Нипанятнае в эфире - страдайте тоже! Выпуск номер четыре, серия третья.
Мужественным вам, продолжающим это читать и всё ещё не пошедшим по адресу, дабы единовременно познать всё, посвящаю эту трансляцию.
НИПАНЯТНАЕ
Серия 3. Классические небеса (ч.1)
Осенняя ночь вроде бы в Мантурово. По центру кадра - покосившаяся на правую сторону и назад к сиротливым кустам деревянная скамейка: на сиденье ошмётки синей краски, доски спинки отмыты дождями дочиста и мокро поблёскивают в свете убывающей луны. Над скамейкой гнутся под ветром унылые ветви лип.Вокруг разбросаны бутылки, смятые алюминиевые банки, окурки. Из-под скамейки выглядывают смятые женские трусы с розовой бахромой. Неподалёку валяется надорванный плакат, и мы можем прочитать надпись: «Шарья - столица восточного полушарья!»
Откуда в Мантурово плакат Шарьи? Забегая вперёд скажем, что эта загадка не будет разрешена никогда.
Внезапно из кустов выскакивает парень в драной белой рубахе и с совершенно ошалевшими глазами. Он полминуты затравленно озирается по сторонам, потом ныряет обратно в кусты и извлекает оттуда девушку в какой-то бесформенной вязаной блузе, аляповато раскрашенной преимущественно в фиолетовый цвет.
- Где они?
- Не знаю!
- Ну всё-таки где?
- Всё-таки не знаю!
- Таки где?
- Таки не!
Внезапно молодые люди успокаиваются и начинают улыбаться. Звучит суфийская музыка, сперва исподволь, потом на крещендо, потом в полную силу. Молодые люди улыбаются уже во всю ширь и танцуют. Парень заводит песню: «На дай диль пардези нун тайну нит да роона пай джаў га!» Однако не проходит и минуты, как нежное дребезжание ситар хамски перебивает грохот симфонического оркестра. Это первые аккорды первого фортепианного концерта Чайковского Петра Ильича. На скамейку падает тень, молодая пара застывает, будто скованная столбняком. Потом мы видим лицо молодого человека крупным планом: его губы растягиваются в сардонической усмешке, трескаются и кровят. Когда звучит первый фортепианный аккорд, лицо парня разрывает, и в камеру брызжет поток крови.
Поток заливает экран целиком, и на тёмно-бордовом фоне возникает надпись «NIPANYATNÆ».
***
Россия, 1900 год.
Вид бесконечной холмистой равнины, покрытой золотистыми травами. Но это не рожь и не пшеница, это бурьян, иссохший до желтизны из-за раскинувшегося под холмами бесконечного ракетного бункера. Просёлочная дорога рассекает бурьян, и по ней едет бричка.
Широко раскатила свои воды славная река Унжа! Омывает она щедрые земли, густо унавоженные полудикими полорогими коровами. Из этих земель растёт, как крепкий боровик, крепкий землистого цвета мужик, образуя вокруг себя домики, улочки и, глядь, крепкое селеньице. Что же это за чудный город, где по улицам бегают крепкие упитанные румяные дети, где в красивых канавах лежат крепкие упитанные румяные поросята, где в красивых домах близ окон, украшенных наличниками, сделанными настоящими костромскими мастерами, не теряющими даром время, идущее слишком быстро, сидят крепкие румяные красав…
- Заткнись, скука, заткнись, глядь, заткнись, недорос любавный!
- Аркадий, твои похмельные эвфемизмы звучат убого.
- Зато они крепкие и румяные.
Бричка останавливается. Из неё вываливаются знаменитые Дрелинги. Перед ними улица, немного напоминающая любую Мэйнстрит из вестерна, но с подобающим колоритом: вместо фуры с кукурузой - телега с фиолетовой задорной репой; вместо бизонов - подвода с активно брешущими лайками; вместо пьяного индейца - пьяный афроазиат. Вениамин подозрительно принюхивается к мантуровскому аромату.
- Что-то здесь не…
- Веня, сельдьская сельдь! Только не говори, что тут что-то не так! Мы в Мантурово, понимаешь, тля диванная, в Мантурово! Тут всё не так! Тут ничего и никогда…
- Ладно, ладно, я понял, перестань распинаться. А то у нас лимит на многоточия, в следующий раз могу и не прервать.
Братья медленно выступают по брусчатке, ловя взглядом каждую деталь.
- Эй, парень! Знаешь, как Мантурово должны были назвать на самом деле? Манкуртово! Только подумай, Манкуртово! А-ха-ха-ха… - заливается смехом со скамейки косоглазый дед.
