Классика
Выдержка из рассказа.
Рукоплескания становились гуще, сильнее и настойчивее. Толпа,
спускавшаяся с площадки дальше по лестнице, остановилась и оборотилась к
Осокину, загораживая ему дорогу. Все как будто ждали, чтоб Осокин сказал
что-нибудь.
Осокин все больше бледнел и молча, не кланяясь, смотрел на кричавших.
Что ему было сказать? Он знал, что в таких случаях следовало говорить;
дрожащим от волнения голосом он должен был объявить, что эта минута - лучшая
в его жизни, что она составляет самую высшую награду за его труд. Но Осокин
чувствовал, напротив, что эта минута - нечто ужасное, что она
болезненно-ярко осветила перед ним все те сомнения и колебания, которые
давно уже нарастали в душе.
Глаза его блеснули. Он вскочил на подоконник и стал говорить.
- Шш-шш-шш!.. - нетерпеливо понеслось по лестнице. Вокруг стихло.
- Господа!.. - начал Осокин, задыхаясь. - Я вижу, я всем вам очень
чем-то угодил. Мне хотелось бы выяснить, чем именно заслужил я те восторги и
овации, которыми вы сегодня так щедро осыпали меня... Идет великая рать
бойцов на великое освободительное дело. Я - рядовой этой рати, ну, может
быть, один из ее... барабанщиков, что ли? Но разве такие почести, какие вы
сегодня воздали мне, выпадают на долю простым барабанщикам? Нет, дело тут в
чем-то другом... За что же вы благодарите меня? За "чудные звуки", за
наслаждение, которое я даю вам своими... "прелестными произведениями"? В
таком случае, господа, вы ошиблись адресом. Идите к тем, для кого эти
"чудные звуки" составляют цель и высшую правду; для меня же они - высшая
ложь, самое ужасное проклятие искусства, и благодарить меня за доставляемое
наслаждение - это злая насмешка или обидное признание моего бессилия. Я
вовсе не хотел доставлять вам наслаждение, - я хотел вас мучить, терзать...
Но нет, вы и не скажете, что благодарите меня за доставляемое наслаждение -
по крайней мере большинство из вас. Вы благодарите меня, конечно, за те
"чувства добрые", которые я пробудил в вас великою силою искусства.
Да, сила искусства велика, но сила его - вовсе не в способности
пробуждать "добрые чувства". Проклятая и развращающая сила искусства
заключается в том, что оно самым невероятным образом перерождает и уродует
всякое чувство, всякое душевное движение, вызываемое действительностью.
Художник замахивается на жизнь бичом, но в момент удара бич его превращается
в мягкую гирлянду душистых ландышей. Он подносит к людским сердцам огонь,
способный зажечь и двинуть камень, а людские сердца в ответ начинают тлеть
чуть теплым огоньком мягкой и бездеятельной душевной потрясенности. Подобно
буферу вагона, искусство дает человеку возможность легко и приятно
переживать все самые тяжелые душевные толчки. И вот за это-то буферное
действие искусства вы, в действительности, так горячо и благодарите нас...
Господа, будем говорить начистоту! Конечно, вас привлекает и захватывает в
нас не красота. Что красота! Мы вам даем возможность переживать чувства
посильнее и поприятнее чисто эстетических. Вы переживаете с нами два самых
высших счастья, какие только знает жизнь, - счастье борьбы и счастье
всезахватывающей любви к человеку. И как дешево можно от нас получить это
счастье - для этого не нужно ни бороться, ни любить! Притом счастье это,
обработанное нашими руками, так гладко, тепло и комфортабельно! В жизни оно
гораздо более шероховато и более жгуче. Раненый боец, уверяю вас, совершенно
не замечает своей красивой позы, а только ощущает ужасно неприятную боль в
ране, когда человек гибнет в правой борьбе, он вовсе не окружен тем всеобщим
сочувствием, которое возбуждается к нему в читателях нашим изображением этой
борьбы.
О, счастье их велико - счастье побежденных и измученных, но горячо
верящих в грядущую победу... Но это счастье отличается от вашего счастья
больше, чем лесной пожар от потрескивающего в камине мирного огонька. Есть
они, есть эти люди, суровые и бодрые, но - неужели это случайность? - как
раз для них-то мы совершенно ненужны и в лучшем случае представляем лишь
приятный десерт. А за десерт кто же станет так восторженно благодарить! Так
благодарят лишь за хлеб, дающий жизнь... И вы благодарите нас именно за
даваемую вам жизнь, которой нет в ваших собственных душах, за ту сытость,
которую вы испытываете благодаря нам. Но ведь эта сытость - язва, насмерть
убивающая душу, и получать за нее благодарности - самое тяжкое
оскорбление!.. Что можете вы еще пережить в жизни? Художники - начиная с
Толстого, Гюго, Достоевского и кончая нами, малыми - дали вам легко и
приятно пережить все самые тяжелые душевные катастрофы. И вы ими
пресытились. Вы устали бороться, не боровшись, вы устали любить, не любивши.
