О пользе злобных дураков. И об именах
С течением жизни у меня образовалось некоторое количество врагов. Назовем их Полуэктами. Хотя они скорее Полуэктовны. Эти полуэктовны не такие враги, которые бросаются гранатами или плещутся кислотой, а такие, которые не упускают ни малейшего случая сказать про меня гадость. И даже сами эти случаи создают, если готовые не подворачиваются.
Раньше я на них очень сильно обижалась, страдала и рвалась отомстить. Теперь это переменилось. Не стану врать, что возлюбила врагов своих, готова подставлять им все имеющиеся щеки и желать здоровьица. Не готова. И то, что они делают, по-прежнему считаю большой гнусностью (а слово - оно ведь дело, да еще какое дело). Но вместо того, чтобы обижаться и страдать, я вдруг начала думать. Не буду также говорить литературное "я благодарен своим врагам, они научили меня..." Ничему они меня не научили, сама научилась. В чем-то и с помощью других людей, но уж точно не полуэктовен. Злоба ничему не учит.
Но вот наглядный пример, как из злобного импульса вместо ответной злобы получается текст..
Одна из полуэктовен, давно не имевшая случая сказать очередную гадость, не стала ждать милостей от природы, а взяла дело в свои руки и приебалась на этот раз к моему имени. Сия умная и добрая полуэктовна поведала миру, что, оказывается, 1) только безумный может назвать девочку Александрой, потому что всем известно, что нормальные девочки Александрами не бывают и 2) что если девочка еще и сама себя называет Александрой, то это вообще не девочка, а смерть всему живому, и от нее надо бежать-спасаться, и вообще с ней все ясно (аргумент главный и неоспоримый).
Походила я несколько времени, поосознавала глубину и мудрость этой мысли, и, вместо того, чтобы испытать всю гамму прежних чувств, решила рассказать о своих отношениях с именами вообще и своим собственным в частности.
С именами у нас в семье явные нелады. Хотя знаю я наверняка не все, но и того, что знаю, достаточно.
Сначала была бабушка - сестра моей родной бабушки, но слова "двоюродная" у нас никогда в ходу не было, она была точно такая же родная. Так вот бабушки мои родились в семье железнодорожного инженера. Он ездил по разным местам, куда звала его железнодорожная служба. Поэтому все дети рождались в разных городах. А бабушка, о которой речь, родилась в маленьком грузинском селении. Оно было такое маленькое и отдаленное, что церкви своей там не было, и священник туда наезжал только раз в пол года. Вот, значит, бабушка родилась, и ее назвали Тамарой. И пробыла она Тамарой пол года - пока не приехал священник. Когда же он приехал, и девочку понесли крестить, то получили суровую отповедь, что Тамара - имя великой грешницы царицы Тамар, и этим именем крестить никак нельзя. Ну, посмотрели в святцы, и стала девочка Валей. И всю жизнь прожила Валей - тихой, безропотной, последней в любой очереди. С мужем-самодуром и бездетной. С тех пор, как я узнала эту историю, мне не дает покоя мысль, что останься она Тамарой, все в ее жизни сложилось бы иначе.
А потом родилась моя мама. Родилась она в Москве, а все ключевые старшие родственники, патриархи и матриархи, жили в Харькове. Получивши радостную весть о рождении девочки, они долго судили-рядили, и постановили назвать девочку Наташей. О чем и отправили телеграмму из Харькова в Москву. Но почта наша уже тогда была нашей почтой, и пока телеграмма дошла до адресата, "Наташа" преобразовалась в "Таню". Маму назвали Таней. Когда накладочка выяснилась, было уже поздно.
Прошло еще ..цать лет, и родилась я. На мне решили отыграться, исправить ошибку почты и судьбы. Раз матушку не удалось назвать Наташей, назвали Наташей хоть меня. Харьковская прабабушка, очень этого хотевшая, успела порадоваться и даже подержать меня на ручках. И умерла, когда мне было пол года. Наверное, ради этой ее радости, мне стоило побыть Наташей. Но больше Наташей я никогда не была.
В семье быстро утвердилось имя Тала, Талочка (производное от Наташа-Наталка-Талка). Я долгое время была уверена, что именно так меня и зовут. В детском саду я тоже была Тала, все вещи, фотографии, шкафчики и полотенчики были так подписаны, и в выпускном аттестате (да, делали нам такой в детском саду!) было написано "Отличнице Талочке Горяшко".
