Частная хроника Отечественной войны. 13 июля - 19 июля 1812.
«Народ Русский! Храброе потомство храбрых Славян! Ты неоднократно сокрушал зубы устремлявшихся на тебя львов и тигров; соединитесь все: со крестом в сердце и с оружием в руках никакие силы человеческие вас не одолеют».
Манифест о сборе внутри Государства земского ополчения от 6 июля 1812 г.
ГЗТ "Культура"
13 июля (01 июля) 1812. Осада крепости Динабург войсками маршала Удино.
«Странно намерение… защищать Динабург отдаленный и к обороне не приуготовленный, когда впереди его невозможно маневрировать». - Писал в дневнике генерал Ермолов. Тем не менее, Барклай де Толли и сам император высказались за то, чтобы не сдавать без боя недостроенную крепость, которая прикрывала движение неприятеля на Санкт-Петербург.
1 июля корпус маршала Удино в составе трех пехотных (32000 солдат) и одной кавалерийской (2400 солдат) дивизий подошел к левому берегу Западной Двины. Гарнизон крепости, которая находилась на правом берегу, насчитывал всего 2500 человек и 80 орудий. Прямо с марша Удино бросил кавалерию в атаку на предмостные укрепления. «Едва полк выдвинулся вперед под градом пуль русских пехотинцев, как артиллерия, существование которой маршал отрицал, начала яростно стрелять с укреплений, от которых мы находились так близко, что гранаты пролетали у нас над головами, не успевая разорваться». - Описывал бой барон де Марбо.
В течение 12 часов французы пытались прорваться через мост, и штурмовали крепость «жестоким образом», но гарнизон под командованием генерал-майора Гаврилы Петровича Уланова сдержал неприятеля. Еще 2 дня войска маршала Удино пытались захватить Динабург, однако крепость не сдалась. Это очень удивило и обрадовало военного министра: «Я никогда не полагал, - писал Барклай-де-Толли князю Яшвилю, - что Динабургское мостовое укрепление можно было защищать против превосходных сил неприятельских долгое время».
15 июля «храбрый гарнизон», разрушив мост и укрепления, покинул крепость.
16 июля (04 июля) 1812. 1-я Западная армия покинула лагерь в Дриссе.
Оставив 25000 тысяч солдат под командованием генерала Витгенштейна для защиты дороги на Петербург, 1-я армия покинула дрисскую мышеловку и отправилась через Полоцк к Витебску. Там «рассчитывали уже во всяком случае соединиться с Багратионом, притом дорога на Витебск продолжалась дальше на Смоленск, где выходила на большой московский тракт; она представляла вполне естественную линию отступления для соединения как с Багратионом, так и с подкреплениями, двигавшимися из центральных областей». - перечислял Клаузевиц резоны командования армии.
Через пару дней к Дриссе подошли уже порядком измученные французские войска. «Чем ближе мы подходили, тем тише становились все; не слышно было ни звяканья оружия, ни покашливания; ни одна лошадь не заржала; казалось, что и лошади умеют ходить на цыпочках. В любое мгновение ждали мы громового приветствия из этих окопов и их жерл и тихо подвигались к ним. Вдруг туман, застилавший нам глаза, рассеялся, тишина сменилась шепотом и затем хохотом; за огромными окопами не было ни одной пушки, ни одного солдата. - Описывал радость французов военный врач Генрих фон Роос, однако чем дальше откладывалось генеральное сражение, тем тяжелее становилось солдатам Наполеона. - Переходы этих дней вызвали такое истощение сил, что я никак не могу вспомнить мест последующих наших стоянок».
Тем временем 2-я Западная армия под командованием Багратиона шла форсированными маршами от Несвижа через Слуцк и Бобруйск на соединение с 1-й армией. 1 и 2 июля арьергард генерала Платова прикрывал отход армии в местечке Романово, два лучших кавалерийских полка Вестфальского короля Жерома «были истреблены в прах». 6 июля Багратион получил приказ идти на соединение с 1-й армией через Могилев и Оршу.
