(no subject)
«…К истине Лев Толстой всё-таки ближе в любой строчке «Войны и мира», чем в своих дневниковых записях, кои он вёл до последних дней, пряча дневники от жены и от Черткова, вернее, позволяя им читать дневник, писавшийся «семейно» или «литературно» (так сказать полуинтимно), а был ведь ещё и особый тайный дневник только для себя. Так вот: правды состояния в том интимном дневнике больше, чем в чём-либо ином. Правды того смертельного ужаса, который погнал Толстого из дому и который заставлял проставлять в дневниковых записях загадочные литеры: Е.Б.Ж.
Ларчик открывается просто: «если буду жив».
А когда Верочка Хлудова, десяти лет от роду, венчает ежедневные записи патетическим: «Прощайте!» - это не то же самое? Не та ли самая подлинность неведения в завтрашнем дне, без которой дневник теряет цену?
По-настоящему дневник пишется не для вечности. А если для вечности, то для той, которая таится в каждом мгновении.
Так надо и о вечности думать каждое мгновение?»
Лев Аннинский, «Безвестные лодочки в реке времён», («Наука и жизнь», №7, 2008)
Ларчик открывается просто: «если буду жив».
А когда Верочка Хлудова, десяти лет от роду, венчает ежедневные записи патетическим: «Прощайте!» - это не то же самое? Не та ли самая подлинность неведения в завтрашнем дне, без которой дневник теряет цену?
По-настоящему дневник пишется не для вечности. А если для вечности, то для той, которая таится в каждом мгновении.
Так надо и о вечности думать каждое мгновение?»
Лев Аннинский, «Безвестные лодочки в реке времён», («Наука и жизнь», №7, 2008)