- Дед безумен, но доска у меня под рукой. Сыграю и выведаю подробности дела.
- Какого ещё, я не чай, дела?
- Какого-нибудь. Здесь таинственно.
Вениамин играет партию с кыргызским дедом, используя защиту Нимцовича. Дед постоянно кричит про манкуртов, что не смешно. Аркадий постоянно предлагает ходить лошадью, что ещё менее смешно. Аркадий, правда, вообще КАЗАЛЬС как не смешно. В таких условиях Вениамин, конечно, пропускает пешечную атаку по ферзевому флангу.
Дед Чингиз ничего не хочет говорить о деле, поэтому Аркадий советует в новой партии защиту Алёхина (e4 - лошадью ходи). Продолжение дебюта удивляет всех, кроме Вениамина: e4 - лошадью ходи - доской по трепалу.
- Мне, конечно, жаль этого зуба, но ты теперь тоже ишпользуешь эвфемизмы.
- Заткнись, тля.
Ничего не добившись от кыргызского деда, который, как назло, ещё и убежал, братья сворачивают в зловонный тупик. Там стоит ещё одна подвода репы.
- Пора бы нам найти труп.
- Веня, под телегой целых два.
- А, ну да.
- А вот и полиция.
Раздаётся верещание сирены и визг тормозов.
***
Начальник третьего отделения города Мантурово импозантен и свеж, как бутон сибирского адониса. Но когда он начинает допрос, вся лощёность слетает: левый его глаз сворачивает набок, нос задирается ко лбу, верхняя губа закручивается улиткой, поглощая пышные усы. Из ноздри торчит клок мятущихся волос.
- КАК ВЫ ОБЪЯСНИТЕ ВЛАСТЯМ СВОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ?
- Какое ещё преступление? Мы приехали утром.
- НО ВАС ЗАСТАЛИ…
- Ой, Аркадий, у нас ограниченное экранное время. Сделай фокус.
Аркадий роется у себя в рукаве и достаёт жбан Путинки. Начальник, ещё даже не пригубив, начинает рассказывать историю.
…Жил-был в Мантурово фантастически одарённый музыкант по имени Гуго Волков. Родители у него были, очевидно, со странностями, поэтому назвали новорожденного сына в честь Гуго Баскервиля. При этом их даже не смутил тот факт, что Конан Дойл родился на десять лет позже.
Мальчик рос тихим и замкнутым. Добрые мантуровцы решили было, что он бесноватый, и хотели сбросить с утёса в Унжу, но кто-то всё-таки догадался перед этим на всякий случай усадить его за клавикорды. Этим кем-то был Альберт…
- Можно без этого, а. Утёс над Унжей это уже СУДЕЦ какой-то, но ещё съедобно, а вот баяны из интернета - просто за гранью.
- Ладно, но я имел в виду Швейцера.
После этого происшествия стало понятно: всё, что ценит Гуго в жизни - это музыка и Мантурово. Мальчик рос, одержимость искусством и родиной росли вместе с ним. Когда в 1866 году в Москве была открыта консерватория, Гуго было 17 лет. Услышав об этом событии, Волков воскликнул: «Ну раз уж в такой поганой дыре, как Москва, открылся музыкальный вуз, то Мантурово просто обязано обзавестись собственным. Будь я проклят, если не добьюсь этого!» В то же мгновенье полыхнула молния, громыхнул гром, в лесу взвыли лайки, а единственный мантуровский негр осеменил единственную мантуровскую китаянку.
Так случилось, что через Мантурово должен был проезжать Антон Рубинштейн, отец музыкального образования в России и знаменитый композитор, автор невыносимо посредственной оперы «Демон» и, наверное, чего-то ещё, но это доподлинно не известно. Пламенный Гуго обратился к великому музыканту с пламенной речью, в которой пламенно призвал гения споспешествовать немедленному открытию мантуровской консерватории, но тот лишь презрительно плюнул на святую мантуровскую землю, сел в карету и уехал в Баден-Баден.
Такое поведение мэтра до глубины души поразило чувствительного Волкова. Он бросил свои занятия и чах, иногда прерываясь на вспышки дикой ярости. Во время одной из таких вспышек он выкинул в Унжу любимые клавикорды. Опомнившись, он испытал чудовищные муки раскаяния, но исправить содеянное ему было уже не под силу. Прошёл месяц, и в одно мрачное осеннее утро бездыханное тело страдальца нашли на берегу коварной реки. В руках он сжимал поеденную окунем клавишу.
