посложнее.
Ее одолевать ты будешь сам,
Когда в себе почувствуешь солдата,
И присягнешь полям и небесам
Служить, работать, умереть, как надо.
Стихитворение было впервые опубликовано в сборнике "День поэзии 1974"
13.
***
В посольских переулочках Москвы
Когда-то, может быть, гуляли вы.
Здесь каждый дом еще похож на дом,
Но почему-то здесь не мы живем.
14. ОТ ЛИЦА НАШЕЙ ЖИЗНИ
Прокуренной ночью, спьяна,
Я крест на тебя поставлю.
Ты вынес и славу, и травлю,
Но все же тебе хана.
Отпущено было сполна
И сил, и таланта, и нервов,
Немало настряпал ты перлов,
Но все же тебе хана.
Ты многое предусмотрел,
Но я оказалась хитрее.
Ты брал меня, брал не робея,
И тысячекратно имел.
Но я не останусь в долгу,
За то, что ты сделал со мною.
Тебя я, конечно, не стою,
Но крест я поставить могу.
15. ПЕРЕД АГИТПОЕЗДКОЙ
Наши серые лица стирает великое время,
Но все четче и ярче заводов и абрис, и гул.
Счастлив, радостен я - мои силы и твердое темя
Здесь нужны: агитировать, биться, держать караул.
Нежилые пространства мешают спокойствию наций -
Мерзлоту уберем и собою согреем Сибирь.
Мой божественный дар для плакатов, воззваний, реляций
Пригодится - не кашляй, поэт - не всегда нетопырь.
Пей походную водку, и пой комсомольские песни -
Еще десять колен будут бить по забоям кайлом...
Как игрок, я известен на Красной бунтующей Пресне, -
Пыль забвенья и срам, дни - насмарку, и годы - на слом.
Ни на вскидку поставлю, а на свистопляску свершений! -
На дорожку постонет моя непустая кровать.
Чтоб по жизни советской мы не проскользнули, как тени,
Выйдем к свету проходкой - на БАМе хребты прорубать!
ВОЛОКОЛАМСКАЯ ТЕТРАДЬ
16.
***
У дороги на Ржев, среди рек, лесов,
На сыром картофельном поле
На ведре сидит Эдуард Стрельцов -
Эпоха в футболе.
Выбирает и выгребает он
Из грязи непролазной клубни,
А в Москве ревет большой стадион,
Отражаясь в хрустальном кубке.
Вся страна следила за пасом твоим,
Бедолага Эдик.
Ты прошел по всем полям мировым
От победы к победе.
Но нашел ты поле своё.
У него вид не броский,
Слышь? -
Отсидел ты в Новомосковске,
На ведре теперь посидишь.
А в Бразилии выезжает Пеле
Из дворца на своем лимузине.
На водку хватает тебе, на хлеб,
Сапоги твои на резине.
Бекенбауэр, вы негодяй! -
Вы торгуете собственным именем.
А у нас поля чуть-чуть погодя
Поутру покроются инеем...
Называли тебя величайшим гением
Сэр Рамсей, Бобби Мур.
Не обделил тебя бог и смирением.
Кончай перекур!
Волоколамск.
Стихотворение вошло в "Антологию русской поэзии 20 века"
17.
***
На бесконечном картофельном поле
Оля и Рита, Рита и Оля.
Пальцами, длинными, как у мадонн
Надо просеять вспаханный склон.
Отпрыски благополучных семейств,
Будет таким и последний семестр!
Надо смириться с этим пока -
Что-то изменится наверняка.
Командируют вас на карнавал,
Или отправят на лесоповал.
18.
***
Возле шиномонтажа, что за мостом,
В блочном доме, а в подъезде во втором,
Над Москвой рекой живете в дивном Кунцево, -
Не хватает воображенья куцего...
19.
* * *
Я с лесами родными прощусь -
На корню продается Русь.
Выпьем друг, с великой тоски,
Мы с тобой беспечны, как ангелы.
Ни за так отдаем куски
Размером с Англию.
Были скаредами цари,
Но под их подо лбишком узким
Мысль была: дури, не дури -
Русское остается русским.
Примем муки, в грязи полежим.
Эх, как наторговали щедро:
Мы с тобою на тоник да джин
Поменяли леса и недра.