Вы всё пережили бездеятельным чувством, - и что же дивиться, что в суровой
жизни вы скисаетесь быстрее, чем молоко во время грозы?
"Все это жестоко и несправедливо, - скажете вы. - Мы чувствуем светлые
искры, зароненные в наши сердца, и за эти-то искры и благодарим"... Но в
таком случае позвольте, господа! В чем же проявились эти возженные искры?
Чем заслужили вы право благодарить за них и... и чем заслужил я право
принимать ваши благодарности? Это-то последнее, может быть, самое важное из
всего; самое важное то, что здесь мы с вами тесные союзники. Жизнь вызывает
в нас порыв броситься в битву, а мы этот порыв претворяем в красивый крик и
несем его к вам... Давно сказано: "Слово писателя есть его дело". Может
быть! Но суть-то в том, что дело это все-таки остается лишь словом, и в душе
мы с вами прекрасно понимаем всю чудовищную неестественность этого
дела-слова. Понимаем и молчим, потому что так выгоднее и приятнее. Там внизу
дико бурлит и грохочет громадная жизнь. Наши арфы отзываются на этот грохот
слабым, меланхолическим стоном и будят гармонический отклик в струнах ваших
душ. Получается нежная, прекрасная музыка, и на душе становится тепло и
уютно. Но неужели же вы не чувствуете, сколько душевного разврата в этой
музыке, неужели вы не чувствуете, что принимать за нее благодарности стыдно?
Нет, господа, простите, - я не совсем еще потерял стыд, и вашей
благодарности я не принимаю!..
В.В.Вересаев "На эстраде"
Интересно, а в эпоху телевидения все усугубляется? Ведь количество «легко пережитых душевных катастроф» значительно выросло.
Как то очень легко стали относиться к отношениям между людьми.
Рукоплескания становились гуще, сильнее и настойчивее. Толпа,
спускавшаяся с площадки дальше по лестнице, остановилась и оборотилась к
Осокину, загораживая ему дорогу. Все как будто ждали, чтоб Осокин сказал
что-нибудь.
Осокин все больше бледнел и молча, не кланяясь, смотрел на кричавших.
Что ему было сказать? Он знал, что в таких случаях следовало говорить;
дрожащим от волнения голосом он должен был объявить, что эта минута - лучшая
в его жизни, что она составляет самую высшую награду за его труд. Но Осокин
чувствовал, напротив, что эта минута - нечто ужасное, что она
болезненно-ярко осветила перед ним все те сомнения и колебания, которые
давно уже нарастали в душе.
Глаза его блеснули. Он вскочил на подоконник и стал говорить.
- Шш-шш-шш!.. - нетерпеливо понеслось по лестнице. Вокруг стихло.
- Господа!.. - начал Осокин, задыхаясь. - Я вижу, я всем вам очень
чем-то угодил. Мне хотелось бы выяснить, чем именно заслужил я те восторги и
овации, которыми вы сегодня так щедро осыпали меня... Идет великая рать
бойцов на великое освободительное дело. Я - рядовой этой рати, ну, может
быть, один из ее... барабанщиков, что ли? Но разве такие почести, какие вы
сегодня воздали мне, выпадают на долю простым барабанщикам? Нет, дело тут в
чем-то другом... За что же вы благодарите меня? За "чудные звуки", за
наслаждение, которое я даю вам своими... "прелестными произведениями"? В
таком случае, господа, вы ошиблись адресом. Идите к тем, для кого эти
"чудные звуки" составляют цель и высшую правду; для меня же они - высшая
ложь, самое ужасное проклятие искусства, и благодарить меня за доставляемое
наслаждение - это злая насмешка или обидное признание моего бессилия. Я
вовсе не хотел доставлять вам наслаждение, - я хотел вас мучить, терзать...
Но нет, вы и не скажете, что благодарите меня за доставляемое наслаждение -
по крайней мере большинство из вас. Вы благодарите меня, конечно, за те
"чувства добрые", которые я пробудил в вас великою силою искусства.