- Но это не конец истории, дорогие друзья. Поговаривают, что перед смертью Гуго поклялся отомстить персонально Антону Рубинштейну, а также всем остальным графоманам от музыкальной композиции, акробатам-исполнителям, фиглярам-дирижёрам, критикам от слова «кретин» и всех, кто называет академическую музыку «классикой».
- Понятно. А портретика Гуго у вас не найдётся?
- Вот он на стене висит. А теперь проваливайте отсюда. Ясно, что вы никого не убивали, но я могу и передумать.
Тягостное впечатление от рассказа полицмейстера столь сильно, что братья, нетвёрдым шагом вышедши в мантуровскую ночь из отделения, чувствуют сильнейший недогон. Вместе с тем, им желается по контрасту с романтическим Гуго чего-то замечательно русского, почвенного, ковырнуть землицу до самых её корней…
- Веня, не гвозди, это тебе хочется.
- Так или иначе, мы сейчас пойдём слушать народный оркестр.
На этих словах сумрак прорезает молния, громыхает гром, воют лайки, и афроазиаты поют «Let my people go». Перед братьями появляется чёрная фигура с бас-балалайкой наперевес. С ужасом они узнают в призраке страдальца Волкова.
- Народный оркестр, значит! - громовым голосом, перекрывая гром, гремит Гуго и бьёт бас-балалайкой братьев по головам. Сумрак с молниями оборачивается непроглядной ночью.
***
Осенняя ночь вроде бы в Мантурово. По центру кадра - покосившаяся на правую сторону и назад к сиротливым кустам деревянная скамейка: на сиденье ошмётки синей краски, доски спинки отмыты дождями дочиста и мокро поблёскивают в свете убывающей луны. Перед скамейкой валяются без сознания братья Дрелинги.
Первым приходит в себя Аркадий. Он некоторое время непонимающе вертит головой по сторонам, но потом взгляд его останавливается на чём-то, что для нас остаётся пока за кадром.
- Пелядь. Пелядь у панов я.
Вениамин приподымается на локтях и смотрит на брата.
- Что, Аркадий?
- Пелядь у панов я. А всё ты виноват со своим народным оркестром. Ковырнул землицу, тля. Вон туда смотри, Асафьев куний.
Вениамин смотрит в сторону, куда показывает Аркадий. Следующий кадром нам крупным планом показывают бетонную в потёках и трещинах стелу с надписью:
Классические Небеса
Добро пожаловать!
TO BE CANTINÆD
Оригинал здесь, у авторов. Я передрал всё как есть, ибо честно ретранслирую. Автор из ображения - Фукс.
НИПАНЯТНАЕ
Серия 3. Классические небеса (ч.1)
Осенняя ночь вроде бы в Мантурово. По центру кадра - покосившаяся на правую сторону и назад к сиротливым кустам деревянная скамейка: на сиденье ошмётки синей краски, доски спинки отмыты дождями дочиста и мокро поблёскивают в свете убывающей луны. Над скамейкой гнутся под ветром унылые ветви лип.Вокруг разбросаны бутылки, смятые алюминиевые банки, окурки. Из-под скамейки выглядывают смятые женские трусы с розовой бахромой. Неподалёку валяется надорванный плакат, и мы можем прочитать надпись: «Шарья - столица восточного полушарья!»
Откуда в Мантурово плакат Шарьи? Забегая вперёд скажем, что эта загадка не будет разрешена никогда.
Внезапно из кустов выскакивает парень в драной белой рубахе и с совершенно ошалевшими глазами. Он полминуты затравленно озирается по сторонам, потом ныряет обратно в кусты и извлекает оттуда девушку в какой-то бесформенной вязаной блузе, аляповато раскрашенной преимущественно в фиолетовый цвет.
- Где они?
- Не знаю!
- Ну всё-таки где?
- Всё-таки не знаю!
- Таки где?
- Таки не!
Внезапно молодые люди успокаиваются и начинают улыбаться. Звучит суфийская музыка, сперва исподволь, потом на крещендо, потом в полную силу. Молодые люди улыбаются уже во всю ширь и танцуют. Парень заводит песню: «На дай диль пардези нун тайну нит да роона пай джаў га!» Однако не проходит и минуты, как нежное дребезжание ситар хамски перебивает грохот симфонического оркестра. Это первые аккорды первого фортепианного концерта Чайковского Петра Ильича. На скамейку падает тень, молодая пара застывает, будто скованная столбняком. Потом мы видим лицо молодого человека крупным планом: его губы растягиваются в сардонической усмешке, трескаются и кровят. Когда звучит первый фортепианный аккорд, лицо парня разрывает, и в камеру брызжет поток крови.
Поток заливает экран целиком, и на тёмно-бордовом фоне возникает надпись «NIPANYATNÆ».
