РЮКЗАК, ПОМОР, ФИКСА - рассказы -
РЮКЗАК
Арматура, завезенная для капремонта пятиэтажек лежала на пыльной земле. Слабый кустарник кое-где пророс между железными ребрами. Аркадий проелозил, проползал, шаря в полостях, ворошил накиданный жильцами мусор, наметенную ветром листву. Прокочевряжился зря - нашел бутылку из-под портвейна «Агдам» с пробкой вдавленной внутрь, да еще одну пивную, испачканную постным маслом, но взял и ее - сгодится, зазевается приемщик, среди других поллитровок и эта проскочит.
Улов сегодня был вшивенький. Аркадий прочесал вдоль канала «Хорошее спрямление», около шлюзов всю растительность прошерстил, а теперь прикинул сколько у него вместе с мелочью получается. В самый обрез.
Присел на лавочку, рюкзак рядом поставил, закурил, затянулся. Поднял глаза - а то в каждой упаковке глянцевой мерещится стал ему бутылочный блеск - на окна поглядел, на ветки, на облака. Дивно!
И вдруг почуял Аркадий что-то знакомое в окрестных строениях - бывал он тут раньше - вон той дорожкой ходил. К кому же это?
Да к Светке!
Тут Светка-парикмахерша жила вдвоем с глухой матерью.
Ох, как она «Салют» любила!
читать
Бутылку раскупорит, с горла выжрет залпом, мать к соседке прогонит, поставит «Жил был художник один», проигрыватель врубит на полную катушку и пляшет голая. Аркадий улыбнулся. Сколько же тогда этот «Салют» стоил? Три бутылки - 7, 01! Делим, значит, на три, получается 2,50 - наполнение, и 17 коп. - посуда. С собой принесешь, разик еще сбегаешь, до закрытия - еще успеешь. Славно гуляли!
Зайти что ли к ней, может, нальет по старой дружбе стопарик? С рюкзаком идти неудобно. Оглянулся вокруг - вечереет, никого вроде нет, из окон никто не зырит. Была не была! Притырил по-быстрому между ржавой арматурой свой промысел и, отряхивая брючины поканал в знакомый подъезд.
Между этажами открыл оконную раму и в сохранившуюся половинку стекла погляделся - ничего еще, узнать можно старого пса, хотя остричь бы седые пряди не помешало.
И дверь прежняя, и звонок... Аркадий нажал на кнопку сразу, не стал меньжеваться.
- Кто там? - через пару минут раздался голос.
- Я, Света, - обрадовался Аркадий - никуда не переехала!
- Кто это «я»?
- Я, Аркадий.
- Какой еще Аркадий?
- Ну я, Свет, Аркадий, открывай! Тут же узнаешь.
Замок-щеколда отодвинулась, дверь распахнулась и Света в старом халате, нечесаная, вперилась в него.
- Чего мне тебя узнавать? На фиг ты мне нужен. Ушел не попрощавшись, явился не зван.
- Я тут мимо случайно шел, дай, думаю, зайду, проведаю.
- Считай, что проведал.
Но дверь не захлопывает. «Похмелиться нечем» - смекнул Аркадий.
- Может, за бутылкой сбегать, Свет? - спросил он, как бы в озарении.
- Есть на что, так сбегай, - сказала Света и дверь закрыла.
Аркадий достал из схрона рюкзак, и, решая по дороге, в какой магазин лучше рвануть, подумал, что и Светке не больно подфартило. Жизнь своей лапой медвежьей и ей на рожу наступила - вон сколько морщин. А тело наверняка еще ничего, гладкое - у баб оно в последнюю очередь портится.
В винном отделе Аркадию крупно повезло. Парень в спортивном прикиде перед ним отоваривался, как на собачью свадьбу. И коньяка накупил, и наливок заграничных - пока он укладывал пузыри в сумку, а продавец ставил и ставил их на прилавок, Аркадий своей посудой одну бутылку и притырил. А парень, слава богу, не перепроверил - сунул пачку сторублевок и вольвушке с телками потрусил... «Пронесло! Ох, и рисковый ты, Аркаша!» И на радостях, вывернувшись наизнанку, купил еще и «Столичной».
- Ну, я прямо жених! - воскликнул Аркадий, едва отрылась дверь. - Тряхнем с тобой, Светка, стариной.
- Сигареты есть? - спросила она.
- «Ява». Пачка почти целая.
- Проходи на кухню.
- А мать твоя где?
- Да там уже.
- Давно умерла?
- Какая тебе разница. Разливай коньяк.
Выпили, закусили сушками. Еще по одной выпили. У Светки даже лицо разгладилось.
- У тебя стоит еще? - сразу ерничать начала, как молодая.
- Не знаю, давно не пробовал.
- Чем же занимаешься?
- Да так, чем придется. А ты?
- Пособие по безработице получаю.
- А как же твоя парикмахерская?
- Закрыли ее. Уже больше года на нашем месте банк - бабки теперь там стригут. Ладно, наливай, еще осталось.
Выпили, перекурили. И нахлынуло, закружило и вдруг - словно молодость вернулась. Вспомнилось, наяву показалось, как он с колбасными свертками и с вермутом итальянским выскочил из гастронома «На Смоленской», закричал «Такси!», и по-свойски болтая с шефом, заехал за Светкой, а она ждала его перед парикмахерской. И примчались они в эту квартиру, и сразу в койку, и только потом выпить захотелось...
- Свет, а Свет поди сюда, - попросил Аркадий.
- Чего надо?!
- Ну, иди ко мне, Света.
- Брось, не дури. Ты мылся-то в последний раз когда?
- Пойдем вместе в ванну и помоемся.
- У меня там белье замочено. Порошка нет - простой водой стираю.
- Ладно, тогда давай еще выпьем, - на хитрость пустился Аркадий, - у меня еще бутылка есть.
В прихожую пошел, в опавшем рюкзаке, висевшем на вешалке среди зимней одежды, нашарил узкое горлышко. Зашел по дороге и в туалет. Вернулся на кухню - смотрит, Светка поплыла, развезло ее. Облокотилась на стол, голову в ладони опустила, волосы рассыпались, а под халатиком-то ничего нет - грудь белеет. Аркадий подсел к ней, одну руку к грудям просунул, другой - халат стаскивает, и сам плечо целует.
- Подожди, разлей!
- Хватит, Свет. Потом.
- Открывай бутылку, говорю тебе!
Делать нечего. Соскоблил Аркадий черенком вилочным головку, налил совсем по чуть-чуть. Выпили.
И обнял он Светлану, и понес в комнату. Положил ее на прежнюю кровать и стал сам раздеваться.
Светлана распахнулась, колени согнула, а голову повернула к стене, стесняясь.
«Только бы не лажануться. Господи, помоги!» - промелькнуло у Аркадия. Отодвинул подальше ботинки, носки отбросил вонючие и стал целовать груди, боясь за себя.
