Make-up
Красилась я за всю свою жизнь так редко, что каждый случай достоин отдельной саги упоминания. А то как спросит гипотетически возможная внучка (тут особо чуткие могут сделать радостную стойку и сказать: "О! Ты наконец готовишься стать бабушкой?!". "Не дождетесь", - отвечу я, в смысле - нет, все еще не готовлюсь), так вот, как спросит гипотетически возможная внучка: "Бабушка-бабушка, расскажи, как ты красилась", а впавшая в окончательный маразм бабушка оскорбленно подожмет остатки губ, расправит остатки ложно понятой гордости, и скажет: "Я не красилась никогда!"
Чтобы не дать соврать этой гипотетически возможной старушке, вспомню то, что еще помню.
Первый опыт пользования косметикой приходится на летний пионерский лагерь. Пионерский лагерь такая тоскливая штука, что все эпизоды пребывания в нем слились воедино, и точно выделить год не представляется возможным. Судя по некоторым признакам, речь идет о возрасте 11-12 лет. По вечерам, перед танцами, мы бегали к одному из лагерных строений, соскребали с его стен голубенькую штукатурку и получившимся порошком красили глаза. Это были наши тени. Не представляю, как выглядели со стороны одинаково и буквально отштукатуренные девочки, но сами мы ощущали глубокую причастность к прекрасному взрослому миру, а разве не за этим вообще красятся?
После экспериментов с штукатуркой наступает провал в полтора десятка лет, в течение которых краситься мне просто не приходило в голову. А если мимолетно и приходило, то было слишком жалко тратить время на столь бессмысленное занятие, оторывая его от занятий неизмеримо более осмысленных и интересных. Идея, что таким образом я могу улучшить собственную внешность и подороже себя продать была мне глубоко чужда. Не то, чтобы я находила свою внешность совершенной (нет, и слава богу). Но мои отношения с внешним миром (а ведь тети красятся именно для отношений с внешним миром, насколько я понимаю?) носили такой характер, что попытка улучшать свою внешность была совершенно дикой в их контексте (и слава богу).
Но вот, на исходе туманой юности, а именно ближе к 30 годам, у меня вдруг наметилось свидание с персонажем времен зари этой же юности, а именно с моей первой любовью по имени Ш. Наш оставшийся в прошлом роман, хоть и имел все внешние признаки настоящего романа, обладал вместе с тем всеми признаками спектакля, который мы оба не забывали играть даже в самые пронзительные и искренние моменты и безо всяких свидетелей. Столь извращенное протекание первой любви было связано с тем, что оба действующих лица уже в нежном возрасте были глубоко испорчены творческой деятельностью, и никогда не могли воспринимать самих себя с железобетонной серьезностью. Грань между собой - реальным человеком и собой - литературным персонажем неведомого произведения, то и дело терялась (с чем можно ознакомиться в лит. памятнике, увенчавшем этот эпизод моей жизни, под названием "Миша+Саша").
Посему, когда герой моего романа всплыл из мутной водицы прошлого и пригласил меня в театр, я легко включилась в привычный игровой режим, и стала продумывать декорации, костюмы и аксессуары. Ради Большой Игры были извлечены на свет божий платьице и туфельки, что само по себе свидетельствовало о глубокой неординарности ситуации (видеть меня в платьице и туфельках довелось в этой жизни немногим, даже и среди друзей со стажем). Подруга-художник усердно убеждала меня в том, что образ требует макияжа, с чем, скрепя сердце, я вынуждена была согласиться - играть так играть. Та же подруга, пользуясь всеми накопленными художественными знаниями и опытом, два часа вдохновенно рисовала мне лицо, которое я торжественно пронесла через половину ул. Горького, от Маяковки Театра Станиславского и Немировича-Данченко, где и предъявила бывшему возлюбленному, вместе с платьицем, туфельками, и прочими материальными и нематериальными аксессуарами роли.
Что там было на сцене, убей, не помню. Мы с Ш. старательно и с кайфом играли свой спектакль, и спектакль этот, судя по всему, удался, потому что при расставании Ш., переместившись из образа вдохновенного партнера-актера в образ режиссера, строго сказал мне: "Саша, только один прокол. Когда Вы вошли в театр, Вы не посмотрелись в зеркало". Черт, это действительно был прокол. Но к гриму у строгого режиссера замечаний не было, из чего пост-фактум заключаю, что грим был хорош. Увы, его фотографий история для нас не сохранила.
И прошло еще полтора десятка лет... В студеную зимнюю пору, а именно 31 декабря 2004 года, я сидела с пятилетним ребенком в бревенчатой избе, стоящей на самом краю глухой деревени, в свою очередь стоящей в глубине лесов и болот Тверской губернии. Было мне, по ряду причин, хреново. Вместе с тем пятилетнему ребенку требовалось организовать Новый год, а никакими подпорками для организации веселья в виде телевизоров, гостей и салютов, глухая деревня не располагала. Оставалось исходить из имеющихся ресурсов. Ресурсы сводились к бесконечным снегам вокруг, наряженной во дворе елки и коробке детского грима, предусмотрительно захваченной с собой из города. Этим самым детским гримом я и изобразила праздник на детской и своей физиономии, чем вполне порадовала ребенка, увидевшего крашеную мать впервые в жизни. Не знаю, может ли такое чудо порадовать еще кого-то, но окраска образца "Новый год 2004/205" предъявлена на верхней фотографии.
Следующий Новый год оказался бездарным плагиатом, отличашимся от предыдущего лишь в несущественных деталях. 31 декабря мы снова сидели с ребенком в отрыве от цивилизации, только ребенок был уже шестилетний, дом не бревенчатый, а каменный, и стоял он не среди тверских болот, а среди крымских гор. И было мне, по ряду причин, еще хреновее, чем в год предыдущий. И все та же коробочка с детским гримом пособила в организации праздничной атмосферы для детки.
И это был последний - на сегодня - раз в жизни, когда я взялась мейкапировать свою физиономию.
Потом, откуда ни возьмись, на меня свалилась совершенно другая жизнь, в которой такой надобности уже не возникало. И слава богу.