Мы этой памяти верны
Мои стихи о войне и о Победе.
Не слышно больше канонады...
Не слышно больше канонады.
Фронт отошёл в который раз.
И по деревне ходят гады
В нацистской форме между нас.
Маманей спрятанный в чулане,
Мальцом безгрешным, лет шести,
Стою, сжимая гвоздь в кармане,
И с места не могу сойти.
Мне страшно. Вздрагивают плечи,
А щёки - мокрые от слёз.
Слух режет звук немецкой речи.
Зашёлся лаем наш Барбос.
Вдруг выстрел. Взвизгнул бедолага,
Прервав свой гневный монолог.
Я уронил пустую флягу,
Пытаясь вжаться в уголок.
Стук сапогов по полу частый.
Смрад табака и грязных тел.
Я видел в щель, как фриц мордастый
Чулана дверь открыть хотел...
Проснулся. Пот кати'тся градом.
Застрял комком в гортани крик.
Скользнул по стенам мутным взглядом,
Дыша со свистом, как старик.
Казалось, минуло то время.
Страна другая, строй иной...
Но новых изуверов племя
Опять идёт на нас войной.
Мы снова слышим с фронта сводки,
И снова Родины сыны
Бьют по врагу прямой наводкой,
Заветам прадедов верны.
Два года мины и снаряды
Калечат души и тела.
Сегодня в бой идут ребята,
Чтоб Русь великая жила!
Весна 45-го года
Была весна, звенел апрель, и пели птицы,
Четыре года шел солдат к чужой столице.
А дома ждали дочь, жена, да мать-старушка
Молилась Богу, пряча боль от всех в подушку.
Он хоронил своих друзей, глотая слёзы.
Но шел вперёд, сквозь топь болот, в жару, в морозы...
И выстоял! Пройдя весь ад потерь, лишений,
Врагом не сломленный солдат в пылу сражений.
Всё позади... Один рывок, одно мгновенье...
Но снайпер выстрелил в висок, избрав мишенью.
И падал муж, отец и сын, раскинув руки,
Как будто Мир обнять хотел в момент разлуки.
В краю, откуда родом был, мать закричала!
Жена единственную дочь к груди прижала.
А по планете шел апрель, ручьи звенели,
И до Победы оставалось две недели...
Я читаю стихи...
Памяти поэта Михаила Луконина
В этом зареве ветровом
Выбор был небольшой,-
Но лучше прийти
с пустым рукавом,
Чем с пустой душой.
Луконин М.К.
Я читаю стихи,
как Великой войны отголоски.
В них и горечь, и боль,
и по-прежнему пули свистят.
Словно кадры тех лет,
в слове ёмком, Луконинском, броском,
оживают глаза
и уставшие лица солдат.
Вижу как наяву,
старшину за суфлёрскою будкой.
Стиснув раненый бок,
он стреляет в чернеющий зал.
Сталинградский театр
содрогается в зареве жутком.
Даже каменный лев
под обстрелом сражённый упал.
Я читаю стихи.
Вижу госпиталь, в нём пахнет мелом.
Свежевымытый пол
в синеву. Воздух дымчат опять.
Кормит супом из ложки
сестричка в халатике белом.
А ослепший танкист
очень просит письмо написать.
Я читаю стихи
обожженного смертью поэта.
Нет, не умерли те,
кто теперь в обелисках стоят -
Все остались в строю,
чтоб шумела над нами победа!
И за ними как прежде
Москва,
Ленинград,
Сталинград!
Я читаю стихи...
Расскажи мне, бабушка...
Поколению победителей посвящается!
Памяти Жиловых Михаила Александровича и Анны Михайловны.
Бабушка, поведай, как в войну жила,
как письмо от деда каждый день ждала.
На защиту встал он с самых первых дней
за свою Отчизну, за родных детей.
Он с тобой оставил пятерых ребят:
мал-мала и меньше, и все есть хотят.
Старшей вашей дочке было только шесть.
Со слезами ночки... Сколько их? Не счесть.
Руки, все в мозолях, сбиты до костей -
мост военным нужен, он всего важней!