Ну еще немного, еще... Вот, можно уже, можно...
Проснулся Аркадий ночью, на кухне горел свет. Светка храпела. От светлого зеркала в прихожей было видно, что в комнате и где лежит. Аркадий втихаря оделся, сходил за рюкзаком на скорую руку набил его барахлишком, чашек набрал, тарелок парочку, напоследок сунул и будильник.
Потом в ящике кухонном отыскал пластмассовую пробку, заткнул бутылку недопитую и тоже запихнул в раздавшийся рюкзак.
Глянул напоследок на спящую Светку и прошептал: «Прощай, дура».
Отодвинул щеколду, дверь плотно за собой прикрыл и пошел на улицу.
ПОМОР
Нечаев Василий родился в Сояне, в поморском селе на берегу реки с таким же названием. Отец утонул на семужьем промысле когда Василию еще и трех лет не было, мать осталась одна с восьмью детьми. Несчастье, да и власть советская в самом победном напоре своем в тридцатых годах - голодно. Через пять лет в живых осталось только двое - сам Василий, да брат его Федор, последней мать умерла. Решили братья уходить из выморочной избы - добрались по зимнику на попутных рыбных санях до Мезени, и до ледохода прокормились у сердобольной дальней родственницы. Сухарей поднакопили, весной пробрались в трюм сухогруза, в Архангельске на белый свет вылезли.
Прослышал Вася, что есть края потеплее и на юг с братом подались. С поезда на поезд, станция за станцией, месяц за месяцем - к одиннадцати годам добрался Вася весной до Тифлиса - один уже, брата в дороге потерял.
Устроился на работу - пол стал в типографии «Зари Востока» подметать, там и грамоте выучился, и на молоке сил набрался - линотиписты подкормили парнишку.
Комнату Василию дали, из нее через три года и пошел на войну. Оказался в Керчи когда город уже фашисты брали, и вся рота, кроме пятерых в порту полегла. Осколком пробило Василию грудь уже на пароходе. Почти год промаялся по госпиталям, и опять на фронт. Потом эту же Керчь обратно брал, опять больше половины роты там осталось, а он Орден Боевого Красного Знамени получил. И после войны еще почти месяц сражался в Чехословакии. Демобилизовали Нечаева под Тулой в звании старшего лейтенанта. Получил и денежное пособие - ровно на две буханки черного хлеба.
Доехал до Тбилиси, обменивая на продукты носильные вещи.
Комната его занята оказалась. Устроился на работу в котельную при кондитерской фабрике, чтобы было где спать. Через пять лет дали комнату в полуподвале с одним окном, из которого виден был водопроводный кран посередине двора. Купил Василий старую швейную машинку «Зингер», отремонтировал ее и стал френчи шить.
Патефон купил, а вскоре и женился на сироте детдомовской, тоже пришлой, из Белоруссии, и жена родила ему четырех детей - двух сыновей и двух дочерей-близняшек.
Как прокормить шесть ртов? - френчи из моды вышли. Думал, глядел, а приработок нашел у себя на фабрике.
Корнетики надо делать - которыми торты украшают, крем сквозь них выдавливают и цветочки разные получаются - гвоздички, розочки. Корнетиков этих не у каждой мастерицы полный комплект - друг у дружки одалживают. Взял Василий один корнетик бракованный, распаял его и обмозговал все. Сконструировал нарезалки для зубьев, макеты начертил, сделал образцы. Наладил кустарное производство - разметит листы латуни, нарежет их ножницами по металлу, зубчики нащелкает, на конусе заготовки загнет, запаяет, напильником лишнее олово зачистит - а кондитеры к нему со всех фабрик приезжают и ждут, когда Василий закончит. Сначала делал по одному комплекту, потом серии делать стал по сорок, а то и по сто штук. А главное, догадался Василий как корнетикам товарный вид придать - полировать их надо. Правда, как посидит Василий денек за полировочным кругом, так от зеленой пасты болит у него пробитое осколком легкое.
Люди получше жить стали - в продаже масло, сгущенное молоко появилось, яйца давать стали. Торты к праздникам выпекают, и сами же их украшают корнетиками. Богатеть стал Василий - холодильник купил, телевизор.
А когда старший сын школу закончил - квартиру отдельную выделили Василию, как ветерану.
Тут и брат объявился - нашел Василия спустя 45 лет. Пригласили Нечаева в Москву на встречу однополчан, и он в гостинице столичной прописался. А брат Федор как раз из Германии в пятый раз приехал запросы подавать - все никак не отчаивался - и тут ему ответ положительный, мол, есть такой. Удивился Василий, не поверил вначале - давно уже свыкся, что только от него род Нечаевых продолжается. А тут, надо же, и брат выжил! В плен, оказывается, попал, а немка, у которой он в холопах был, на безрыбье, его у себя оставила. Брату и возвращаться некуда было, а потом и немецкий на подушке выучил.
Вспомнили братья Сояну, хотели слетать на родину, поглядеть с
высокого берега на изгиб реки, на кладбище сходить. Да уж силы не те, решили потом как-нибудь съездить.
Пригласил Федор Василия к себе под Дюссельдорф. Съездил Василий в Германию, на лужайке посидел, на «Опеле» покатался. Вернулся домой и, грешным делом, подумал - «Скоро и мы заживем не хуже!»
На ремесло еще сильнее налег. Ровными, блестящими рядами выходили корнетики из домашней мастерской. Сыновья стали помогать Василию, зятья подключились - на рынках в Марнеули, в Сухуми, в Адлере, даже в Сочи стали корнетиками торговать.
Но грянул 86-ой год. Перед перестройкой своей Горбачев брал разгон, и издал указ о запрете частной и предпринимательской деятельности.
На Василия соседи-завистники давно уже жалобу за жалобой строчили. И тут уж менты, голубчики, ради горбачевского указа постарались, рейд показательный устроили - резаки поломали, латунь конфисковали, готовые корнетики потоптали, кислоту в унитаз слили, а олово в машину снесли. Василий им и патент предъявлял и инвалидную, и орденскую книжки - ничего не помогло.
Жаловался, просил Василий. Через три месяца извинились, но латунь не вернули. Опять наладил производство, но только чтобы на жизнь хватало, пропади они пропадом.
А тут вскоре и развалилось все. Младшего сына снайпер убил на проспекте Руставели, старший убежал от призыва в гвардию, и затерялся в саратовской области. Одну дочь муж-осетин, убегая, обещал вызвать во Владикавказ, а вызывать оказалось некуда. Другую дочь муж -грузин выгнал на улицу с двумя детьми, за то что русские абхазам помогают.
И решил Василий, что надо к брату со всей оставшейся семьей подаваться, пора.
Продал квартиру и нажитое за бесценок, успел в Москву улететь по старым еще советским паспортам.
Настоялись в очередях посольских, деньги прожили.