18 июля (06 июля) 1812. «Воззвание к жителям Московской Столицы».
Воззвание Государя Императора и «Манифест о сборе внутри Государства земского ополчения» поначалу вызвали у обывателей испуг. Писатель Сергей Николаевич Глинка вспоминал, что на рассвете его разбудила квартирная хозяйка, которая со слезами на глазах кричала: «Мы пропали! Мы пропали!» Бывший ростовский городской голова Михаил Иванович Маракуев описывал, что вся Москва пришла в ужас, а его самого по прочтении манифеста «пронял холодный пот».
Пугаться было чего, воззвание начиналось словами: «Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное НАШЕ Отечество». А между строк читалось: «Армия не справляется, необходимо формировать ополчение, враг у ворот!!!» Однако Наполеон находился еще далеко, а император Всероссийский обещал быть в древней столице уже скоро, к тому же, «где заранее предвидят опасность, там примут и меры к отвращению ее», - говорил Глинка своей квартирной хозяйке.
Кстати, «народный трибун» Сергей Глинка, к которому за излишний патриотизм поначалу даже приставили «наблюдателей», стал московским ополченцем №1. Он заутра прибежал в Сокольники к генерал-губернатору графу Ростопчину и оставил записку: «Обрекаю себя в ратники Московского ополчения и на алтарь Отечества возлагаю на триста рублей серебра».
Однако обычный дворянский патриотизм был несколько иного рода. Вот, как Пушкин описывал «подъем» национального духа в незаконченном романе «Рославлев»: «Светские балагуры присмирели; дамы вструхнули. Гонители французского языка и Кузнецкого моста взяли в обществах решительный верх и гостиные наполнились патриотами: кто высыпал из табакерки французской табак и стал нюхать русской; кто сжег десяток французских брошюрок, кто отказался от лафита и принялся за кислые щи. Все закаились говорить по-французски; все закричали о Пожарском и Минине, и стали проповедовать народную войну, собираясь на долгих отправиться в саратовские деревни».
Помещики очень опасались крестьянских бунтов. Ходили упорные слухи о том, что на захваченных территориях Наполеон дает крепостным свободу. Советский историк Е.В. Тарле цитирует одно из частных писем, отправленных после оставления Москвы: «Неприятель, идя на Москву, имел две цели. Одна из них - возбудить некоторое движение среди крестьян, и другая - принудить к миру, угрожая столице». Действительно, некоторые крепостные мечтали получить свободу даже из рук захватчиков. «Как же! Станем мы лошадей готовить про господское добро. Придет Бонапарт, нам волю даст, а господ мы более знать не хотим!» - Говорили подмосковные крестьяне, которым господа приказывали приготовить лошадей. 10 сентября Князь Дмитрий Михайлович Волконский заехал в кабак в Туле: «Нашел пьяного ундер-офицера, которой доказал мне грубостию, сколь народ готов уже к волнению». Только убедившись в том, что наполеоновские солдаты грабить - грабят, а воли не дают, крестьяне стали уходить в леса.
Французы прекрасно видели ужасающее положение крестьян. Генерал Великой армии Жан Доминик Компан считал, что свиньи во Франции живут лучше и чище белорусских крепостных, а маркиз Пасторе писал в записках: «Грустно наблюдать эту иерархию рабства, это постепенное вырождение человека на общественной лестнице». Мемуаристы отмечают, что в Белоруссии повсеместно вспыхивали крестьянские бунты против помещиков. Витебскую, Минскую, Могилевскую, а затем и Смоленскую губернии вначале войны охватил революционный пожар. Помещики искали помощи у французов, и вместо того, чтобы дать крестьянам волю, Наполеон приказал подавить эти восстания. Генерал Дедем писал в дневнике: «Я полагаю, что император мог бы возбудить восстание в русских губерниях, если бы он хотел дать волю народу, т.к. народ этого ожидал, но Наполеон был уже в то время не генерал Бонапарт, командовавший республиканскими войсками. Для него было слишком важно упрочить монархизм во Франции, и ему трудно проповедовать революцию в России…»
19 июля (07 июля) 1812. Александр I покинул армию.
