Основы религиозного воспитания во Франции
Тот, кто считает меня нецерковным человеком - не прав фундаментально и концептуально. Вот, например, как-то раз я пошел со своими пятилетними барбосами в церковь.
По правде говоря, не то, чтобы мы изначально решили туда отправиться. Было субботнее утро и прекрасная погода. Мы были изгнаны из дома за разбойное поведение на тонкой грани здравого смысла, что грозило превратить процесс уборки нашего жилого и не очень, помещения, из теоретически финализируемого в перманентно-бесконечный.
Не то, чтобы мы были сильно против. Скорее - за. Поэтому, возрадовавшись и вознеся хвалу всевышнему, мы пошли куда глаза глядят. Глядели они у нас сначала в парк, где дети степенно гоняли туда-сюда как бешеные минут сорок, как это и положено благовоспитанным французским детям. Потом на центральную площадь нашего городка, где мы посидели в кафе и детям было куплено по стаканчику мороженого, а папе - стаканчик Pinot Noir. Или наоборот, не помню. Потом были цветы для мамы (не поймите правильно, это не я - джентльмен, а малоосознанная детская просьба). Затем последовал la baguette, который изначально предназначался к ужину, но пал жертвой своей собственной свежести, душевной теплоты и хрусткости. Из-за чего и был порешен нами не отходя от кассы (отсюда следует вывод, что никогда не надо стремиться быть слишком хорошим, ибо сожрут моментально). И, кстати, не надо тут кричать: «Вот пусти совка во Францию…». В плане любви к поеданию выпечки прямо у кассы мы с детьми не сильно отличаемся от аборигенов. Потом была набережная Сены и наш местный, «что было, то и насобирали», музей. А на выходе из музея (и шато по совместительству), - вот она. Церковь. Храм. Собор. Cathédral, одним словом.
Деваться было некуда. Напомню, мы шли, куда глядят глаза, а на выходе из музея у них не было никаких других шансов, кроме как воткнуться в церковь, возвышавшуюся строго напротив.
В церкви были скамейки, что ее выгодно отличало от музея. Но не было мороженого и Pinot Noir, что являлось явным упущением. Поэтому и народу здесь было немного. По правде говоря, мы были здесь одни.
Мы сели передохнуть. Разумеется, вопросов было много и сразу. Что характерно - у детей ко мне, а не наоборот. Когда мы прошли стандартные вопросы типа «что мы тут делаем» и «кто этот дядя на стене», пришло время фундаментальных. О боге, жизни, церкви и вере.
Я, запрятав весь свой цинизм подальше и поглубже, отбивался, как мог. Отвечал. Рассказывал. Что кто-то в бога верит, а кто-то не очень. Что место, где мы находимся, для верующих очень важное. Что верить или нет - это выбор каждого. Рассказывал о том, кто такой бог и Иисус. Что молитва - это путь общения с богом, а также возможность попросить его о чем-то серьезном.
И вот тут Илья оживился. Наконец-то мы подошли к весьма интересующей его теме: «Папа» - проникновенно и вдумчиво спросил он - «А попросить бассейн - это серьезно?». Положа руку на сердце, по мне так это более чем серьезное желание. Если моему ребенку бог ниспошлёт бассейн без моего финансового участия - я буду счастлив не меньше, а то и больше, чем он. Но какая-то предательски-нравоучительная мысль о превалировании духовного над материальным заставила меня неуверенно возразить: «Возможно, что просьба не достаточно серьезная, сын...»
«Папа, ты не понял» - твердым голосом сказал Илья - «Я хочу попросить большой бассейн». Крыть было нечем. Пока я прикидывал, что в наших краях бассейн с соответствующим участком земли и домиком потянет лимона на три евротугриков и обдумывал, как убедить Илью взять наличкой, меня отвлек Андрей.
Андрей, в отличие от прагматичного Ильи, серьезно задумался о трансцендентном вопросе круговорота людей в природе. То есть, зачем мы рождаемся, почему умираем и куда попадаем после этого.
То, что люди иногда умирают, дети уже знали. Не то, чтобы я одним прекрасным утром им сказал: «Дети, я должен с вами серьезно поговорить. Мы все умрём», нет. В наш век высоких технологий это слишком примитивно. Я включил им на ночь «Техасскую резню бензопилой», а через полтора часа уложил полностью просвещенных седых детей баиньки. Ну или как-то так, не помню уже.
Короче говоря, после ряда наводящих вопросов я раскололся, что мы приходим и уходим, а бог на все это неизменно мудро посматривает. И, что примечательно, какие эмоции при этом испытывает - неизвестно. Точнее, я догадываюсь, но лучше промолчу.
Андрей на всякий случай уточнил: «То есть, люди умирают, а бог бессмертный?». Получив утвердительный ответ и выдержав мхатовскую паузу, он зафиксировал: «Честно говоря, это несправедливо».
Возразить мне было нечего. Если ты возражаешь пятилетнему ребенку - это надо делать как минимум, искренне.
Я встал. «Ну что, еще по стаканчику?» - спросил я детей, так как содержание мороженого в крови стремительно падало.