***
Россия, 1900 год.
Вид бесконечной холмистой равнины, покрытой золотистыми травами. Но это не рожь и не пшеница, это бурьян, иссохший до желтизны из-за раскинувшегося под холмами бесконечного ракетного бункера. Просёлочная дорога рассекает бурьян, и по ней едет бричка.
Широко раскатила свои воды славная река Унжа! Омывает она щедрые земли, густо унавоженные полудикими полорогими коровами. Из этих земель растёт, как крепкий боровик, крепкий землистого цвета мужик, образуя вокруг себя домики, улочки и, глядь, крепкое селеньице. Что же это за чудный город, где по улицам бегают крепкие упитанные румяные дети, где в красивых канавах лежат крепкие упитанные румяные поросята, где в красивых домах близ окон, украшенных наличниками, сделанными настоящими костромскими мастерами, не теряющими даром время, идущее слишком быстро, сидят крепкие румяные красав…
- Заткнись, скука, заткнись, глядь, заткнись, недорос любавный!
- Аркадий, твои похмельные эвфемизмы звучат убого.
- Зато они крепкие и румяные.
Бричка останавливается. Из неё вываливаются знаменитые Дрелинги. Перед ними улица, немного напоминающая любую Мэйнстрит из вестерна, но с подобающим колоритом: вместо фуры с кукурузой - телега с фиолетовой задорной репой; вместо бизонов - подвода с активно брешущими лайками; вместо пьяного индейца - пьяный афроазиат. Вениамин подозрительно принюхивается к мантуровскому аромату.
- Что-то здесь не…
- Веня, сельдьская сельдь! Только не говори, что тут что-то не так! Мы в Мантурово, понимаешь, тля диванная, в Мантурово! Тут всё не так! Тут ничего и никогда…
- Ладно, ладно, я понял, перестань распинаться. А то у нас лимит на многоточия, в следующий раз могу и не прервать.
Братья медленно выступают по брусчатке, ловя взглядом каждую деталь.
- Эй, парень! Знаешь, как Мантурово должны были назвать на самом деле? Манкуртово! Только подумай, Манкуртово! А-ха-ха-ха… - заливается смехом со скамейки косоглазый дед.
- Дед безумен, но доска у меня под рукой. Сыграю и выведаю подробности дела.
- Какого ещё, я не чай, дела?
- Какого-нибудь. Здесь таинственно.
Вениамин играет партию с кыргызским дедом, используя защиту Нимцовича. Дед постоянно кричит про манкуртов, что не смешно. Аркадий постоянно предлагает ходить лошадью, что ещё менее смешно. Аркадий, правда, вообще КАЗАЛЬС как не смешно. В таких условиях Вениамин, конечно, пропускает пешечную атаку по ферзевому флангу.
Дед Чингиз ничего не хочет говорить о деле, поэтому Аркадий советует в новой партии защиту Алёхина (e4 - лошадью ходи). Продолжение дебюта удивляет всех, кроме Вениамина: e4 - лошадью ходи - доской по трепалу.
- Мне, конечно, жаль этого зуба, но ты теперь тоже ишпользуешь эвфемизмы.
- Заткнись, тля.
Ничего не добившись от кыргызского деда, который, как назло, ещё и убежал, братья сворачивают в зловонный тупик. Там стоит ещё одна подвода репы.
- Пора бы нам найти труп.
- Веня, под телегой целых два.
- А, ну да.
- А вот и полиция.
Раздаётся верещание сирены и визг тормозов.
***
Начальник третьего отделения города Мантурово импозантен и свеж, как бутон сибирского адониса. Но когда он начинает допрос, вся лощёность слетает: левый его глаз сворачивает набок, нос задирается ко лбу, верхняя губа закручивается улиткой, поглощая пышные усы. Из ноздри торчит клок мятущихся волос.
- КАК ВЫ ОБЪЯСНИТЕ ВЛАСТЯМ СВОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ?
- Какое ещё преступление? Мы приехали утром.
- НО ВАС ЗАСТАЛИ…
- Ой, Аркадий, у нас ограниченное экранное время. Сделай фокус.
Аркадий роется у себя в рукаве и достаёт жбан Путинки. Начальник, ещё даже не пригубив, начинает рассказывать историю.
…Жил-был в Мантурово фантастически одарённый музыкант по имени Гуго Волков. Родители у него были, очевидно, со странностями, поэтому назвали новорожденного сына в честь Гуго Баскервиля. При этом их даже не смутил тот факт, что Конан Дойл родился на десять лет позже.