Да, сила искусства велика, но сила его - вовсе не в способности
пробуждать "добрые чувства". Проклятая и развращающая сила искусства
заключается в том, что оно самым невероятным образом перерождает и уродует
всякое чувство, всякое душевное движение, вызываемое действительностью.
Художник замахивается на жизнь бичом, но в момент удара бич его превращается
в мягкую гирлянду душистых ландышей. Он подносит к людским сердцам огонь,
способный зажечь и двинуть камень, а людские сердца в ответ начинают тлеть
чуть теплым огоньком мягкой и бездеятельной душевной потрясенности. Подобно
буферу вагона, искусство дает человеку возможность легко и приятно
переживать все самые тяжелые душевные толчки. И вот за это-то буферное
действие искусства вы, в действительности, так горячо и благодарите нас...
Господа, будем говорить начистоту! Конечно, вас привлекает и захватывает в
нас не красота. Что красота! Мы вам даем возможность переживать чувства
посильнее и поприятнее чисто эстетических. Вы переживаете с нами два самых
высших счастья, какие только знает жизнь, - счастье борьбы и счастье
всезахватывающей любви к человеку. И как дешево можно от нас получить это
счастье - для этого не нужно ни бороться, ни любить! Притом счастье это,
обработанное нашими руками, так гладко, тепло и комфортабельно! В жизни оно
гораздо более шероховато и более жгуче. Раненый боец, уверяю вас, совершенно
не замечает своей красивой позы, а только ощущает ужасно неприятную боль в
ране, когда человек гибнет в правой борьбе, он вовсе не окружен тем всеобщим
сочувствием, которое возбуждается к нему в читателях нашим изображением этой
борьбы.
О, счастье их велико - счастье побежденных и измученных, но горячо
верящих в грядущую победу... Но это счастье отличается от вашего счастья
больше, чем лесной пожар от потрескивающего в камине мирного огонька. Есть
они, есть эти люди, суровые и бодрые, но - неужели это случайность? - как
раз для них-то мы совершенно ненужны и в лучшем случае представляем лишь
приятный десерт. А за десерт кто же станет так восторженно благодарить! Так
благодарят лишь за хлеб, дающий жизнь... И вы благодарите нас именно за
даваемую вам жизнь, которой нет в ваших собственных душах, за ту сытость,
которую вы испытываете благодаря нам. Но ведь эта сытость - язва, насмерть
убивающая душу, и получать за нее благодарности - самое тяжкое
оскорбление!.. Что можете вы еще пережить в жизни? Художники - начиная с
Толстого, Гюго, Достоевского и кончая нами, малыми - дали вам легко и
приятно пережить все самые тяжелые душевные катастрофы. И вы ими
пресытились. Вы устали бороться, не боровшись, вы устали любить, не любивши.
Вы всё пережили бездеятельным чувством, - и что же дивиться, что в суровой
жизни вы скисаетесь быстрее, чем молоко во время грозы?
"Все это жестоко и несправедливо, - скажете вы. - Мы чувствуем светлые
искры, зароненные в наши сердца, и за эти-то искры и благодарим"... Но в
таком случае позвольте, господа! В чем же проявились эти возженные искры?
Чем заслужили вы право благодарить за них и... и чем заслужил я право
принимать ваши благодарности? Это-то последнее, может быть, самое важное из
всего; самое важное то, что здесь мы с вами тесные союзники. Жизнь вызывает
в нас порыв броситься в битву, а мы этот порыв претворяем в красивый крик и
несем его к вам... Давно сказано: "Слово писателя есть его дело". Может
быть! Но суть-то в том, что дело это все-таки остается лишь словом, и в душе
мы с вами прекрасно понимаем всю чудовищную неестественность этого
дела-слова. Понимаем и молчим, потому что так выгоднее и приятнее. Там внизу
дико бурлит и грохочет громадная жизнь. Наши арфы отзываются на этот грохот
слабым, меланхолическим стоном и будят гармонический отклик в струнах ваших
душ. Получается нежная, прекрасная музыка, и на душе становится тепло и
уютно. Но неужели же вы не чувствуете, сколько душевного разврата в этой
музыке, неужели вы не чувствуете, что принимать за нее благодарности стыдно?
Нет, господа, простите, - я не совсем еще потерял стыд, и вашей
благодарности я не принимаю!..
В.В.Вересаев "На эстраде"
Интересно, а в эпоху телевидения все усугубляется? Ведь количество «легко пережитых душевных катастроф» значительно выросло.
Как то очень легко стали относиться к отношениям между людьми.