"Если, товарищ, на волю ты выйдешь.."
Разбирая старые выпуски "Кругозора" (если кто-то помнит глянцевые книжечки 70-х годов со страницами-пластинками), я натыкаюсь на вещи, которые когда-то считал мусором.
То ли дело западная эстрада с портретами на обложке: Сальваторе Адамо, Джанни Моранди, Том Джонс (кстати, все они живы-здоровы). А в середине книжки было то, что я никогда не слушал. Например, воспоминания политкаторжан о Вере Фигнер..
"Террористка", член "Народной воли", она участвовала в заговоре против Александра II, а затем вместе с Халтуриным - в покушении на военного прокурора Одессы. Получила смертный приговор, заменённый "вечной каторгой" и провела 20 лет в Шлиссельбургской крепости. Октябрьскую революцию (в отличие от Февральской) она не приняла, осталась верна прежним взглядам.
Перестукиваясь, она передавала стихи, которые сочиняла в камере. Одно из них - о матери. "Если, товарищ, на волю ты выйдешь, / Всех, кого любишь, увидишь, обнимешь, / То не забудь мою мать.." / "Ты ей скажи, что жива я, здорова, / Что не ищу я удела иного, - / Всем идеалам верна.."
Есть даже романс на эти стихи в исполнении Валентины Левко. Но сама Вера Николаевна рассказывала, что была против свиданий с матерью, на которые она имела право. И объясняла это так: "мать, конечно, будет плакать, сетовать, а может быть, просить у начальства снисхождения", - и это казалось ей проявлением слабости.
*
Как-то незаметно мы дожили до времени, когда политические заключённые и "политкаторжане" перестали быть людьми из учебников истории. Они словно ожили и стали намного понятнее. Их опыт узнаваем, как и характеры: умение держаться на допросах, в заключении, их ненависть к репрессиям.
Меня восхищает уровень такой непримиримости, когда человек демонстрирует, что его нельзя сломать с помощью насилия. Что такое заключение? - это прежде всего школа подчинения власти. Форма принуждения к компромиссу: ты не создаёшь проблем тюремному порядку - в обмен на "удо" или свидания с родными.
Ты начинаешь жить в рамках принятых условий, шить какую-то ментовскую одежду, голым приседать под камерами вертухаев, "поднимать мошонку" и раздвигать ягодицы, - переводить унижение в быт для получения свиданий и т.д. Это форма выживания - и одновременно форма компромисса (подчинение в обмен на свободу).
Ничего плохого в этом нет, если на воле вас ждёт семья и политическое будущее.
Но есть и другой подход, связанный с чувством плена в условиях войны. В этом случае задача - не "дожить" или "вписаться", а создать врагу максимум проблем.
Это путь голодовок и карцеров, публикаций в прессе и давления на власть, демонстративного отказа "сидеть тихо". Что для власти предпочтительней - понятно. Это путь вполне суицидальный (если говорить всерьёз о голодовке, которая может убить, как Анатолия Марченко в 1986 году).
Но по сути, голодовка - это экзистенциальная форма отказа жить в условиях насилия и несвободы. Отказ сотрудничать с режимом, который требует принять подчинение как норму..
В выборе двух стратегий нет общих правил, каждый выбирает свою линию, исходя из внутреннего чувства: компромисса или ненависти.
Но надо понимать, что у компромисса есть своя "нагрузка". Вы получаете (в комплекте) тюремные реалии, которые тоже должны принимать. Например, наличие "опущенных", сексуальное насилие, которое случается, возможно, прямо в вашей камере. Вы соглашаетесь с наличием самого "института" сексуального насилия, с неприкасаемостью группы, дырявыми ложками и системой издевательств под эгидой "оперов" и государства. Вы согласны соблюдать все правила "зашквара", тюремной (уголовной) иерархии, - чего от вас и требует пирамида власти.
Вы должны научиться быть частью преступной системы, принимая её "этику" и "ценности". Именно в этом - смысл заключения.
Но изменить систему вы не можете. Именно к такой нормализации насилия вас и принуждают в условиях тюрьмы. Для юриста, правоведа - это форма пытки или само-разрушения.