Потом началась советская школа со своими суровыми советско-школьными законами. Имен теперь вовсе не было, были фамилии. Меня звали по фамилии. Горяшко, к доске, Горяшко сегодня дежурная, Горяшко, за тобой пришли.
В таком режиме я дожила до 15 лет. К этому возрасту случилось два события. Я окончательно и бесповоротно утвердилась в любви к отцу и всему, что с ним связано, в том числе, и к его имени. А зовут его Александр. А второе - я впервые попала в заповедник и впервые была в экспедиции, среди новых для меня людей, в новой (и произведшей радикальный переворот в мозгах и душе) среде. От всего этого у меня появилась небывалая ранее решимость сказку сделать былью, и в один жаркий июньский день я объявила сотоварищам, что отныне меня зовут Александра. Сотоварищи переучились быстро. Во-первых, мы и знакомы-то были недавно, они еще не привыкли ни к какому моему имени, а во-вторых на Наташу я просто перестала отзываться. Впрочем, я и раньше на нее частенько не отзывалась, совершенно не воспринимая это слово как свое имя.
Прошло еще сколько-то лет, довольно много. Я уже стала совсем большой и даже обзавелась собственным сыном. Я очень хотела назвать его Сашей. То есть ни вариантов, ни сомнений у меня никаких никогда не было, я твердо знала, что своего ребенка, мальчика или девочку, назову Сашей. Но так вышло, что всего за пол года до рождения моего сына у его отца в предыдущей семье родился мальчик, которого назвали Сашей. И меня попросили быть разумной. "Ты сама посуди - два брата с одинаковыми именами, отчествами и фамилиями, с разницей в пол года..." Так мой сын стал Сережей.
И вот, когда уже был у меня сын Сережа - несбывшийся Саша, - отец вдруг рассказал мне, что когда я родилась, он очень хотел назвать меня Сашей. Ну, просто ему очень нравилось это имя для девочки. Но женская часть семьи дружно обвинила его в эгоизме ("Как это - своим именем дочку называть, в честь себя что ли, ишь какой!"), и он почел за лучшее не спорить.
И прошло еще сколько-то лет. Сын Сережа стал уже довольно большой, лет десяти. Мы идем с ним по улице, и вдруг он робко спрашивает, можно ли человеку поменять имя. "Ну, теоретически... - отвечаю я. - А что такое?" - "Ты извини, - говорит Сережа, - но мне не нравится мое имя. Я хотел бы, чтобы меня звали иначе" - ? - "Я хотел бы быть Сашей".
Занавес.
Раньше я на них очень сильно обижалась, страдала и рвалась отомстить. Теперь это переменилось. Не стану врать, что возлюбила врагов своих, готова подставлять им все имеющиеся щеки и желать здоровьица. Не готова. И то, что они делают, по-прежнему считаю большой гнусностью (а слово - оно ведь дело, да еще какое дело). Но вместо того, чтобы обижаться и страдать, я вдруг начала думать. Не буду также говорить литературное "я благодарен своим врагам, они научили меня..." Ничему они меня не научили, сама научилась. В чем-то и с помощью других людей, но уж точно не полуэктовен. Злоба ничему не учит.
Но вот наглядный пример, как из злобного импульса вместо ответной злобы получается текст..
Одна из полуэктовен, давно не имевшая случая сказать очередную гадость, не стала ждать милостей от природы, а взяла дело в свои руки и приебалась на этот раз к моему имени. Сия умная и добрая полуэктовна поведала миру, что, оказывается, 1) только безумный может назвать девочку Александрой, потому что всем известно, что нормальные девочки Александрами не бывают и 2) что если девочка еще и сама себя называет Александрой, то это вообще не девочка, а смерть всему живому, и от нее надо бежать-спасаться, и вообще с ней все ясно (аргумент главный и неоспоримый).
Походила я несколько времени, поосознавала глубину и мудрость этой мысли, и, вместо того, чтобы испытать всю гамму прежних чувств, решила рассказать о своих отношениях с именами вообще и своим собственным в частности.
С именами у нас в семье явные нелады. Хотя знаю я наверняка не все, но и того, что знаю, достаточно.