Дети были не против.
Пост участвует в конкурсе «На лучшее оскорбление чувств верующих».
По правде говоря, не то, чтобы мы изначально решили туда отправиться. Было субботнее утро и прекрасная погода. Мы были изгнаны из дома за разбойное поведение на тонкой грани здравого смысла, что грозило превратить процесс уборки нашего жилого и не очень, помещения, из теоретически финализируемого в перманентно-бесконечный.
Не то, чтобы мы были сильно против. Скорее - за. Поэтому, возрадовавшись и вознеся хвалу всевышнему, мы пошли куда глаза глядят. Глядели они у нас сначала в парк, где дети степенно гоняли туда-сюда как бешеные минут сорок, как это и положено благовоспитанным французским детям. Потом на центральную площадь нашего городка, где мы посидели в кафе и детям было куплено по стаканчику мороженого, а папе - стаканчик Pinot Noir. Или наоборот, не помню. Потом были цветы для мамы (не поймите правильно, это не я - джентльмен, а малоосознанная детская просьба). Затем последовал la baguette, который изначально предназначался к ужину, но пал жертвой своей собственной свежести, душевной теплоты и хрусткости. Из-за чего и был порешен нами не отходя от кассы (отсюда следует вывод, что никогда не надо стремиться быть слишком хорошим, ибо сожрут моментально). И, кстати, не надо тут кричать: «Вот пусти совка во Францию…». В плане любви к поеданию выпечки прямо у кассы мы с детьми не сильно отличаемся от аборигенов. Потом была набережная Сены и наш местный, «что было, то и насобирали», музей. А на выходе из музея (и шато по совместительству), - вот она. Церковь. Храм. Собор. Cathédral, одним словом.
Деваться было некуда. Напомню, мы шли, куда глядят глаза, а на выходе из музея у них не было никаких других шансов, кроме как воткнуться в церковь, возвышавшуюся строго напротив.
В церкви были скамейки, что ее выгодно отличало от музея. Но не было мороженого и Pinot Noir, что являлось явным упущением. Поэтому и народу здесь было немного. По правде говоря, мы были здесь одни.
Мы сели передохнуть. Разумеется, вопросов было много и сразу. Что характерно - у детей ко мне, а не наоборот. Когда мы прошли стандартные вопросы типа «что мы тут делаем» и «кто этот дядя на стене», пришло время фундаментальных. О боге, жизни, церкви и вере.
Я, запрятав весь свой цинизм подальше и поглубже, отбивался, как мог. Отвечал. Рассказывал. Что кто-то в бога верит, а кто-то не очень. Что место, где мы находимся, для верующих очень важное. Что верить или нет - это выбор каждого. Рассказывал о том, кто такой бог и Иисус. Что молитва - это путь общения с богом, а также возможность попросить его о чем-то серьезном.
И вот тут Илья оживился. Наконец-то мы подошли к весьма интересующей его теме: «Папа» - проникновенно и вдумчиво спросил он - «А попросить бассейн - это серьезно?». Положа руку на сердце, по мне так это более чем серьезное желание. Если моему ребенку бог ниспошлёт бассейн без моего финансового участия - я буду счастлив не меньше, а то и больше, чем он. Но какая-то предательски-нравоучительная мысль о превалировании духовного над материальным заставила меня неуверенно возразить: «Возможно, что просьба не достаточно серьезная, сын...»
«Папа, ты не понял» - твердым голосом сказал Илья - «Я хочу попросить большой бассейн». Крыть было нечем. Пока я прикидывал, что в наших краях бассейн с соответствующим участком земли и домиком потянет лимона на три евротугриков и обдумывал, как убедить Илью взять наличкой, меня отвлек Андрей.
Андрей, в отличие от прагматичного Ильи, серьезно задумался о трансцендентном вопросе круговорота людей в природе. То есть, зачем мы рождаемся, почему умираем и куда попадаем после этого.
То, что люди иногда умирают, дети уже знали. Не то, чтобы я одним прекрасным утром им сказал: «Дети, я должен с вами серьезно поговорить. Мы все умрём», нет. В наш век высоких технологий это слишком примитивно. Я включил им на ночь «Техасскую резню бензопилой», а через полтора часа уложил полностью просвещенных седых детей баиньки. Ну или как-то так, не помню уже.
Короче говоря, после ряда наводящих вопросов я раскололся, что мы приходим и уходим, а бог на все это неизменно мудро посматривает. И, что примечательно, какие эмоции при этом испытывает - неизвестно. Точнее, я догадываюсь, но лучше промолчу.
Андрей на всякий случай уточнил: «То есть, люди умирают, а бог бессмертный?». Получив утвердительный ответ и выдержав мхатовскую паузу, он зафиксировал: «Честно говоря, это несправедливо».
Возразить мне было нечего. Если ты возражаешь пятилетнему ребенку - это надо делать как минимум, искренне.
Я встал. «Ну что, еще по стаканчику?» - спросил я детей, так как содержание мороженого в крови стремительно падало.
Дети были не против.
Пост участвует в конкурсе «На лучшее оскорбление чувств верующих».