ЖЗЛ. Доктор Сергей . "Радостная История"
Возвращаясь к моей первой статье в серии "Жизнь.Замечательные Люди"
Я обещал опубликовать у себя несколько рассказов Доктора Сергея
Вот, пока пост тот не забылся массово, исполняю свое обещание, публикую первый рассказ
Радостная история.
Ты сегодня спросила меня - Отчего ты помнишь только печальные истории с ужасным концом? Нельзя жить только в мире теней. Неужели все в твоей жизни так мрачно. Сплошное горе, сплошные смерти.
Что мне сказать тебе мой друг, конечно же, нет. Только, те, кто выжил, те, кто выздоровел, их большинство. А те, кого я провожал в последний путь они в моем сердце, они боль моя и моя печаль. Ибо, в каждом фатальном случае я чувствую свою вину. Чувствую свою несостоятельность и, как врача и, как человека. Эта мой постоянный бой со смертью, мой путь.
И сразу же после нашего разговора я вспомнил о той грандиозной битве со смертью. Той, что во многом определила мою судьбу.
Итак, слушай.
Я совсем молодой врач, первый год после интернатуры, возглавляю анестезиологическо-реанимационную службу сибирского городка со стотысячным населением в тайге среди гор и речек. В моем подчинении три врача и тридцать сестер и мне всего лишь двадцать четыре. Три врача - один спивающийся, другой сумасшедший, повернутый на построении собственного самолета и написании симфонии, третий старше меня всего на пять лет, но уже потерявший всякий интерес к медицине. До ближайшего крупного центра триста пятьдесят километров, и это по тайге и горам.
Лето было в разгаре. Прекрасное сибирское лето. Жаркое, но не очень, с теплыми ночами и без дождей. Сидя в ординаторской, увешенной фоторепродукциями еще мало тогда известного Эшера, слушая на катушечном магнитофоне " Wish You Were Here” и, покуривая самые фирменные тогда " БТ", я мечтал о спокойной ночи и маленьком, краткосрочной ночном адюльтере, то ли с милой гинекологией Настенькой, то ли с Валентиной, операционной сестрой (старше меня так лет на пятнадцать, но красивой и статной). Звонок телефона, как всегда противный и тревожный.
- Александр Викторович, вызывают в роддом, на ручное отделение плаценты, машина уже выехала- сказала медсестра из приемного отделения.
-Началось, ну да ладно, это минут на тридцать-сорок,- подумал я и начал собираться.
Был я тогда метр девяносто роста при весе семьдесят пять килограмм и сорок восьмом размере джинсов и, конечно же громадной копны кудрявых волос а-ля Анджела Дэвис обутый в деревянные сабы на высокой платформе.
Через пятнадцать минут мы уже были с моей анестезисткой в родильном зале роддома. Молодая первородка, из глухой сибирской деревни, лежала на гинекологическом кресле и готовилась к ручному отделению плаценты. Она полчаса назад родила девочку-крепышку в девять баллов по шкале Апгар, и была усталой, но безмерно счастливой и спокойной, с улыбкой сибирской мадонны. И теперь, спустя много лет я понимаю, что с этого момента Бог распростер свою длань над нами, а смерть уже стояла за нашими спинами. Я до сих пор не могу понять, ну что, что меня подвигло закатетеризировать и центральную вену, и перефирическую в ситуации, которая не предвещала абсолютно ничего плохого. Акушер-гинеколог, милая и мудрая врач, принявшая роды наверно у половины женщин нашего городка, однако не дергала меня и не торопила. Я начал внутривенный наркоз. Акушеры пошли на ручное отделение и, тут все началось. При удалении плаценты, обнаружилась ретроплацентарная гематома, и одномоментно в таз ухнуло не менее двух литров крови. Мир сразу же перевернулся. Артериальное давление рухнуло до нуля, но сердце еще билось. Губы у молодой мамы стали синими, вокруг глаз легли черные тени. Маска смерти легла на ее божественный лик. И если бы не две вены, одна из которых была центральная, через пару минут смерть была бы неизбежна. Растворы лились