Волоколамск.
20.
* * *
Настил подметаю в столовой
Колхозной, дешевой, сырой.
И брезжится сумрак багровый,
И солнце встает над страной.
Натоптано здесь сапогами,
Наляпана каша в углах.
А ветер летит и крылами
Волнует траву на лугах.
Я замками бредил на Темзе,
Кривые халупы кляня.
Россия забытая, чем же
Ты очаровала меня?
Не ведаю, знать я не знаю.
И я подметаю настил,
И чисто его подметаю -
Я слишком его запустил.
21.
* * *
На базе продуктовой
Стоит народ фартовый
И будет здесь стоять.
Он плавает не мелко -
Во многих переделках
Случалось побывать.
Возникла перебранка.
Пошла такая пьянка -
Разрежут огурец.
Но это вздор и бредни
Что огурец последний,
Что есть всему конец.
Да, пропито немало,
Но это лишь начало -
Богатства велики.
Мы это твердо знаем,
И дурака валяем,
И водку пьем с тоски.
Хоть и на самом деле
Просторы душу съели -
Ан, вот она - душа!
И снова ей неймется,
Она как будто рвется
В объятья мятежа.
А пыль стоит в округе.
Напрасны все потуги,
Хоть нам и невдомек.
Средь краж и безобразий
На продуктовой базе
Мы протрезвеем в срок.
22.
* * *
Трубы ныли голосисто -
Провожали тракториста.
Он не заболел, не спился,
Просто, видимо, нажился.
Трудно сеять и пахать,
Легче сразу помирать.
Волоколамск.
23.
***
Горячим куешь ты железо,
В полях ли ты сеешь рожь,
Освой ремесло хлебореза,
И с ним ты не пропадешь.
В России частенько бывает,
Что вдруг человек пропадает,
Да так, что концов не найти.
А где же он? - Кто его знает.
Работает, пьет, погибает -
Неисповедимы пути.
Быть может, от чувства простора
Придется хлебнуть приговора
И будешь ты, мать-перемать,
Развеивать сумрак болотный,
В степи бесконечной Голодной
Великий канал прорывать...
24.
***
Оскверненный собор осеняет Волоколамск -
Непотребный пролом зияет в звоннице, -
Из него повыбрасывали колокола...
Не хотел я выть, но невольно взвоется.
Ах, последствиями истерика чревата -
Знаю сам.
Но мне слышится, как удары набата -
Срам, срам, срам!
Бедный город согнулся под тяжестью лозунгов -
Всем строениям третья сотня лет.
Три пыльнющие улицы, но столько воздуха,
Что пыли нет.
А характер наш муторный, каверзный -
За тебя умереть я готов,
Самый русский из всех городов, -
Все равно подохну с тоски,
Но сортир здесь построить каменный -
Не с руки.
25.
* * *
Расстелюсь я мхом зеленым по земле сырой,
Буду каждую песчинку чувствовать спиной.
Будет вянуть лист осенний на груди моей.
После ляжет снег тяжелый - и на много дней!
Буду жить с землею вместе, с белым светом - врозь.
Пусть найдет меня под снегом одинокой лось.
26. ЖАЛОБА
- Как намучилась я с ним - не пересказать.
Он слова моей любви заносил в тетрадь.
Если губы и глаза станет целовать,
Значит слово «поцелуй» хочешь срифмовать.
Я сбежала от него и тебя нашла.
Чую руки наконец, а не два крыла.
Любишь и целуешь ты, на руках несешь,
Почему же нежных слов не произнесешь?
27.
* * *
А форель обитает в протоке,
Для нее не годятся пруды.
Как мне душно в игроцком притоне
Средь зацветшей, стоячей воды.
Здесь в болоте свои постояльцы,
Чуть дрожат их умелые пальцы,
Их опавшие лица бледны.
Нахлебался я мути и тины,
И справляю теперь именины
Средь подонков великой страны.
Не заложено в нашей породе
До верховьев идти сквозь пороги -
Лишь со дна пузыри пускать.
Эх, притона блатное роенье,
Иступленный поиск забвенья,
Оскверняющая благодать...
28.
* * *
Прожит день и с плеч долой
Эти вздорные минуты,
Полные печали, смуты,
И трагичности пустой.