«Отъезд государя произвел на войска неприятное впечатление. Появляясь каждый день веселым и сохранявшим спокойную наружность, не только не было мысли об опасности, но никому не представлялись обстоятельства худыми, и каждый оживлялся его присутствием». - Описывал генерал Ермолов ощущения простых солдат от отъезда императора. Высокопоставленные военачальники и сановники, наоборот, полагали отъезд Александра из армии за высшее благо. Когда первый славянофил России и государственный секретарь Александр Семенович Шишков узнал, что приказано готовить коляски для выезда императора в Москву, он едва смог этому поверить: «Радость моя была неописанна, теплейшая молитва пролилась из уст моих к подателю всех благ, творцу небесному».
Не секрет, что Александр был бездарным полководцем. Он, как и все Павловичи полагал, что «Война портит армию». Солдаты уже не маршируют строем под бой барабана и звуки флейты, вытягивая ногу, как в балете. Война вносит новые обстоятельства, случайности, которые расстраивают такие стройные ряды, и ломают такие четкие планы.
Наполеон во время тильзитской встречи сказал Александру знаменитое: «Военное дело - не Ваше ремесло», - и в первые дни Отечественной войны царь полностью подтвердил это высказывание Бонапарта. Решение о соединении двух русских армий Александр принял уже после начала войны, - и это чуть не привело к гибели армии Багратиона; именно царь по рекомендации Фуля настаивал на отходе русских войск в мышеловку Дрисского лагеря, где неминуемый разгром ожидал армию Барклая де Толли; к тому же половинчатость решений Александра вносили разлад и сумятицу.
Он так и не назначил главнокомандующего, а значит, не выбрал стратегию войны, - оборонительную, за которую выступал военный министр и командующий 1-й армией Барклай; или наступательную, необходимость которой постоянно проповедовал командующий 2-й армией Багратион. Эта нерешительность царя очень сильно «подогрела» ссору между двумя полководцами. Министр Барклай де Толли обвинял Багратиона в неисполнении приказов, а Багратион взваливал на плечи Барклая всю вину за отступление русских армий.
В этих условиях госсекретарь Александр Шишков затеял своего рода интригу, дабы удалить императора от армии. Автор «Рассуждения о старом и новом слоге российского языка» заручился поддержкой министра полиции Балашова, генерала Аракчеева, и составил многостраничное витиеватое письмо, в котором убеждал Александра побыстрее уехать из армии, несмотря на то, что «присутствие свое в войсках он почитает необходимо нужным и не быть при них вменяет себе в бесславие».
В такое великое время царь должен находиться в центре Отечества, ведь «самая внутренность Государства, лишенная присутствия Государя своего и не видя никаких оборонительных в ней приготовлений, сочтет себя как бы оставленною и впадет в уныние и расстройство». - Приводил один из своих лукавых доводов Государственный секретарь.
Сестра Александра великая княгиня Екатерина Павловна тоже понимала вред присутствия царя в армии: «Если я хотела выгнать вас из армии, как вы говорите, то вот почему: конечно, я считаю вас таким же способным, как ваши генералы, но вам нужно играть роль не только полководца, но и правителя. Если кто-нибудь из них дурно будет делать свое дело, его ждут наказание и порицание, а если вы сделаете ошибку, все обрушится на вас, будет уничтожена вера в того, кто, являясь единственным распорядителем судеб империи, должен быть опорой...»
Умный Александр внял доводам приближенных и скрепя сердце отправился в Москву. Барклай де Толли стал единолично распоряжаться судьбой 1-й Западной армии.