Двух лет не прошло - забились, наконец, в самолет. Разогнался лайнер по шереметьевской серой полосе, взлетел над заснеженными полями. И стал Василий в последний раз смотреть на родную землю. И вспомнилось вдруг, как припадал он к ее бугоркам, когда шла десантная рота в атаку на занятые немцами керченские доты - не отставал он от первой линии, но и рассудка в запале боя никогда не терял, потому и живет до сих пор. И как тогда, перед решающим броском, подумал про себя: «Врешь, не возьмешь».
ФИКСА
Феликс закрыл крышку чемодана, громко щелкнул замками и посмотрел на Нину, которая все еще разговаривала по телефону.
Скоро месяц, как она живет у него и роман их подошел к концу. Нинка за это время вывернула его наизнанку, и сейчас у Феликса сил не осталось, чтобы ее прогнать. Сладко было с ней, хорошо - первую неделю Феликс из койки не вылезал, даже отменил два концерта в Егорьевске, а теперь вот рад, что уезжает на гастроли.
- Пока, Нинка, вернусь дней через десять, - попрощался эстрадный певец.
- Привет, - не оборачиваясь, отозвалась Нина, - это я не тебе, - добавила в трубку.
Феликс подтянул чемодан к дверям, сел на дорожку, проверил паспорт и вышел.
После развода с очередной женой Феликс жил по принципу 12 медовых месяцев в году.
«Женатому хоть удавиться, холостому хоть утопиться. В поездке соберусь с духом, приеду, и вышвырну ее, а пока пусть хату посторожит. Мелочевку какую украдет - и ладно, а телевизор или маг вряд ли решится толкнуть, потому что думает еще пожить со мной», - решил Феликс, открывая в подъезде почтовый ящик. Газеты, втиснутые почтальоном в щель, распрямились, письма посыпались, попадали.
- Нет от них спасения! - вслух возмутился Феликс, - Какая
же тварь на телевидении фанаткам адрес мой дает?!
Феликс запихал корреспонденцию в наружный карман чемодана, вышел из подъезда, сел в поджидавшую его филармоническую "Волгу" и поехал на аэровокзал. Когда гастролер подошел к секции на регистрацию, его администратор уже стоял в очереди, прижимая платок к разбитым губам.
- Где работаем, Яша?
Бранопольский сплюнул кровь, и сказал:
- Какая тебе разница?
- Мало тебе морду расквасили, сейчас еще добавлю.
- Это сосед по даче, урка проклятый, из тюрьмы вернулся,
и тут же стал забор между нашими участками в свою пользу передвигать. Я его, негодяя, опять посажу.
- Ничего страшного, заживет, как на собаке. Мои новые
афиши успели на маршруте развесить?
- Там взглянуть негде, повсюду твоя физиономия красуется.
- В следующий раз твою рожу разбитую развесим, и посмотрим, повалит народ или нет. Лично я бы не пошел. Что с билетами?
- Все проданы, как я тебе и говорил. Полный аншлаг.
- Кто еще со мной работает?
- В Красноярске, FORMTEXT и в Новосибирске первое отделение "Бим-Бом", потом ты. Дворец в Иркутске сам потянешь - тебя там любят.
В ожидании посадки в автобус Феликс сел на скамью и, от нечего делать, и стал просматривать и выбрасывать в урну письма поклонниц.
- Двинулись девочки! Как будто в стране других мужиков нет!
И все одно и тоже пишут - пять минут читаю, а уже трое от меня залетели. Яша, ты только посмотри на штемпели - Усть-Нюкжа, Оленино, Никольское - это на острове Беринга! Мы там и не был никогда! На, почитай сам - у меня от них голова кружится.
Бранопольский положил письма в сумку.
В Красноярске после концерта к костюмерной эстрадного идола прорвались фанатки. Яша, как положено, проводил предварительный отбор. Ниже себя ростом не пускал, без букета - отталкивал за милицейский кордон, - если цветов не дарит, то и потом не даст.
Феликс, отплясав и отпрыгав, наразевавши рот под фанеру, пил в костюмерной прямо из бутылки минеральную воду, и выговаривал директору «Дворца спорта»:
- Что у тебя, блин, со светом творится?! Я двигаюсь вправо - прожектор влево, я начинаю его ловить, а свет уходит вообще на зрителя! Не можешь одного трезвого осветителя найти - сам за пушку становись. Еще раз такое случится - прерву концерт и уеду!
- У нее шарнир заклинило, пришлось световую пушку спереди двигать, - оправдывался директор.
- Еще один раз упустишь меня на сцене, прекращаю балаган! Я - Феликс! Я гастролер Феликс - заруби себе это на лбу! А мечусь по сцене за световым пятном, как солнечный зайчик по сараю!
В костюмерную вошел Бранопольский.
- Сколько собралось, Яша?
- Человек пятнадцать.
- Как они?
- Обычная деревня.
- Запускай, - скомандовал гастролер.
Отобрав пятерых, в счастливом окружении из поклонниц, Феликс появился из артистической, пошел сквозь коридор из ОМОНовцев, ограждавших артиста от темной толпы. Раздался девичий визг, вопли "Феля! Феля!" Гастролер помахал в морозном воздухе цветами, и сел с фанатками в лимузин.
Тут же в машине он стал обрабатывать девочек:
- Мне для задника, для подпевок нужно несколько человек. Посмотрю, как вы двигаетесь.
Поклонницы захихикали. Из автомобиля пошли гуськом в гостиничный номер с лепниной на потолке и с тяжелыми бордовыми портьерами. Холодильник, как и положено был забит шампанским. Провозившись с девочками часов до четырех, Феликс устал и выставил поклонниц из номера.
В самолете на Иркутск Феликс спросил у Бранопольского, что тот читает.
- "Двадцать лет спустя" - ответил администратор.
- Интересно?
- Так себе.
- А есть еще чего почитать?
- Тут одна поклонница тебе целый роман в письме прислала, не хуже Дюма пишет! - Бранопольский протянул толстый конверт.
- Нет уж, спасибо! Лучше «Огонек»!
Пролистав журнальчик, Феликс, чтобы потешить тщеславие все же принялся за письмо, видимо, одно из тех, что он передал Яше еще на московском аэровокзале.
Круглым, сильным женским почерком страница за страницей описывались виноградные лозы, инжировые деревья и чайные розы, под которыми эта очередная фанатка якобы сидела рядом с ним, а Феликс в ушко напевал ей свои «нежные песни». Звезды, эвкалипты и прибой, а также непременная серебряная дорожка - прямо из его недавнего шлягера - бежала до горизонта, где вдали проходили темные силуэты кораблей.
- Где они, падлы, только находят цветущие магнолии среди вечной мерзлоты?! - возмутился Феликс, засовывая письмо в кармашек переднего кресла.
- А ты коду прочел?
- Не смог, уж больно приторно.
- У нее сын от тебя родился и очень на тебя похож.
