7 вопросов Юлии Кристевой
1. Кем вы себя ощущаете?
Я интеллектуальная космополитка: выросла в Болгарии, живу во Франции, у меня европейское гражданство. Я везде немного иностранка, и в этом есть преимущество - у эмигрантов нет четкой идентичности, застывшего представления о том, кто я, и это дает свободу творить себя, придумывать свою жизнь, рождаться заново.
2. Что такое свобода?
Это обновление, постоянный бунт, осознанная возможность каждый раз начинать все заново. Сегодня свободу подменяют словом «выбор», вы как бы приходите в супермаркет, где на полках множество товаров, и выбираете: допустим, женщина говорит: «Я ношу хиджаб, это мой выбор» или, наоборот: «Я решила быть проституткой». Свобода рождается в борьбе с обезличивающим влиянием глобализации, рынка и техник, а с другой стороны, в борьбе с властью национальных сообществ, авторитарных и фундаменталистских.
3. Вы с ностальгией относитесь к бунтующим шестидесятым?
Слишком легко говорят о том, что опыты шестидесятых были иллюзиями, к тому же вскормленными идеями коммунизма, который тогда виделся прометеевской утопией, а оказался тоталитарным тупиком. Мы осознали, что необходимо выйти из любых претендующих на всеведение и спасение человечества идеологий. Но я хочу указать на необходимость бунта, который только и делает возможной алхимию человеческой души, без которой мы - автоматы. Бунт оживляет застывшие смыслы. Я говорю не о политических революциях, а о внутренней жизни, ведь подлинная жизнь субъекта - это всегда постановка под вопрос привычных ценностей. Язык настоящей поэзии, литературы и искусства - это постоянный бунт, жизнь на границе своего удовольствия и смерти, преодоление пределов того, что считается человеческим.
4. Каково место интеллектуалов в современном обществе?
Их роль - все ставить под вопрос. Когда-то мы с Роланом Бартом, Клодом Леви-Строссом и другими создателями «французских теорий» начинали с демонтажа традиционных представлений о субъекте. Исследуя мифы первобытных народов или современные медиамифы, поэзию, безумие, тюрьмы, власть, везде мы показывали, как субъект конструирует сам себя. Это выглядело как развенчание, деконструкция, сбрасывание священных покровов с приключения человеческой жизни. Но мы стремились не обесценить человеческое существование, а восстановить его ценность. Ведь субъект остается живым, только ставя себя под вопрос. Защита
и прославление субъективности представляется мне противоядием против глобализации рынков и образов.
5. В чем для вас привлекательность психоанализа?
Психоанализ - это тоже бунт, попытка вернуться в прошлое, чтобы изменить судьбу и родиться заново. Это риск, авантюра, которую проводишь на границах самого себя. Без психоаналитического расщепления субъекта на сознательные и бессознательные инстанции у нас не было бы средств для самоосмысления.
6. Куда идет Европа?
Европейские народы, подобно пациенту психоаналитика, мечутся между национальной депрессией и маниакальными вспышками национализма. Чтобы сблизиться, нам нужно стать чужаками для своих национальных общин, иностранцами для самих себя. Нация может стать чем-то большим, частью Европы как единого проекта, если сможет понять себя как федерацию уважающих друг друга чуждостей. Великая французская культура в наибольшей степени является французской культурой, когда ставит себя под вопрос и смеется над собой, ведь в смехе жизнь, как и в связи с другими.
7. Вы феминистка?
Я несколько разочарована в феминизме, ведь свобода - это всегда одиночество и самостоятельность. Нельзя быть свободным и чувствовать себя частью стада. Феминистки хотят, чтобы женщины объединились, подобно тому, как марксисты хотели создать стадо из рабочих. Для меня важна особость и отдельность каждой личности, но это связующая чуждость, она дает возможность подлинных отношений между людьми.