Сначала была бабушка - сестра моей родной бабушки, но слова "двоюродная" у нас никогда в ходу не было, она была точно такая же родная. Так вот бабушки мои родились в семье железнодорожного инженера. Он ездил по разным местам, куда звала его железнодорожная служба. Поэтому все дети рождались в разных городах. А бабушка, о которой речь, родилась в маленьком грузинском селении. Оно было такое маленькое и отдаленное, что церкви своей там не было, и священник туда наезжал только раз в пол года. Вот, значит, бабушка родилась, и ее назвали Тамарой. И пробыла она Тамарой пол года - пока не приехал священник. Когда же он приехал, и девочку понесли крестить, то получили суровую отповедь, что Тамара - имя великой грешницы царицы Тамар, и этим именем крестить никак нельзя. Ну, посмотрели в святцы, и стала девочка Валей. И всю жизнь прожила Валей - тихой, безропотной, последней в любой очереди. С мужем-самодуром и бездетной. С тех пор, как я узнала эту историю, мне не дает покоя мысль, что останься она Тамарой, все в ее жизни сложилось бы иначе.
А потом родилась моя мама. Родилась она в Москве, а все ключевые старшие родственники, патриархи и матриархи, жили в Харькове. Получивши радостную весть о рождении девочки, они долго судили-рядили, и постановили назвать девочку Наташей. О чем и отправили телеграмму из Харькова в Москву. Но почта наша уже тогда была нашей почтой, и пока телеграмма дошла до адресата, "Наташа" преобразовалась в "Таню". Маму назвали Таней. Когда накладочка выяснилась, было уже поздно.
Прошло еще ..цать лет, и родилась я. На мне решили отыграться, исправить ошибку почты и судьбы. Раз матушку не удалось назвать Наташей, назвали Наташей хоть меня. Харьковская прабабушка, очень этого хотевшая, успела порадоваться и даже подержать меня на ручках. И умерла, когда мне было пол года. Наверное, ради этой ее радости, мне стоило побыть Наташей. Но больше Наташей я никогда не была.
В семье быстро утвердилось имя Тала, Талочка (производное от Наташа-Наталка-Талка). Я долгое время была уверена, что именно так меня и зовут. В детском саду я тоже была Тала, все вещи, фотографии, шкафчики и полотенчики были так подписаны, и в выпускном аттестате (да, делали нам такой в детском саду!) было написано "Отличнице Талочке Горяшко".
Потом началась советская школа со своими суровыми советско-школьными законами. Имен теперь вовсе не было, были фамилии. Меня звали по фамилии. Горяшко, к доске, Горяшко сегодня дежурная, Горяшко, за тобой пришли.
В таком режиме я дожила до 15 лет. К этому возрасту случилось два события. Я окончательно и бесповоротно утвердилась в любви к отцу и всему, что с ним связано, в том числе, и к его имени. А зовут его Александр. А второе - я впервые попала в заповедник и впервые была в экспедиции, среди новых для меня людей, в новой (и произведшей радикальный переворот в мозгах и душе) среде. От всего этого у меня появилась небывалая ранее решимость сказку сделать былью, и в один жаркий июньский день я объявила сотоварищам, что отныне меня зовут Александра. Сотоварищи переучились быстро. Во-первых, мы и знакомы-то были недавно, они еще не привыкли ни к какому моему имени, а во-вторых на Наташу я просто перестала отзываться. Впрочем, я и раньше на нее частенько не отзывалась, совершенно не воспринимая это слово как свое имя.
Прошло еще сколько-то лет, довольно много. Я уже стала совсем большой и даже обзавелась собственным сыном. Я очень хотела назвать его Сашей. То есть ни вариантов, ни сомнений у меня никаких никогда не было, я твердо знала, что своего ребенка, мальчика или девочку, назову Сашей. Но так вышло, что всего за пол года до рождения моего сына у его отца в предыдущей семье родился мальчик, которого назвали Сашей. И меня попросили быть разумной. "Ты сама посуди - два брата с одинаковыми именами, отчествами и фамилиями, с разницей в пол года..." Так мой сын стал Сережей.
И вот, когда уже был у меня сын Сережа - несбывшийся Саша, - отец вдруг рассказал мне, что когда я родилась, он очень хотел назвать меня Сашей. Ну, просто ему очень нравилось это имя для девочки. Но женская часть семьи дружно обвинила его в эгоизме ("Как это - своим именем дочку называть, в честь себя что ли, ишь какой!"), и он почел за лучшее не спорить.
И прошло еще сколько-то лет. Сын Сережа стал уже довольно большой, лет десяти. Мы идем с ним по улице, и вдруг он робко спрашивает, можно ли человеку поменять имя. "Ну, теоретически... - отвечаю я. - А что такое?" - "Ты извини, - говорит Сережа, - но мне не нравится мое имя. Я хотел бы, чтобы меня звали иначе" - ? - "Я хотел бы быть Сашей".
Занавес.