Милая, скажи мне, как жила, трудясь,
как в жару и в холод, под дождём и в грязь
ты возила в тачках гравий и песок,
а домой вернувшись, падала «без ног»;
Как варила деткам из очисток суп,
и за булку хлеба отдала тулуп,
а потом всю зиму куталась в платок,
обвязав им туго старый пиджачок;
Как у младших голод пучил животы,
и троих из деток схоронила ты...
Расскажи, родная, как потом жила?
Как в Победу вера выжить помогла.
И пришла Победа! Праздничный салют.
Все вокруг смеются, пляшут и поют.
Ты рыдаешь дома… Слёзы, как поток.
Не вернётся муж твой, чтоб утешить смог.
Дедушка зачислен в летопись полка,
что Бессмертным назван - в память на века!
Я б тебя, родная, тоже записал
с теми, кто Победу здесь, в тылу, ковал!
От снарядов ваших страхом сломлен враг!
И молитвой вашей в мае взят рейхстаг!
Был солдат любовью вашею согрет,
и заботой вашей был в шинель одет.
Вашими трудами вновь возрождена
из руин и пепла сильная страна!
Мы в долгу пред вами - не оплачен счёт.
За великий подвиг - Слава и Почёт!
Поклонюсь за стойкость в пояс городам,
и своим потомкам память передам.
Дедуля
1
На лесной тропинке встретился мне дед,
что не по сезону простенько одет,
держится за палку дряхлою рукой,
а из глаз незрячих слёзы льют рекой.
Я спросил у старца: «Чем могу помочь?
Проводить до дома? Есть ли сын иль дочь?»
Промолчал дедуля, сглатывая ком,
но, присев на камень, рассказал потом:
«Есть семья большая, дом и дивный сад.
Воспитал один я четверых ребят.
Померла Настасья, горлинка моя,
как с войны проклятой возвратился я.
Спину гнул до ночи, поднимал детей,
дал образованье - всё, как у людей.
Все теперь женаты, обрели очаг,
только места деду не найти никак.
И сказал однажды младший из сынов:
«Ты бы шёл, папаша, по местам боёв.
Может, сможешь встретить там однополчан,
потому как дома, что-то заскучал».
Помогал «с заботой» собирать рюкзак:
сухарей дал, фляжку, да деньжат пятак».
И пошел дедуля по лесам бродить.
Что ж теперь поделать, коль остался жить?
2
Предложил я старцу: «Так пойдём ко мне!
Места в отчем доме хватит нам вполне.
Я тебя и чаем крепким напою,
и с дороги дальней баньку истоплю,
в комнатке уютной застелю постель,
и порою зимней вместе под метель
будем дружно слушать в тишине ноч`и,
как трещат поленья весело в печи».
«Нет, - ответил старче. - Ты прости, сынок,
но идти с тобою не велит мне долг.
Память фронтовая - воевал я здесь.
Где-то недалече взвод полёг мой весь.
Поклониться б надо тем святым местам.
Говорят, в деревне рядышком есть храм.
Там зажгу лампадку за своих друзей,
и молиться стану Богу за детей,
чтоб жилось им легче, без войны и бед,
чтоб заботой близких каждый был согрет».
Дед рассказ закончил. Боль сжимала грудь.
«Хочется тем детям мне в глаза взглянуть!»
«Не суди их, парень», - мне промолвил он
и ушёл неспешно, в думы погружён.
3
Шло неслышно время и вилось, как нить.
Старика слепого я не смог забыть.
И однажды утром, лишь блеснул рассвет,
дальнею дорогой я пошёл вослед.
Вот и та деревня. Церковь на краю.
А у кромки леса ясени в строю
над могилой Братской на посту стоят,
чтобы не забыли храбрости ребят.
Тридцать шесть мальчишек здесь в сорок втором
высоту держали под сплошным огнём!
И когда их немец танком стал давить,
ни один не дрогнул! Им бы жить да жить,
но приказ вручили: «Удержать рубеж!»
И простились с жизнью тридцать пять надежд.
Посмотрел правее… Свежий бугорок.
Крестик деревянный, из цветов венок.
Траурные ленты золотом горят,
«От освобождённых!» - надписи гласят.
Не забыли люди славный подвиг твой!