в вены струей, я нагнетал их с помощью груши от аппарата измерения давления. Первые минуты мы с ней выдержали. Акушеры тампонировали полость матки. Но ситуация оставалась критической. Я заинтубировал трахею и начал искусственную вентиляцию легких. Милая девочка чуть-чуть порозовела, но смерть еще плотно держала ее в своих объятиях. Надо было решать, что делать. Роддом был на частичном ремонте. А нужно было идти на большую операцию и удалять матку с перевязкой сосудов. Работающая операционная находилась в другом корпусе. И вот я качающий дыхательный мешок, анестезистка держащая две капельницы, молодая мамочка в наркозе на носилках которые несут санитарки и женщины врачи-акушеры медленно двинулись из родовой. Спустились осторожно на первый этаж по скрипучей деревянной лестнице, прошли метров пятьдесят по улице, зашли во второй корпус. Благо операционная была на первом этаже. К этому времени я уже знал, что у меня на готове три донора, двое из состава дежурной бригады и один едет из города. Начали операцию под переливание первых капель донорской крови. И далее все пошло спокойно и плавно. Наша солнышко, наша Мадонна порозовела, чернота с глаз и синева с губ исчезли, артериальное давление стабилизировалось. Матку убрали быстро и технично. Я уже во всю шутил, отпускал игривые замечания в адрес коллег. Все предвещало хороший конец. И вдруг кровь в ране стала мгновенно черной. Я схватился за пульс, не прощупывается. Трубкой сердце, сердца нет. Все, остановка сердца, клиническая смерть. Дальше уже как машина, закрытый массаж сердца, внутривенно адреналин. атропин, сода, гормоны, кислород на сто процентов. Пять минут сердце стоит, массаж продолжаю. Десять минут, сердца нет. Что чувствует врач, когда проводит реанимационные мероприятия? Для меня это и тогда и сейчас катарсис, ощущения того, что вступаешь в потусторонний мир, ощущение полной сюреальности. И порой проводя массаж сердца, ощущение того, что ты наблюдаешь сам себя и умирающего со стороны. И всегда с одной точки, в метре от грудной клетки пациента и чуть-чуть сбоку слева. Качая сердце, я вдруг осознаю, что если сейчас не заведу сердце, то брошу медицину и это решение стукнуло меня, как вспышка молнии. Я знал, что так и будет. На двадцать пятой минуте клинической смерти сердце мы завели. Но зрачки у нашей девочки были широкими, и это после столь длительной остановки сердца говорило лишь об одном, о смерти мозга. Операцию все же закончили. Мы понимали, что причиной остановки была наверно тромбоэмболия. И то, что сердце завели, это было чудо. А дальше опять носилки, санитарная машина и перевозка чуть живой девочки в реанимацию на основную базу.
Вечер явно не гармонировал с происшедшим. Тихий и ясный закат, палаты реанимации залитые солнцем, мерно работающий аппарат искусственной вентиляции "РО-2" и девочка, молодая мама, которая уже вряд ли когда-нибудь насладится своим материнским счастьем. Главный хирург на вечернем обходе поднял ее веки, заглянув в ее глаза и увидев широченные зрачки, цинично-правдиво сказал,
- Да, если выживет, то будет полной дурой.
Мне хотелось врезать ему в морду, но он был прав и все это понимали.
Всю ночь я не отходил от нее. Я отдавал ей каждую каплю своей души, я молил Бога, я умирал вместе с ней. К утру неожиданно она вдруг подняла руку, и попыталась вытащить интубационную трубку из горла. Затем открыла глаза и ее зрачки при этом были нормальными. Я ни чего не понимал, я думал, что меня начинает глючить после бессонных суток и пережитого. Но это было наяву.
К утреннему обходу главного хирурга моя красавица была в ясном сознании, самостоятельно дышала и, конечно же, абсолютно не догадывалась, что мы с ней вместе пережили. Она только спросила Володю Гаштыкова,
- Доктор, а почему Вы меня дурочкой обзывали?
Она осталась жива, а я остался в медицине.