Часть Вторая.
Разведя руки в стороны, я двигалась по полю с высокой чернильно-чёрной травой так плавно и легко, будто под ногами не топи вовсе, а мягкое покрывало из растоптанных страхов и наваждений, которые больше не тревожат, больше не занимают голову, не собираются в цепочку непроверенных фактов, кажется, уже ставших моей ДНК. Листья травы с особенной нежностью гнилых осенних стеблей в лужах касались тела, осторожно, чтобы не ранить, чтобы я не заметила, что уже истекаю кровью от их порезов.
Из гнили растёт новая трава. Чёрная.
У меня как будто уже нет груди. Это страшное ощущение пустоты справа, не слева, как было бы логичнее. Я прижала к ней ладонь и улыбнулась сырому ветру в лицо, чувствуя ставшую уже постоянной боль, пока не опасную, физическую, без метафор и пафоса. И влагу на пальцах, прочёсывавших шёлковую чёрную траву в поле вокруг.
Теперь мне уже кажется, будто сквозь сон, что влажный блеск на его пальцах был гораздо ярче блеска в глазах. И был ни чем иным, как кровью, сочащейся из моего сердца. В темноте не распознать цвета.
Доктор нежно ощупывал мою грудь, слева, справа, не сжимая до остервенения, не глядя с голодным отвращением.
- Выписываю направление на узи.
"Тебе пиздец, если не перестанешь нервничать из-за тех, кто этого не стоит", - слышу я.
- Ежегодно нужно наблюдаться.
"Механизм запущен", - слышу я.
- А вообще вам уже нужно родить и кормить грудью.
"Есть мы, а есть ты. Мы живём в одном мире, ты - в другом. Тебе к нам можно только на особых условиях", - слышу я, но уже не слушаю.