Но скажи мне, почему ты
Снова будущим живешь?
Почему ты так сурова,
Мной пожертвовать готова?
Будущее - это ложь,
Нас оно обманет снова.
29. ПЛАЧ ПО МАЗУРИНУ
Поэма
В том, в 68-ом,
в начале самом лета,
В просторах гибельных
большого кабинета
Я принят Вами был.
Я начал долгий путь
По длинным,
по дорожкам,
по ковровым,
И северным путям
тяжелым и суровым
Я предпочел его...
Приду куда-нибудь!
Мой незабвенный друг!
Вы приняли меня
Благожелательно, чванливо и надменно
И выгнали меня бы непременно,
Не окажись в руке моей броня -
Прозаика московского записка.
(Судьба поэта не приемлет риска.)
Кто мог предположить,
что Вам осталось жить
Лишь семь неполных лет, -
Три года до инфаркта
И три - после него.
Ступнею голой факта
Смерть вхожа в кабинет
И без записок.
Ей
Не отказать в приеме.
Как хорошо, что я был принят в Вашем доме
И там узнал, что Вы - художник и поэт.
Муз беспорядочных
большой администратор,
В тени порфирных бань
Вам надо б было сесть
И ждать: издалека
то сумрачный диктатор
То молодой поэт
несли б то песнь, то весть...
То графоман к Вам лез, то донимал клеврет,
И нет порфирных бань, и Вас на свете нет…
Мазурин!
Сколько раз я приходил во двор,
Где тайно на счету был каждый помидор.
За шахматной доской сидели Вы в беседке.
Лень было рисовать,
писать нам было лень.
Зрел слабый виноград, и лиственная сень
Глушила разговор значительный и едкий.
читать
Как доставалось вам, московские кумиры!
Здесь мы вершили суд,
как будто триумвиры.
Мазурин, я и он - мы наводили страх.
А рядом
в полутьме проветренной квартиры
Висели там и тут наброски и картины
В цветном карандаше на голубых листах.
Поэт!
Вы никогда себе не изменяли.
Я долго слушал Вас.
но понимал едва ли.
Я видел жесты рук,
и чуял взмахи крыл
В траву упавших птиц и принявших страданье.
Как равнодушие приходит пониманье,
А я не верил Вам,
не понимал,
любил…
Вы летчик и боксер,
любовник балерин.
Защитник, так сказать,
прохожих и витрин -
Вас выпестовал сброд
родного Воронцова*.
Все верили:
из Вас получится бандит.
Все думали:
почет и власть Вам предстоит.
Но погубило Вас бессмысленное слово
И в свой черед меня теперь оно гнетет.
Казалось бы, зачем 14-й год
Я записи веду печалей, наваждений.
И легче б и пустей мне думалось, жилось,
Когда бы бытие на строчки не рвалось, -
Не список кораблей, но кораблекрушений…
Вы мощный, и большой, и толстый телом были.
Вы на ночь крепкий чай и черный кофе пили,
Чтобы заснуть,
а так Вы не смыкали глаз.
Был тонус сердца слаб - оно ленилось биться,
И лишь тогда ваш мозг решался отключиться,
Когда вливался в кровь фермент, бодрящий Вас.
Но поздно понял я, что это Ваше свойство
Болезненный симптом,
предмет для беспокойства,
Примета страшная и немощи и тьмы.
Мы пили на ночь чай, и кофе крепкий пили,
Мы нагоняли сон, и мы со сном шутили,
Не зная, что уже со смертью шутим мы.
Мне кажется сейчас: я мог предотвратить,
Я что-то сделать мог, чтоб Вы остались жить.
Что не хватило мне ничтожного прозренья.
Но если бы тогда я вовремя прозрел, -
Я так же ничего не сделал, не сумел,
Лишь на душу бы взял грех предуведомленья...
Был громкий юбилей.
Был душный день апреля.
В редакции жара.
Очередной Емеля
Бубнил дрянной стишок о гении и славе.
И надо было в цех,
и в лит,
и в агитпроп, -
Все, все секретари
визировали чтоб.
А без высоких виз
ты лишь подохнуть вправе!..
И полседьмого боль
вдруг сердце разорвала,
Как будто бы стрела ритмичный бег прервала,
И повалился зверь на травы, на кусты,
Но все еще бежит.