Поклонился в пояс, и пошёл домой.
Не слышно больше канонады...
Не слышно больше канонады.
Фронт отошёл в который раз.
И по деревне ходят гады
В нацистской форме между нас.
Маманей спрятанный в чулане,
Мальцом безгрешным, лет шести,
Стою, сжимая гвоздь в кармане,
И с места не могу сойти.
Мне страшно. Вздрагивают плечи,
А щёки - мокрые от слёз.
Слух режет звук немецкой речи.
Зашёлся лаем наш Барбос.
Вдруг выстрел. Взвизгнул бедолага,
Прервав свой гневный монолог.
Я уронил пустую флягу,
Пытаясь вжаться в уголок.
Стук сапогов по полу частый.
Смрад табака и грязных тел.
Я видел в щель, как фриц мордастый
Чулана дверь открыть хотел...
Проснулся. Пот кати'тся градом.
Застрял комком в гортани крик.
Скользнул по стенам мутным взглядом,
Дыша со свистом, как старик.
Казалось, минуло то время.
Страна другая, строй иной...
Но новых изуверов племя
Опять идёт на нас войной.
Мы снова слышим с фронта сводки,
И снова Родины сыны
Бьют по врагу прямой наводкой,
Заветам прадедов верны.
Два года мины и снаряды
Калечат души и тела.
Сегодня в бой идут ребята,
Чтоб Русь великая жила!
Весна 45-го года
Была весна, звенел апрель, и пели птицы,
Четыре года шел солдат к чужой столице.
А дома ждали дочь, жена, да мать-старушка
Молилась Богу, пряча боль от всех в подушку.
Он хоронил своих друзей, глотая слёзы.
Но шел вперёд, сквозь топь болот, в жару, в морозы...
И выстоял! Пройдя весь ад потерь, лишений,
Врагом не сломленный солдат в пылу сражений.
Всё позади... Один рывок, одно мгновенье...
Но снайпер выстрелил в висок, избрав мишенью.
И падал муж, отец и сын, раскинув руки,
Как будто Мир обнять хотел в момент разлуки.
В краю, откуда родом был, мать закричала!
Жена единственную дочь к груди прижала.
А по планете шел апрель, ручьи звенели,
И до Победы оставалось две недели...
Я читаю стихи...
Памяти поэта Михаила Луконина
В этом зареве ветровом
Выбор был небольшой,-
Но лучше прийти
с пустым рукавом,
Чем с пустой душой.
Луконин М.К.
Я читаю стихи,
как Великой войны отголоски.
В них и горечь, и боль,
и по-прежнему пули свистят.
Словно кадры тех лет,
в слове ёмком, Луконинском, броском,
оживают глаза
и уставшие лица солдат.
Вижу как наяву,
старшину за суфлёрскою будкой.
Стиснув раненый бок,
он стреляет в чернеющий зал.
Сталинградский театр
содрогается в зареве жутком.
Даже каменный лев
под обстрелом сражённый упал.
Я читаю стихи.
Вижу госпиталь, в нём пахнет мелом.
Свежевымытый пол
в синеву. Воздух дымчат опять.
Кормит супом из ложки
сестричка в халатике белом.
А ослепший танкист
очень просит письмо написать.
Я читаю стихи
обожженного смертью поэта.
Нет, не умерли те,
кто теперь в обелисках стоят -
Все остались в строю,
чтоб шумела над нами победа!
И за ними как прежде
Москва,
Ленинград,
Сталинград!
Я читаю стихи...
Расскажи мне, бабушка...
Поколению победителей посвящается!
Памяти Жиловых Михаила Александровича и Анны Михайловны.
Бабушка, поведай, как в войну жила,
как письмо от деда каждый день ждала.
На защиту встал он с самых первых дней
за свою Отчизну, за родных детей.
Он с тобой оставил пятерых ребят:
мал-мала и меньше, и все есть хотят.
Старшей вашей дочке было только шесть.
Со слезами ночки... Сколько их? Не счесть.
Руки, все в мозолях, сбиты до костей -
мост военным нужен, он всего важней!