Мальчик рос тихим и замкнутым. Добрые мантуровцы решили было, что он бесноватый, и хотели сбросить с утёса в Унжу, но кто-то всё-таки догадался перед этим на всякий случай усадить его за клавикорды. Этим кем-то был Альберт…
- Можно без этого, а. Утёс над Унжей это уже СУДЕЦ какой-то, но ещё съедобно, а вот баяны из интернета - просто за гранью.
- Ладно, но я имел в виду Швейцера.
После этого происшествия стало понятно: всё, что ценит Гуго в жизни - это музыка и Мантурово. Мальчик рос, одержимость искусством и родиной росли вместе с ним. Когда в 1866 году в Москве была открыта консерватория, Гуго было 17 лет. Услышав об этом событии, Волков воскликнул: «Ну раз уж в такой поганой дыре, как Москва, открылся музыкальный вуз, то Мантурово просто обязано обзавестись собственным. Будь я проклят, если не добьюсь этого!» В то же мгновенье полыхнула молния, громыхнул гром, в лесу взвыли лайки, а единственный мантуровский негр осеменил единственную мантуровскую китаянку.
Так случилось, что через Мантурово должен был проезжать Антон Рубинштейн, отец музыкального образования в России и знаменитый композитор, автор невыносимо посредственной оперы «Демон» и, наверное, чего-то ещё, но это доподлинно не известно. Пламенный Гуго обратился к великому музыканту с пламенной речью, в которой пламенно призвал гения споспешествовать немедленному открытию мантуровской консерватории, но тот лишь презрительно плюнул на святую мантуровскую землю, сел в карету и уехал в Баден-Баден.
Такое поведение мэтра до глубины души поразило чувствительного Волкова. Он бросил свои занятия и чах, иногда прерываясь на вспышки дикой ярости. Во время одной из таких вспышек он выкинул в Унжу любимые клавикорды. Опомнившись, он испытал чудовищные муки раскаяния, но исправить содеянное ему было уже не под силу. Прошёл месяц, и в одно мрачное осеннее утро бездыханное тело страдальца нашли на берегу коварной реки. В руках он сжимал поеденную окунем клавишу.
- Но это не конец истории, дорогие друзья. Поговаривают, что перед смертью Гуго поклялся отомстить персонально Антону Рубинштейну, а также всем остальным графоманам от музыкальной композиции, акробатам-исполнителям, фиглярам-дирижёрам, критикам от слова «кретин» и всех, кто называет академическую музыку «классикой».
- Понятно. А портретика Гуго у вас не найдётся?
- Вот он на стене висит. А теперь проваливайте отсюда. Ясно, что вы никого не убивали, но я могу и передумать.
Тягостное впечатление от рассказа полицмейстера столь сильно, что братья, нетвёрдым шагом вышедши в мантуровскую ночь из отделения, чувствуют сильнейший недогон. Вместе с тем, им желается по контрасту с романтическим Гуго чего-то замечательно русского, почвенного, ковырнуть землицу до самых её корней…
- Веня, не гвозди, это тебе хочется.
- Так или иначе, мы сейчас пойдём слушать народный оркестр.
На этих словах сумрак прорезает молния, громыхает гром, воют лайки, и афроазиаты поют «Let my people go». Перед братьями появляется чёрная фигура с бас-балалайкой наперевес. С ужасом они узнают в призраке страдальца Волкова.
- Народный оркестр, значит! - громовым голосом, перекрывая гром, гремит Гуго и бьёт бас-балалайкой братьев по головам. Сумрак с молниями оборачивается непроглядной ночью.
***
Осенняя ночь вроде бы в Мантурово. По центру кадра - покосившаяся на правую сторону и назад к сиротливым кустам деревянная скамейка: на сиденье ошмётки синей краски, доски спинки отмыты дождями дочиста и мокро поблёскивают в свете убывающей луны. Перед скамейкой валяются без сознания братья Дрелинги.
Первым приходит в себя Аркадий. Он некоторое время непонимающе вертит головой по сторонам, но потом взгляд его останавливается на чём-то, что для нас остаётся пока за кадром.
- Пелядь. Пелядь у панов я.
Вениамин приподымается на локтях и смотрит на брата.
- Что, Аркадий?
- Пелядь у панов я. А всё ты виноват со своим народным оркестром. Ковырнул землицу, тля. Вон туда смотри, Асафьев куний.
Вениамин смотрит в сторону, куда показывает Аркадий. Следующий кадром нам крупным планом показывают бетонную в потёках и трещинах стелу с надписью:
Классические Небеса
Добро пожаловать!
TO BE CANTINÆD
Оригинал здесь, у авторов. Я передрал всё как есть, ибо честно ретранслирую. Автор из ображения - Фукс.