Все кажется - он в силах
Бежать, дышать, стучать...
Но кровь застыла в жилах,
И судороги скребут опавшие черты…
Мазурин, бедный мой, - как он тогда резвился!
С медсестрами шутил, с врачами веселился.
В испуганных глазах
блестело озорство.
Вот, мол, я отколол такой забавный номер:
Собрался помирать, но все-таки не помер.
Но через пару дней страх поразил его.
Он изменился вдруг - осунулся и сжался.
Решил побить недуг и внутренне собрался
И на моих глазах вдруг стал совсем другим.
Он, знавший всех и вся.
Он, Первый заместитель,
Неведомо чего
помпезный представитель,
Был тяжко поражен бессилием своим...
Как он любил врачей!
Всегда по четвергам
К онкологам, хирургам, глазникам
Ходили мы на частные приемы.
Мазурин говорил, что чем-то болен он.
Все сдерживали смех,
но вслушивались в стон,
Вещающий и молнии и громы.
Никто не принимал его болезнь всерьез.
Мазуринский инфаркт?
Вновь розыгрыш, курьез,
Абстрактный анекдот, и не понять, в чем смак.
Да я и сам ему не верил ни на йоту.
Он симулировал мигрень,
ишиас,
икоту,
Ангину, слепоту, холеру, рак...
Быть может, он тогда просчитывал варианты.
Готовился к борьбе, как банда против банды.
Из-за угла подколов опасался.
Преуготавливался,
и к врачам ходил
Не потому, что очень жизнь любил, -
Любил,
но смерти тягостно боялся..
А может, в жизни суетной, обидной
Был тот инфаркт попыткой суицидной.
Он не желал хитрить, обманывать судьбу.
Он, может быть, решил, что пожито, довольно,
Достаточно, хана, и умер добровольно,
И небу не послал последнюю мольбу.
Бог весть!
Никто не знает до сих пор
И, видимо, вовеки не узнает,
Как человек живет, как умирает.
И я сижу, как в замке Эльсинор,
В московском ресторане день-деньской,
И тень Мазурина
безмолвно предо мной
Витает...
Я человек холодного ума,
Лишь в сентябре я декадент и мистик.
Люблю я лоск своих характеристик,
И должностью доволен я весьма.
Но среди партий, комитетов, мафий
Храню я тайны многих биографий.
Ну а своей и знать не знаю я -
Она, как подколодная змея,
Все норовит, пытается ужалить.
Ты,
прошлое,
изыди, отвяжись!
Идите прочь, моя любовь и жизнь! -
Вам не засечь меня и не засалить.
Да, форма общежитья такова,
Что на судьбу мне надобны права,
Которые пока что не даются.
Но все-таки надежда не слаба -
Продлятся дни
и сложится судьба,
А может - нет,
оставшись мыслью куцей...
Пусть оградит меня порочный круг
Условностей от всех невзгод и тягот.
Любитель вин, хороших дынь и ягод,
Я пью, я ем за Вас, мой бедный друг,
И все еще пытаюсь угадать -
Зачем Вам нужно было умирать?
Но Вашей биографии туман
Густеет, опускается все ниже.
Подробностей судьбы уже не вижу, -
Они ведь тоже били карту Вам.
Вы их - на нет,
на нет всегда сводили,
Легендами, слоями лжи и пыли
Скрывали жизнь свою, как караван
Наркотиков скрывается в пустыне, -
Он шел, вздымал песок,
исчез…
И ныне
В какой из стран его вдыхают план?..
Но кое-что, какие-то следы
Еще остались на песке мгновений.
И если я вдруг потревожу тени,
На Вас я не накликаю беды.
Мазурин!
Два часа американский голос
Угрюмую Россию просвещал.
С глушилками его волна боролась.
Картинам Вашим на сыром картоне
Он славу и бессмертье предвещал,
И в дикторском, запанибратском тоне
Сквозил апломб.
Художник лагерей,
Уводов и насильственных смертей,
Надменных трибуналов, пыток, шмонов
И портретист великих палачей,
Как Гойя, Вы сразили их сильней,
Чем они сами двадцать миллионов.
В глазах моих стоит их облик зверский,
Но Вы - не Джотто, а картон - не фрески,
А ветхий и сподручный материал.