- И музыку уже сочиняет, и песни поет... - ухмыльнулся Феликс, - вот наглые девки!
- Ты каждую ночь туда пихаешь, и думаешь, что все мимо? Может, иной раз и в цель попадаешь. От этого дела иногда дети случаются, - опять поддел гастролера Бранопольский.
- Бог с ними со всеми, и с девочками и с их детьми, - задремал певец.
Прошло одиннадцать лет.
Молодые, хитовые, уверенные эстрадные группы вытеснили Феликса сначала из ящика, потом отлучили от кассы. Ослаб дикий, молодой напор, а главное, у бывшего гастролера пропало желание заводить, вытягивать из кресел инертную массу тысячных залов, приплясывая, дергаясь и напевая в глухой микрофон. Публика стала забывать Феликса, поклонницы исчезли. Феликс отрастил небольшую бородку - вроде для маскировки, но на самом деле, чтобы иметь успокоительное для тщеславного сердца объяснение - что именно из-за этой куцей бородки его никто не узнает и поэтому не бросается ему на шею.
В конце мая Феликс прилетел в Сочи - средства на отдых у моря у него еще остались. Вечером, в одиночестве он стал медленно прогуливаться по верхней аллее от гостиницы "Жемчужной" до открытого концертного зала "Фестивальный" , в котором он не раз выступал. Мириады светляков летали над темнеющими, пахнущими юной травой газонами. Проходя мимо укромной лавочки с целующейся парочкой, Феликс вдруг вспомнил девушку, с которой познакомился на этой самой садовой скамейке. В тот вечер ему обрыдли фанатки, и он слинял из гостиничного номера среди послеконцертного разгула.
Та девушка не знала его в лицо, а потом, когда Феликс назвался, она встала и хотела уйти от него - она терпеть не могла эстраду. Но его имя все ж таки было ей знакомо. Учительницей музыки! - вот кем она работала, - вдруг вспомнил Феликс. Ради спортивного интереса, он стал тогда за ней по-настоящему ухаживать - покупал ей цветы, и после концерта пел своим чистым и слабым голоском для нее одной. Да, покупал ей цветы, было такое, пожалуй, один единственный раз - он ей покупал, а не она ему. И буквально в последний день тех сочинских гастролей он все же добился ее любви. Как она выглядела, и как ее звали Феликс припомнить не смог. Единственное, что всплыло в памяти - у этой девушки была нелепая золотая коронка, фикса, на одном из передних зубов.
Срывая на ходу лепестки чайных роз, Феликс стал их жевать, ощущая горьковатый, живительный привкус. С высокого берега он долго смотрел на шумящее море, теребя бородку.
Ночью, почти во сне, он вдруг увидел округлые буквы почерка и вспомнил письмо, которое Бранопольский перед иркутскими гастролями дал почитать ему в самолете. И следом за этим видением, Феликс внезапно обрел полную уверенность в том, что тот своеобразный почерк принадлежал именно ей - учительнице музыки, Фиксе.
Феликс встал, подошел к окну. Значит, у него есть сын.
Провозившись больше 20 лет с тысячами фанаток, он никогда не связывал совокупление с деторождением. Гастрольная любовь была услаждением тщеславия, приложением к успеху, довершением торжества над женской половиной толпы.
Феликс тут же накрутил московский номер Бранопольского.
- У телефона, - услышал он через пару гудков бодрый голос эстрадного администратора.
- Яша, здорово! Как дела?
- Феликс! Привет! Откуда ты?
- Из Сочи.
- В "Фестивальном" работаешь? - спросил Бранопольский, зная заранее ответ.
- Просто отдыхаю.
- В Воронеж, потом в Ростов поедешь? По концерту на каждой площадке - споешь по три песни, за все - штука баксов.
- Ты же знаешь, я в тусовках не работаю.
- Феликс! Ты сейчас кассу не соберешь! Прошли те времена!
- Я не за этим звоню. Яша, помнишь, однажды в самолете ты дал мне письмо?
- Какое еще письмо?
- Мы тогда в Иркутск летели или на БАМ. В тот письме написано было, что у меня сын родился...
- Ты в Сочи бабу с ребенком встретил? Она тебе лапшу вешает.
- Куда оно делось?
- Что делось?
- То письмо, Яша.
- Ты что, перегрелся на весеннем солнышке? Ау! Что ты несешь?
- Яша, а ты не помнишь случайно, откуда оно пришло?
- Ты тысячи таких писем получал каждую неделю! Какое письмо? У тебя что, крыша поехала?
- Яша, я вычислил, что то письмо пришло от Фиксы! Помнишь, лет десять назад у меня в Сочи долгий роман был. Это с ней! Это от нее у меня сын.
- Тогда у тебя в Сочи семь концертов было. Четыре полных аншлага - вот это я помню. А с кем ты тогда переспал, кого трахнул - тут уж уволь. Долгий роман, Феликс, в течении семи концертов не бывает. И последнее - даже если сын после тех гастролей родился, то этот сын не у тебя от нее, а у нее от тебя! Он ее сын, а не твой. С тех пор двенадцать лет прошло, двенадцать! а не десять, как ты говоришь. А ты о ней в первый раз вспомнил. Сына этого ты даже имени не знаешь, не видел его ни разу, да, наверное, и не увидишь никогда.
- Как же мне найти его, Яша, подумай, - взмолился Феликс.
- Брось ты мне голову морочить на ночь глядя. За штуку в Воронеж и Ростов поедешь?
- Иди ты со своим Воронежем, - ответил певец и положил трубку.
Феликс оделся, вышел из гостиницы, спустился к морю.
Сел на корточки перед слабым прибоем, зачерпнул ладонями воду. Протер соленой влагой лицо, затылок, остудил запястья.
Четырнадцать раз болел Феликс всякой гадостью, пил, кололся антибиотиками. Когда в последний раз вылечился, знакомый врач сказал ему, что сжег он свои сперматозоиды, не шевелятся они у него.
- Что это значит? - спросил Феликс.
- Детей у тебя не будет, - сокрушенно объяснил медик.
"Врешь, хренов доктор! - подумал Феликс, - Есть у меня сын. И Фиксе белую коронку на передний зуб поставлю - все будет о"кей."
Невероятное озарение памяти , обостренной запахами приморской весны, вдруг вывело ему в мозг, как он, известный гастролер, спросил в тот вечер у девушки-недотроги:
- Откуда ты такая темная заявилась, что меня в вашем городе не знают в лицо?
- Я - с Волги, из Костромы... а может, из Калязина?.. Нет, точно из Костромы, - торжественно ответила Фикса, чем насмешила его.
«Полечу завтра же первым рейсом в Кострому» - вдруг решил Феликс. «Номер в «Жемчужине» за собой оставлю, привезу их, пусть позагорают, отдохнут, там видно будет».
А в том, что он отыщет сына своего в Костроме или в Калязине Феликс не сомневался.