Милая, скажи мне, как жила, трудясь,
как в жару и в холод, под дождём и в грязь
ты возила в тачках гравий и песок,
а домой вернувшись, падала «без ног»;
Как варила деткам из очисток суп,
и за булку хлеба отдала тулуп,
а потом всю зиму куталась в платок,
обвязав им туго старый пиджачок;
Как у младших голод пучил животы,
и троих из деток схоронила ты...
Расскажи, родная, как потом жила?
Как в Победу вера выжить помогла.
И пришла Победа! Праздничный салют.
Все вокруг смеются, пляшут и поют.
Ты рыдаешь дома… Слёзы, как поток.
Не вернётся муж твой, чтоб утешить смог.
Дедушка зачислен в летопись полка,
что Бессмертным назван - в память на века!
Я б тебя, родная, тоже записал
с теми, кто Победу здесь, в тылу, ковал!
От снарядов ваших страхом сломлен враг!
И молитвой вашей в мае взят рейхстаг!
Был солдат любовью вашею согрет,
и заботой вашей был в шинель одет.
Вашими трудами вновь возрождена
из руин и пепла сильная страна!
Мы в долгу пред вами - не оплачен счёт.
За великий подвиг - Слава и Почёт!
Поклонюсь за стойкость в пояс городам,
и своим потомкам память передам.
Дедуля
1
На лесной тропинке встретился мне дед,
что не по сезону простенько одет,
держится за палку дряхлою рукой,
а из глаз незрячих слёзы льют рекой.
Я спросил у старца: «Чем могу помочь?
Проводить до дома? Есть ли сын иль дочь?»
Промолчал дедуля, сглатывая ком,
но, присев на камень, рассказал потом:
«Есть семья большая, дом и дивный сад.
Воспитал один я четверых ребят.
Померла Настасья, горлинка моя,
как с войны проклятой возвратился я.
Спину гнул до ночи, поднимал детей,
дал образованье - всё, как у людей.
Все теперь женаты, обрели очаг,
только места деду не найти никак.
И сказал однажды младший из сынов:
«Ты бы шёл, папаша, по местам боёв.
Может, сможешь встретить там однополчан,
потому как дома, что-то заскучал».
Помогал «с заботой» собирать рюкзак:
сухарей дал, фляжку, да деньжат пятак».
И пошел дедуля по лесам бродить.
Что ж теперь поделать, коль остался жить?
2
Предложил я старцу: «Так пойдём ко мне!
Места в отчем доме хватит нам вполне.
Я тебя и чаем крепким напою,
и с дороги дальней баньку истоплю,
в комнатке уютной застелю постель,
и порою зимней вместе под метель
будем дружно слушать в тишине ноч`и,
как трещат поленья весело в печи».
«Нет, - ответил старче. - Ты прости, сынок,
но идти с тобою не велит мне долг.
Память фронтовая - воевал я здесь.
Где-то недалече взвод полёг мой весь.
Поклониться б надо тем святым местам.
Говорят, в деревне рядышком есть храм.
Там зажгу лампадку за своих друзей,
и молиться стану Богу за детей,
чтоб жилось им легче, без войны и бед,
чтоб заботой близких каждый был согрет».
Дед рассказ закончил. Боль сжимала грудь.
«Хочется тем детям мне в глаза взглянуть!»
«Не суди их, парень», - мне промолвил он
и ушёл неспешно, в думы погружён.
3
Шло неслышно время и вилось, как нить.
Старика слепого я не смог забыть.
И однажды утром, лишь блеснул рассвет,
дальнею дорогой я пошёл вослед.
Вот и та деревня. Церковь на краю.
А у кромки леса ясени в строю
над могилой Братской на посту стоят,
чтобы не забыли храбрости ребят.
Тридцать шесть мальчишек здесь в сорок втором
высоту держали под сплошным огнём!
И когда их немец танком стал давить,
ни один не дрогнул! Им бы жить да жить,
но приказ вручили: «Удержать рубеж!»
И простились с жизнью тридцать пять надежд.
Посмотрел правее… Свежий бугорок.
Крестик деревянный, из цветов венок.
Траурные ленты золотом горят,
«От освобождённых!» - надписи гласят.
Не забыли люди славный подвиг твой!
Поклонился в пояс, и пошёл домой.