In the mood of love
Конечно, если отвязаться от старого, то так оно выйдет, сложится всё, раскроется. Но это если оторваться. Открепиться от старого. Тут вот затереть память бы. Хотя бы, что ли, мягкой кистью с неполным нажимом.
В первый раз уезжала из дома - ещё пятнадцать лет, но уже после всего самого страшного. Ехала на поезде одна в соседнюю страну. И с каждым новым километром всё больнее натягивалась упругая пуповина, соединяющая меня с моими горами.
А она, оказывается, не рвётся. Теперь-то я её уже по всему миру обмотала. А всё пристёгнута. Размотать бы. Да где уж.
Это ещё у кого-нибудь так бывает, что когда поживёшь на одном месте достаточно долго, чтобы обзавестись множеством хороших знакомых, то наступает однажды такой момент, когда всё, слишком много, перенасыщение коммуникациями? И начинает тошнить как от переедания орехами. И нечем дышать. И хочется как можно скорее выбежать, вылететь куда-нибудь, о, некогда думать куда, всё равно, только бы в какую-нибудь точку, равноудаленную от всех мест, где есть люди, которые тебя знают, и которых знаешь ты. Скорее, тише - чтобы никто ничего не успел понять, стремительней! И - всё.
И ты в безопасности. И никто. Не догадывается. Сколько раз я так уже делала. И всякий раз кажется, будто эта пуповина вот сейчас, вот в этот раз оборвётся, и всё выхлестнется. И станет вкусно дышать, как когда в детстве ходили за кандилью с брезентовыми рюкзаками в какие-то горные рощи. Где эти рощи? Не помню...
Я ведь так никогда ничего не доведу до конца! Эй, путешественники! Как вы всё доводите до конца? Тоже не доводите, небось. Бродячий цирк - бесконечное повторение недожитых отрезков. Кусочками.
Тётьгаль говорит, что у меня в роду был цыган в красной рубахе. То-то и оно, был, наверняка. Беспечная душа. И ни в ком из семьи ген не отразился, а во мне - на те, пожалуйста. И в волосах, и в нарядах, и в движениях сердца.
Потому я надеваю одну из своих многочисленных широких юбок в цветах, отпускаю кудри на волю и ухожу в небо.