.
Арматура, завезенная для капремонта пятиэтажек лежала на пыльной земле. Слабый кустарник кое-где пророс между железными ребрами. Аркадий проелозил, проползал, шаря в полостях, ворошил накиданный жильцами мусор, наметенную ветром листву. Прокочевряжился зря - нашел бутылку из-под портвейна «Агдам» с пробкой вдавленной внутрь, да еще одну пивную, испачканную постным маслом, но взял и ее - сгодится, зазевается приемщик, среди других поллитровок и эта проскочит.
Улов сегодня был вшивенький. Аркадий прочесал вдоль канала «Хорошее спрямление», около шлюзов всю растительность прошерстил, а теперь прикинул сколько у него вместе с мелочью получается. В самый обрез.
Присел на лавочку, рюкзак рядом поставил, закурил, затянулся. Поднял глаза - а то в каждой упаковке глянцевой мерещится стал ему бутылочный блеск - на окна поглядел, на ветки, на облака. Дивно!
И вдруг почуял Аркадий что-то знакомое в окрестных строениях - бывал он тут раньше - вон той дорожкой ходил. К кому же это?
Да к Светке!
Тут Светка-парикмахерша жила вдвоем с глухой матерью.
Ох, как она «Салют» любила!
читать
Бутылку раскупорит, с горла выжрет залпом, мать к соседке прогонит, поставит «Жил был художник один», проигрыватель врубит на полную катушку и пляшет голая. Аркадий улыбнулся. Сколько же тогда этот «Салют» стоил? Три бутылки - 7, 01! Делим, значит, на три, получается 2,50 - наполнение, и 17 коп. - посуда. С собой принесешь, разик еще сбегаешь, до закрытия - еще успеешь. Славно гуляли!
Зайти что ли к ней, может, нальет по старой дружбе стопарик? С рюкзаком идти неудобно. Оглянулся вокруг - вечереет, никого вроде нет, из окон никто не зырит. Была не была! Притырил по-быстрому между ржавой арматурой свой промысел и, отряхивая брючины поканал в знакомый подъезд.
Между этажами открыл оконную раму и в сохранившуюся половинку стекла погляделся - ничего еще, узнать можно старого пса, хотя остричь бы седые пряди не помешало.
И дверь прежняя, и звонок... Аркадий нажал на кнопку сразу, не стал меньжеваться.
- Кто там? - через пару минут раздался голос.
- Я, Света, - обрадовался Аркадий - никуда не переехала!
- Кто это «я»?
- Я, Аркадий.
- Какой еще Аркадий?
- Ну я, Свет, Аркадий, открывай! Тут же узнаешь.
Замок-щеколда отодвинулась, дверь распахнулась и Света в старом халате, нечесаная, вперилась в него.
- Чего мне тебя узнавать? На фиг ты мне нужен. Ушел не попрощавшись, явился не зван.
- Я тут мимо случайно шел, дай, думаю, зайду, проведаю.
- Считай, что проведал.
Но дверь не захлопывает. «Похмелиться нечем» - смекнул Аркадий.
- Может, за бутылкой сбегать, Свет? - спросил он, как бы в озарении.
- Есть на что, так сбегай, - сказала Света и дверь закрыла.
Аркадий достал из схрона рюкзак, и, решая по дороге, в какой магазин лучше рвануть, подумал, что и Светке не больно подфартило. Жизнь своей лапой медвежьей и ей на рожу наступила - вон сколько морщин. А тело наверняка еще ничего, гладкое - у баб оно в последнюю очередь портится.
В винном отделе Аркадию крупно повезло. Парень в спортивном прикиде перед ним отоваривался, как на собачью свадьбу. И коньяка накупил, и наливок заграничных - пока он укладывал пузыри в сумку, а продавец ставил и ставил их на прилавок, Аркадий своей посудой одну бутылку и притырил. А парень, слава богу, не перепроверил - сунул пачку сторублевок и вольвушке с телками потрусил... «Пронесло! Ох, и рисковый ты, Аркаша!» И на радостях, вывернувшись наизнанку, купил еще и «Столичной».
- Ну, я прямо жених! - воскликнул Аркадий, едва отрылась дверь. - Тряхнем с тобой, Светка, стариной.
- Сигареты есть? - спросила она.
- «Ява». Пачка почти целая.
- Проходи на кухню.
- А мать твоя где?
- Да там уже.
- Давно умерла?
- Какая тебе разница. Разливай коньяк.
Выпили, закусили сушками. Еще по одной выпили. У Светки даже лицо разгладилось.
- У тебя стоит еще? - сразу ерничать начала, как молодая.
- Не знаю, давно не пробовал.
- Чем же занимаешься?
- Да так, чем придется. А ты?
- Пособие по безработице получаю.
- А как же твоя парикмахерская?
- Закрыли ее. Уже больше года на нашем месте банк - бабки теперь там стригут. Ладно, наливай, еще осталось.
Выпили, перекурили. И нахлынуло, закружило и вдруг - словно молодость вернулась. Вспомнилось, наяву показалось, как он с колбасными свертками и с вермутом итальянским выскочил из гастронома «На Смоленской», закричал «Такси!», и по-свойски болтая с шефом, заехал за Светкой, а она ждала его перед парикмахерской. И примчались они в эту квартиру, и сразу в койку, и только потом выпить захотелось...
- Свет, а Свет поди сюда, - попросил Аркадий.
- Чего надо?!
- Ну, иди ко мне, Света.
- Брось, не дури. Ты мылся-то в последний раз когда?
- Пойдем вместе в ванну и помоемся.
- У меня там белье замочено. Порошка нет - простой водой стираю.
- Ладно, тогда давай еще выпьем, - на хитрость пустился Аркадий, - у меня еще бутылка есть.
В прихожую пошел, в опавшем рюкзаке, висевшем на вешалке среди зимней одежды, нашарил узкое горлышко. Зашел по дороге и в туалет. Вернулся на кухню - смотрит, Светка поплыла, развезло ее. Облокотилась на стол, голову в ладони опустила, волосы рассыпались, а под халатиком-то ничего нет - грудь белеет. Аркадий подсел к ней, одну руку к грудям просунул, другой - халат стаскивает, и сам плечо целует.
- Подожди, разлей!
- Хватит, Свет. Потом.
- Открывай бутылку, говорю тебе!
Делать нечего. Соскоблил Аркадий черенком вилочным головку, налил совсем по чуть-чуть. Выпили.
И обнял он Светлану, и понес в комнату. Положил ее на прежнюю кровать и стал сам раздеваться.
Светлана распахнулась, колени согнула, а голову повернула к стене, стесняясь.
«Только бы не лажануться. Господи, помоги!» - промелькнуло у Аркадия. Отодвинул подальше ботинки, носки отбросил вонючие и стал целовать груди, боясь за себя.