Смеется Ваш великий трибунал,
Но и над Вами тоже он смеется.
И на картоне будет истлевать
Зловещий лик усатого уродца,
А в жизни будет вновь торжествовать…
И Вы свернули в трубочки картины
И канули.
Из выспренней Москвы,
Без видимой, казалось бы, причины,
В Тбилиси возвратились снова Вы,
На вотчину ужасного вождя,
Рождавшуюся славу вдруг покинув.
Из рестораций на одну мякину
Вы перешли немного погодя.
И вспомнили, на благо ли, на зло,
Поденщины дрянное ремесло.
И потянулись дни за годом год,
Вновь с трубочкой портреты появились.
Но Вы в Москву уже не возвратились.
Портретов много, только дух не тот.
Ну а столица, хоть портретов нету,
Верна и указаньям и завету.
Провинция!
Обетованный край!
Тебя я вспоминаю невзначай.
Вернусь к тебе, но только иллюзорно.
Вольноотпущенник, не помнящий родства,
Люблю тебя, вселенская Москва,
Изгнание в столицу - благотворно!
А Грузию как юность я люблю,
Но не хочу жить вечно во хмелю
В стране необратимой винограда.
Там был бы я богат,
беспечен был бы я.
Под долгий звук зурны текла бы жизнь моя
В пленительных тенетах вертограда.
Вдыхая лотос и шашлычный чад,
Там кейфовал я двадцать лет подряд,
И, шляпу раздобыв себе из фетра,
Я принцем был притонов и пивных,
Был королем всех улочек кривых,
Но надышался северного ветра.
Возврата нет.
Нет дома у меня.
Напрасно будет ждать моя родня:
Их блудный сын назад не возвратиться.
Мазурин, возвратившийся домой,
Был до конца какой-то сам не свой -
Его манила, мучила столица.
Он перевоплотиться не сумел.
В Москве великой только тот остался,
Кто к славе, как к Господню гробу, рвался,
Российское величие воспел,
И кулака его не испугался.
И голос мне твердит среди ночей:
Ты любишь Рим, Петра и Бонапарта,
И разноцветная, как лоскутками, карта
Тебя так бесит, словно ты над ней
Не с кистью, а со скипетром нагнулся -
И мир перед тобою ужаснулся...
Вот! Вот Римляния!
Она перед тобой -
Любуйся ею, радуйся и пой,
Простор российский - верное лекарство.
И пусть идея русская дурна,
Да, знать, она такой и быть должна,
Чтоб громоздилось наше государство!..
Свободен и злопамятен мой стих,
А с мыслями - пока все шито-крыто.
Но чувствую уже, как плеч моих
Касается зловеще санбенито*.
Бежать?
Нет, не желаю убегать.
Едва я начал истинно писать,
И ширится мой взор, доселе узкий.
Среди полей бескрайних и лесов
Я явственно почуял крови зов
И осознал, что на Земле - я русский.
Нажравшись валерьянки, аппретур,
На пьяных площадях обугленным ртами
Блаженные орут.
Мне ль разводить цветник
На стыке двух культур,
И ходкими, дешевыми цветами
Там торговать и тут?!
Да, многих прокормило ремесло.
Поэзия загнала в гроб немногих.
К числу забытых, жалких и убогих
Принадлежал Мазурин.
Но сожгло
Его нутро
отнюдь не вдохновенье.
Он бросил в воды мутные забвенья
Две книжки неотесанных стихов.
В них изобилье очень сильных слов.
Он там кричал, в экстаз входил, и в раж
И к вечности стремился приобщиться.
А после долго бегал к продавщицам,
Скупая в магазинах весь тираж.
Но я прочел их.
Боже мой, зачем
Я это сделал? - Я теперь скрываю
В себе весь бред мазуринских поэм.
С тех пор своих друзей я не читаю.
Не выше сапога вы призваны судить,
Сапожники.
Но как прикажешь с вами быть,
Когда из них вы выбились в поэты
И выдвинулись в цензоры потом.
Различие меж горестным стихом
И великодержавным сапогом
Вам недоступно.
О, Тимковский, где ты?!
Был и Мазурин с шилом, молотком
Знаком гораздо раньше, чем с пером.
