Я люблю Киев, но, бывает, случаются и такие тексты
КИЕВ
Этот город себе на уме и другие тревожит умы,
тишина у него в бахроме, а под ней - кочевые холмы,
домостроя вельможный размах, православия древний окоп,
в самой дальней пещере - монах, перед сном, отключает лептоп.
Всех каштанов вовек не собрать - можно руки и мысли обжечь,
украинская хрюкает знать, имитируя русскую речь.
Он и стадо и щедрый пастух, он - мясник и едок будь здоров,
несмолкаемый слышится стук бессарабских его топоров.
Борщаговка, Шулявка, Подол… Гидропарка шашлычная вонь,
где Хароныч посеял обол - вдоль Днепра улеглась Оболонь.
Сквозь январскую белую тушь проступает сусальная тишь,
и неведомо: комо грядущ?, ты в заснеженном сквере стоишь.
Иногда промелькнет меж стволов - кистеперая птица Кирдык,
у которой в когтях - птицелов и от счастья раздвоен язык.
И в футбольные дудки хрипя, этот город, как гермафродит,
даже если полюбит тебя, все равно никогда не простит.
Окунет на прощанье в тоску и щекою прижмется к тебе
«А теперь убирайся в Москву…» и т.д., и т.п., и т.д.
Этот город себе на уме и другие тревожит умы,
тишина у него в бахроме, а под ней - кочевые холмы,
домостроя вельможный размах, православия древний окоп,
в самой дальней пещере - монах, перед сном, отключает лептоп.
Всех каштанов вовек не собрать - можно руки и мысли обжечь,
украинская хрюкает знать, имитируя русскую речь.
Он и стадо и щедрый пастух, он - мясник и едок будь здоров,
несмолкаемый слышится стук бессарабских его топоров.
Борщаговка, Шулявка, Подол… Гидропарка шашлычная вонь,
где Хароныч посеял обол - вдоль Днепра улеглась Оболонь.
Сквозь январскую белую тушь проступает сусальная тишь,
и неведомо: комо грядущ?, ты в заснеженном сквере стоишь.
Иногда промелькнет меж стволов - кистеперая птица Кирдык,
у которой в когтях - птицелов и от счастья раздвоен язык.
И в футбольные дудки хрипя, этот город, как гермафродит,
даже если полюбит тебя, все равно никогда не простит.
Окунет на прощанье в тоску и щекою прижмется к тебе
«А теперь убирайся в Москву…» и т.д., и т.п., и т.д.