Ну еще немного, еще... Вот, можно уже, можно...
Проснулся Аркадий ночью, на кухне горел свет. Светка храпела. От светлого зеркала в прихожей было видно, что в комнате и где лежит. Аркадий втихаря оделся, сходил за рюкзаком на скорую руку набил его барахлишком, чашек набрал, тарелок парочку, напоследок сунул и будильник.
Потом в ящике кухонном отыскал пластмассовую пробку, заткнул бутылку недопитую и тоже запихнул в раздавшийся рюкзак.
Глянул напоследок на спящую Светку и прошептал: «Прощай, дура».
Отодвинул щеколду, дверь плотно за собой прикрыл и пошел на улицу.
ПОМОР
Нечаев Василий родился в Сояне, в поморском селе на берегу реки с таким же названием. Отец утонул на семужьем промысле когда Василию еще и трех лет не было, мать осталась одна с восьмью детьми. Несчастье, да и власть советская в самом победном напоре своем в тридцатых годах - голодно. Через пять лет в живых осталось только двое - сам Василий, да брат его Федор, последней мать умерла. Решили братья уходить из выморочной избы - добрались по зимнику на попутных рыбных санях до Мезени, и до ледохода прокормились у сердобольной дальней родственницы. Сухарей поднакопили, весной пробрались в трюм сухогруза, в Архангельске на белый свет вылезли.
Прослышал Вася, что есть края потеплее и на юг с братом подались. С поезда на поезд, станция за станцией, месяц за месяцем - к одиннадцати годам добрался Вася весной до Тифлиса - один уже, брата в дороге потерял.
Устроился на работу - пол стал в типографии «Зари Востока» подметать, там и грамоте выучился, и на молоке сил набрался - линотиписты подкормили парнишку.
Комнату Василию дали, из нее через три года и пошел на войну. Оказался в Керчи когда город уже фашисты брали, и вся рота, кроме пятерых в порту полегла. Осколком пробило Василию грудь уже на пароходе. Почти год промаялся по госпиталям, и опять на фронт. Потом эту же Керчь обратно брал, опять больше половины роты там осталось, а он Орден Боевого Красного Знамени получил. И после войны еще почти месяц сражался в Чехословакии. Демобилизовали Нечаева под Тулой в звании старшего лейтенанта. Получил и денежное пособие - ровно на две буханки черного хлеба.
Доехал до Тбилиси, обменивая на продукты носильные вещи.
Комната его занята оказалась. Устроился на работу в котельную при кондитерской фабрике, чтобы было где спать. Через пять лет дали комнату в полуподвале с одним окном, из которого виден был водопроводный кран посередине двора. Купил Василий старую швейную машинку «Зингер», отремонтировал ее и стал френчи шить.
Патефон купил, а вскоре и женился на сироте детдомовской, тоже пришлой, из Белоруссии, и жена родила ему четырех детей - двух сыновей и двух дочерей-близняшек.
Как прокормить шесть ртов? - френчи из моды вышли. Думал, глядел, а приработок нашел у себя на фабрике.
Корнетики надо делать - которыми торты украшают, крем сквозь них выдавливают и цветочки разные получаются - гвоздички, розочки. Корнетиков этих не у каждой мастерицы полный комплект - друг у дружки одалживают. Взял Василий один корнетик бракованный, распаял его и обмозговал все. Сконструировал нарезалки для зубьев, макеты начертил, сделал образцы. Наладил кустарное производство - разметит листы латуни, нарежет их ножницами по металлу, зубчики нащелкает, на конусе заготовки загнет, запаяет, напильником лишнее олово зачистит - а кондитеры к нему со всех фабрик приезжают и ждут, когда Василий закончит. Сначала делал по одному комплекту, потом серии делать стал по сорок, а то и по сто штук. А главное, догадался Василий как корнетикам товарный вид придать - полировать их надо. Правда, как посидит Василий денек за полировочным кругом, так от зеленой пасты болит у него пробитое осколком легкое.
Люди получше жить стали - в продаже масло, сгущенное молоко появилось, яйца давать стали. Торты к праздникам выпекают, и сами же их украшают корнетиками. Богатеть стал Василий - холодильник купил, телевизор.
А когда старший сын школу закончил - квартиру отдельную выделили Василию, как ветерану.
Тут и брат объявился - нашел Василия спустя 45 лет. Пригласили Нечаева в Москву на встречу однополчан, и он в гостинице столичной прописался. А брат Федор как раз из Германии в пятый раз приехал запросы подавать - все никак не отчаивался - и тут ему ответ положительный, мол, есть такой. Удивился Василий, не поверил вначале - давно уже свыкся, что только от него род Нечаевых продолжается. А тут, надо же, и брат выжил! В плен, оказывается, попал, а немка, у которой он в холопах был, на безрыбье, его у себя оставила. Брату и возвращаться некуда было, а потом и немецкий на подушке выучил.
Вспомнили братья Сояну, хотели слетать на родину, поглядеть с
высокого берега на изгиб реки, на кладбище сходить. Да уж силы не те, решили потом как-нибудь съездить.
Пригласил Федор Василия к себе под Дюссельдорф. Съездил Василий в Германию, на лужайке посидел, на «Опеле» покатался. Вернулся домой и, грешным делом, подумал - «Скоро и мы заживем не хуже!»
На ремесло еще сильнее налег. Ровными, блестящими рядами выходили корнетики из домашней мастерской. Сыновья стали помогать Василию, зятья подключились - на рынках в Марнеули, в Сухуми, в Адлере, даже в Сочи стали корнетиками торговать.
Но грянул 86-ой год. Перед перестройкой своей Горбачев брал разгон, и издал указ о запрете частной и предпринимательской деятельности.
На Василия соседи-завистники давно уже жалобу за жалобой строчили. И тут уж менты, голубчики, ради горбачевского указа постарались, рейд показательный устроили - резаки поломали, латунь конфисковали, готовые корнетики потоптали, кислоту в унитаз слили, а олово в машину снесли. Василий им и патент предъявлял и инвалидную, и орденскую книжки - ничего не помогло.
Жаловался, просил Василий. Через три месяца извинились, но латунь не вернули. Опять наладил производство, но только чтобы на жизнь хватало, пропади они пропадом.
А тут вскоре и развалилось все. Младшего сына снайпер убил на проспекте Руставели, старший убежал от призыва в гвардию, и затерялся в саратовской области. Одну дочь муж-осетин, убегая, обещал вызвать во Владикавказ, а вызывать оказалось некуда. Другую дочь муж -грузин выгнал на улицу с двумя детьми, за то что русские абхазам помогают.
И решил Василий, что надо к брату со всей оставшейся семьей подаваться, пора.
Продал квартиру и нажитое за бесценок, успел в Москву улететь по старым еще советским паспортам.
Настоялись в очередях посольских, деньги прожили.