И донесли мне недруги его,
Что всю войну, до моего рожденья,
До смерти цезаря, задолго до того,
Как кончилось, начавшись, возрожденье,
Перебивая сбыт тщедушных фабрик,
Он туфли шил, не ведая о том,
Что будет отутюжен и нафабрен,
Свой суд вершить над прозой и стихом.
О низкий приговор позорного процесса!
Искусству свой закон теперь диктует пресса.
Для подвигов души есть строгий формуляр.
Раздолье наглецам, клиентам и клевретам.
Сапожник ты - так быть тебе поэтом,
А если ты поэт, так будешь ты фигляр.
Но Ваша жизнь прошла.
Каков же результат?
И должен ли вообще он быть в ее итоге?
Или от смерти здесь пока уносишь ноги,
До тех пор и живешь.
Сам черт тебе не брат.
Мерещится успех, величие,
вдруг - баста!
И утешение в словах Экклезиаста
Приходится искать друзьям, да и врагам.
А с Вами в основном боролись, враждовали.
Но никому Вы спуску не давали,
И близкие враги жизнь отравляли Вам.
И телефонные великие сраженья
Из года в год безжалостно велись.
Бессмысленное их ожесточенье
Благожелательный не выносил Тифлис.
Вы победили всех по одному,
Но это оказалось ни к чему.
Мазурин!
Где-то там,
под зеленью густой,
Под праведной,
под теплою землей
Лежите с миром Вы.
Крест осеняет Вас.
Корнями тянутся к Вам сильные растенья.
Вас посещало в жизни вдохновенье,
Бог миловал,
но все-таки не спас.
*«Воронцов» - район старого Тифлиса, возле памятника графу Воронцову
*Санбенито" - одежда еретиков, в которой их сжигала инквизиция.
1974 г.
Обширные цитаты из поэмы "Плач по Мазурину" в журнале "Наш Современник" -
http://alikhanov.livejournal.com/78445.html
Георгий Мазурин - http://alikhanov.livejournal.com/103306.html
30.
* * *
То ли пьян, то ли тверез
Побреду среди берез...
Брошена изба, сарай -
Гостя позднего встречай.
А на ветках спят грачи,
Словно вывалялись в саже.
Появился из ночи,
Я опять уйду туда же.
Костерок из бересты
Разведу перед порогом.
Пошевелятся листы -
Что там - между мной и Богом?
31.
* * *
Поутру на высокий этаж
Я взбежал налегке.
Эрмитаж.
Марке.
Там, внизу утомительных много сокровищ.
Глаз от них не сокроешь.
Дней провел там немало,
Сквозь время продрался,
Жил тысячи лет.
И из римских подвалов,
Сквозь толщу голландцев,
Я вышел на свет.
Сарате!
Я надменности Вашей терпеть не могу!
Ваш, Даная, прельстительный вид меня губит и бесит.
Что за отдохновенье на пустынном стоять берегу,
Ждать - когда же туман эти лодки и даль занавесит...
Ленинград.
32.
***
Спиной я обопрусь о темный ствол -
Не больше потерял, чем приобрел.
Существованье жалкое влачу,
Но знать не знаю, если не хочу.
А Хлебникова помнить буду рад.
И чем я беден, тем же и богат.
33.
***
Если соболь в капкан попадает
Он еще не попался, нет -
Себе лапу он отгрызает,
И на трех в тайгу уползает,
Оставляя кровавый след...
34.
***
Вдоль дороги, поперек ли -
Все равно поля промокли,
Всюду грязь, как ни ложись.
А ложиться мне придется,
Потому что не идется,
Не бредется, ну ни в жисть.
Всех буржуев порубили,
Всю Европу победили,
Воцарились, водворясь
Красной мордой прямо в грязь...
35.
***
Листья горят. А в далеком краю полигонов
Миролюбивые танки кромсают мишень.
Листья горят. А в Горицах ворует иконы
Житель ограбленный выморочных деревень.
В городе, бьющем с носка, беспощадном, любимом
Тянется жизни моей несуровая нить.
Листья горят...
Горьковатым, рассеянным дымом
Я надышусь, чтобы долгую зиму прожить.
“Вот так и надо писать стихи” - сказал мне Евгений Евтушенко, когда я прочел ему это стихотворение.