Двух лет не прошло - забились, наконец, в самолет. Разогнался лайнер по шереметьевской серой полосе, взлетел над заснеженными полями. И стал Василий в последний раз смотреть на родную землю. И вспомнилось вдруг, как припадал он к ее бугоркам, когда шла десантная рота в атаку на занятые немцами керченские доты - не отставал он от первой линии, но и рассудка в запале боя никогда не терял, потому и живет до сих пор. И как тогда, перед решающим броском, подумал про себя: «Врешь, не возьмешь».
ФИКСА
Феликс закрыл крышку чемодана, громко щелкнул замками и посмотрел на Нину, которая все еще разговаривала по телефону.
Скоро месяц, как она живет у него и роман их подошел к концу. Нинка за это время вывернула его наизнанку, и сейчас у Феликса сил не осталось, чтобы ее прогнать. Сладко было с ней, хорошо - первую неделю Феликс из койки не вылезал, даже отменил два концерта в Егорьевске, а теперь вот рад, что уезжает на гастроли.
- Пока, Нинка, вернусь дней через десять, - попрощался эстрадный певец.
- Привет, - не оборачиваясь, отозвалась Нина, - это я не тебе, - добавила в трубку.
Феликс подтянул чемодан к дверям, сел на дорожку, проверил паспорт и вышел.
После развода с очередной женой Феликс жил по принципу 12 медовых месяцев в году.
«Женатому хоть удавиться, холостому хоть утопиться. В поездке соберусь с духом, приеду, и вышвырну ее, а пока пусть хату посторожит. Мелочевку какую украдет - и ладно, а телевизор или маг вряд ли решится толкнуть, потому что думает еще пожить со мной», - решил Феликс, открывая в подъезде почтовый ящик. Газеты, втиснутые почтальоном в щель, распрямились, письма посыпались, попадали.
- Нет от них спасения! - вслух возмутился Феликс, - Какая
же тварь на телевидении фанаткам адрес мой дает?!
Феликс запихал корреспонденцию в наружный карман чемодана, вышел из подъезда, сел в поджидавшую его филармоническую "Волгу" и поехал на аэровокзал. Когда гастролер подошел к секции на регистрацию, его администратор уже стоял в очереди, прижимая платок к разбитым губам.
- Где работаем, Яша?
Бранопольский сплюнул кровь, и сказал:
- Какая тебе разница?
- Мало тебе морду расквасили, сейчас еще добавлю.
- Это сосед по даче, урка проклятый, из тюрьмы вернулся,
и тут же стал забор между нашими участками в свою пользу передвигать. Я его, негодяя, опять посажу.
- Ничего страшного, заживет, как на собаке. Мои новые
афиши успели на маршруте развесить?
- Там взглянуть негде, повсюду твоя физиономия красуется.
- В следующий раз твою рожу разбитую развесим, и посмотрим, повалит народ или нет. Лично я бы не пошел. Что с билетами?
- Все проданы, как я тебе и говорил. Полный аншлаг.
- Кто еще со мной работает?
- В Красноярске, FORMTEXT и в Новосибирске первое отделение "Бим-Бом", потом ты. Дворец в Иркутске сам потянешь - тебя там любят.
В ожидании посадки в автобус Феликс сел на скамью и, от нечего делать, и стал просматривать и выбрасывать в урну письма поклонниц.
- Двинулись девочки! Как будто в стране других мужиков нет!
И все одно и тоже пишут - пять минут читаю, а уже трое от меня залетели. Яша, ты только посмотри на штемпели - Усть-Нюкжа, Оленино, Никольское - это на острове Беринга! Мы там и не был никогда! На, почитай сам - у меня от них голова кружится.
Бранопольский положил письма в сумку.
В Красноярске после концерта к костюмерной эстрадного идола прорвались фанатки. Яша, как положено, проводил предварительный отбор. Ниже себя ростом не пускал, без букета - отталкивал за милицейский кордон, - если цветов не дарит, то и потом не даст.
Феликс, отплясав и отпрыгав, наразевавши рот под фанеру, пил в костюмерной прямо из бутылки минеральную воду, и выговаривал директору «Дворца спорта»:
- Что у тебя, блин, со светом творится?! Я двигаюсь вправо - прожектор влево, я начинаю его ловить, а свет уходит вообще на зрителя! Не можешь одного трезвого осветителя найти - сам за пушку становись. Еще раз такое случится - прерву концерт и уеду!
- У нее шарнир заклинило, пришлось световую пушку спереди двигать, - оправдывался директор.
- Еще один раз упустишь меня на сцене, прекращаю балаган! Я - Феликс! Я гастролер Феликс - заруби себе это на лбу! А мечусь по сцене за световым пятном, как солнечный зайчик по сараю!
В костюмерную вошел Бранопольский.
- Сколько собралось, Яша?
- Человек пятнадцать.
- Как они?
- Обычная деревня.
- Запускай, - скомандовал гастролер.
Отобрав пятерых, в счастливом окружении из поклонниц, Феликс появился из артистической, пошел сквозь коридор из ОМОНовцев, ограждавших артиста от темной толпы. Раздался девичий визг, вопли "Феля! Феля!" Гастролер помахал в морозном воздухе цветами, и сел с фанатками в лимузин.
Тут же в машине он стал обрабатывать девочек:
- Мне для задника, для подпевок нужно несколько человек. Посмотрю, как вы двигаетесь.
Поклонницы захихикали. Из автомобиля пошли гуськом в гостиничный номер с лепниной на потолке и с тяжелыми бордовыми портьерами. Холодильник, как и положено был забит шампанским. Провозившись с девочками часов до четырех, Феликс устал и выставил поклонниц из номера.
В самолете на Иркутск Феликс спросил у Бранопольского, что тот читает.
- "Двадцать лет спустя" - ответил администратор.
- Интересно?
- Так себе.
- А есть еще чего почитать?
- Тут одна поклонница тебе целый роман в письме прислала, не хуже Дюма пишет! - Бранопольский протянул толстый конверт.
- Нет уж, спасибо! Лучше «Огонек»!
Пролистав журнальчик, Феликс, чтобы потешить тщеславие все же принялся за письмо, видимо, одно из тех, что он передал Яше еще на московском аэровокзале.
Круглым, сильным женским почерком страница за страницей описывались виноградные лозы, инжировые деревья и чайные розы, под которыми эта очередная фанатка якобы сидела рядом с ним, а Феликс в ушко напевал ей свои «нежные песни». Звезды, эвкалипты и прибой, а также непременная серебряная дорожка - прямо из его недавнего шлягера - бежала до горизонта, где вдали проходили темные силуэты кораблей.
- Где они, падлы, только находят цветущие магнолии среди вечной мерзлоты?! - возмутился Феликс, засовывая письмо в кармашек переднего кресла.
- А ты коду прочел?
- Не смог, уж больно приторно.
- У нее сын от тебя родился и очень на тебя похож.
- И музыку уже сочиняет, и песни поет... - ухмыльнулся Феликс, - вот наглые девки!
- Ты каждую ночь туда пихаешь, и думаешь, что все мимо? Может, иной раз и в цель попадаешь. От этого дела иногда дети случаются, - опять поддел гастролера Бранопольский.
- Бог с ними со всеми, и с девочками и с их детьми, - задремал певец.
Прошло одиннадцать лет.
Молодые, хитовые, уверенные эстрадные группы вытеснили Феликса сначала из ящика, потом отлучили от кассы. Ослаб дикий, молодой напор, а главное, у бывшего гастролера пропало желание заводить, вытягивать из кресел инертную массу тысячных залов, приплясывая, дергаясь и напевая в глухой микрофон. Публика стала забывать Феликса, поклонницы исчезли. Феликс отрастил небольшую бородку - вроде для маскировки, но на самом деле, чтобы иметь успокоительное для тщеславного сердца объяснение - что именно из-за этой куцей бородки его никто не узнает и поэтому не бросается ему на шею.
В конце мая Феликс прилетел в Сочи - средства на отдых у моря у него еще остались. Вечером, в одиночестве он стал медленно прогуливаться по верхней аллее от гостиницы "Жемчужной" до открытого концертного зала "Фестивальный" , в котором он не раз выступал. Мириады светляков летали над темнеющими, пахнущими юной травой газонами. Проходя мимо укромной лавочки с целующейся парочкой, Феликс вдруг вспомнил девушку, с которой познакомился на этой самой садовой скамейке. В тот вечер ему обрыдли фанатки, и он слинял из гостиничного номера среди послеконцертного разгула.
Та девушка не знала его в лицо, а потом, когда Феликс назвался, она встала и хотела уйти от него - она терпеть не могла эстраду. Но его имя все ж таки было ей знакомо. Учительницей музыки! - вот кем она работала, - вдруг вспомнил Феликс. Ради спортивного интереса, он стал тогда за ней по-настоящему ухаживать - покупал ей цветы, и после концерта пел своим чистым и слабым голоском для нее одной. Да, покупал ей цветы, было такое, пожалуй, один единственный раз - он ей покупал, а не она ему. И буквально в последний день тех сочинских гастролей он все же добился ее любви. Как она выглядела, и как ее звали Феликс припомнить не смог. Единственное, что всплыло в памяти - у этой девушки была нелепая золотая коронка, фикса, на одном из передних зубов.
Срывая на ходу лепестки чайных роз, Феликс стал их жевать, ощущая горьковатый, живительный привкус. С высокого берега он долго смотрел на шумящее море, теребя бородку.
Ночью, почти во сне, он вдруг увидел округлые буквы почерка и вспомнил письмо, которое Бранопольский перед иркутскими гастролями дал почитать ему в самолете. И следом за этим видением, Феликс внезапно обрел полную уверенность в том, что тот своеобразный почерк принадлежал именно ей - учительнице музыки, Фиксе.
Феликс встал, подошел к окну. Значит, у него есть сын.
Провозившись больше 20 лет с тысячами фанаток, он никогда не связывал совокупление с деторождением. Гастрольная любовь была услаждением тщеславия, приложением к успеху, довершением торжества над женской половиной толпы.
Феликс тут же накрутил московский номер Бранопольского.
- У телефона, - услышал он через пару гудков бодрый голос эстрадного администратора.
- Яша, здорово! Как дела?
- Феликс! Привет! Откуда ты?
- Из Сочи.
- В "Фестивальном" работаешь? - спросил Бранопольский, зная заранее ответ.
- Просто отдыхаю.
- В Воронеж, потом в Ростов поедешь? По концерту на каждой площадке - споешь по три песни, за все - штука баксов.
- Ты же знаешь, я в тусовках не работаю.
- Феликс! Ты сейчас кассу не соберешь! Прошли те времена!
- Я не за этим звоню. Яша, помнишь, однажды в самолете ты дал мне письмо?
- Какое еще письмо?
- Мы тогда в Иркутск летели или на БАМ. В тот письме написано было, что у меня сын родился...
- Ты в Сочи бабу с ребенком встретил? Она тебе лапшу вешает.
- Куда оно делось?
- Что делось?
- То письмо, Яша.
- Ты что, перегрелся на весеннем солнышке? Ау! Что ты несешь?
- Яша, а ты не помнишь случайно, откуда оно пришло?
- Ты тысячи таких писем получал каждую неделю! Какое письмо? У тебя что, крыша поехала?
- Яша, я вычислил, что то письмо пришло от Фиксы! Помнишь, лет десять назад у меня в Сочи долгий роман был. Это с ней! Это от нее у меня сын.
- Тогда у тебя в Сочи семь концертов было. Четыре полных аншлага - вот это я помню. А с кем ты тогда переспал, кого трахнул - тут уж уволь. Долгий роман, Феликс, в течении семи концертов не бывает. И последнее - даже если сын после тех гастролей родился, то этот сын не у тебя от нее, а у нее от тебя! Он ее сын, а не твой. С тех пор двенадцать лет прошло, двенадцать! а не десять, как ты говоришь. А ты о ней в первый раз вспомнил. Сына этого ты даже имени не знаешь, не видел его ни разу, да, наверное, и не увидишь никогда.
- Как же мне найти его, Яша, подумай, - взмолился Феликс.
- Брось ты мне голову морочить на ночь глядя. За штуку в Воронеж и Ростов поедешь?
- Иди ты со своим Воронежем, - ответил певец и положил трубку.
Феликс оделся, вышел из гостиницы, спустился к морю.
Сел на корточки перед слабым прибоем, зачерпнул ладонями воду. Протер соленой влагой лицо, затылок, остудил запястья.
Четырнадцать раз болел Феликс всякой гадостью, пил, кололся антибиотиками. Когда в последний раз вылечился, знакомый врач сказал ему, что сжег он свои сперматозоиды, не шевелятся они у него.
- Что это значит? - спросил Феликс.
- Детей у тебя не будет, - сокрушенно объяснил медик.
"Врешь, хренов доктор! - подумал Феликс, - Есть у меня сын. И Фиксе белую коронку на передний зуб поставлю - все будет о"кей."
Невероятное озарение памяти , обостренной запахами приморской весны, вдруг вывело ему в мозг, как он, известный гастролер, спросил в тот вечер у девушки-недотроги:
- Откуда ты такая темная заявилась, что меня в вашем городе не знают в лицо?
- Я - с Волги, из Костромы... а может, из Калязина?.. Нет, точно из Костромы, - торжественно ответила Фикса, чем насмешила его.
«Полечу завтра же первым рейсом в Кострому» - вдруг решил Феликс. «Номер в «Жемчужине» за собой оставлю, привезу их, пусть позагорают, отдохнут, там видно будет».
А в том, что он отыщет сына своего в Костроме или в Калязине Феликс не сомневался.
.