Кто-то из советских диссидентов вспоминал, что у "опущенных" часто были выбиты зубы, чтобы удобнее насиловать в рот. Я специально беру эту тему, чтобы показать: согласие с тюремным порядком - это неизбежное согласие с практикой системного насилия. Опыт разрушительный.
Кстати, не случайно ни один из "громких" заключённых никогда не рассказывал о сексуальной жизни в колонии. Думаю, что это происходит не из "скромности", а по простой причине: пришлось бы выступать в роли зрителя зверской практики. Оправдать её нельзя, а быть наблюдателем стыдно. Никому не хочется показывать цену своего компромисса с системой.
Зато принятие "правил" - это гарантия свиданий, передачек, переписки, жизненных удобств и "маленьких радостей жизни".
Но если вы воспринимаете события в контексте полноценной (ценностной) войны, то компромиссы для вас невозможны. Действительно, есть люди, которые не могут органически жить по скотским правилам, навязанным врагом, в окружении тюремного насилия - в принципе.
Есть такие птицы, что в клетках не живут. Встречаются такие странные субъекты. По-человечески они мне ближе и понятнее.
...
"Кругозор", 1969, №10
То ли дело западная эстрада с портретами на обложке: Сальваторе Адамо, Джанни Моранди, Том Джонс (кстати, все они живы-здоровы). А в середине книжки было то, что я никогда не слушал. Например, воспоминания политкаторжан о Вере Фигнер..
"Террористка", член "Народной воли", она участвовала в заговоре против Александра II, а затем вместе с Халтуриным - в покушении на военного прокурора Одессы. Получила смертный приговор, заменённый "вечной каторгой" и провела 20 лет в Шлиссельбургской крепости. Октябрьскую революцию (в отличие от Февральской) она не приняла, осталась верна прежним взглядам.
Перестукиваясь, она передавала стихи, которые сочиняла в камере. Одно из них - о матери. "Если, товарищ, на волю ты выйдешь, / Всех, кого любишь, увидишь, обнимешь, / То не забудь мою мать.." / "Ты ей скажи, что жива я, здорова, / Что не ищу я удела иного, - / Всем идеалам верна.."
Есть даже романс на эти стихи в исполнении Валентины Левко. Но сама Вера Николаевна рассказывала, что была против свиданий с матерью, на которые она имела право. И объясняла это так: "мать, конечно, будет плакать, сетовать, а может быть, просить у начальства снисхождения", - и это казалось ей проявлением слабости.
*
Как-то незаметно мы дожили до времени, когда политические заключённые и "политкаторжане" перестали быть людьми из учебников истории. Они словно ожили и стали намного понятнее. Их опыт узнаваем, как и характеры: умение держаться на допросах, в заключении, их ненависть к репрессиям.
Меня восхищает уровень такой непримиримости, когда человек демонстрирует, что его нельзя сломать с помощью насилия. Что такое заключение? - это прежде всего школа подчинения власти. Форма принуждения к компромиссу: ты не создаёшь проблем тюремному порядку - в обмен на "удо" или свидания с родными.
Ты начинаешь жить в рамках принятых условий, шить какую-то ментовскую одежду, голым приседать под камерами вертухаев, "поднимать мошонку" и раздвигать ягодицы, - переводить унижение в быт для получения свиданий и т.д. Это форма выживания - и одновременно форма компромисса (подчинение в обмен на свободу).
Ничего плохого в этом нет, если на воле вас ждёт семья и политическое будущее.
Но есть и другой подход, связанный с чувством плена в условиях войны. В этом случае задача - не "дожить" или "вписаться", а создать врагу максимум проблем.
Это путь голодовок и карцеров, публикаций в прессе и давления на власть, демонстративного отказа "сидеть тихо". Что для власти предпочтительней - понятно. Это путь вполне суицидальный (если говорить всерьёз о голодовке, которая может убить, как Анатолия Марченко в 1986 году).
Но по сути, голодовка - это экзистенциальная форма отказа жить в условиях насилия и несвободы. Отказ сотрудничать с режимом, который требует принять подчинение как норму..
В выборе двух стратегий нет общих правил, каждый выбирает свою линию, исходя из внутреннего чувства: компромисса или ненависти.
Но надо понимать, что у компромисса есть своя "нагрузка". Вы получаете (в комплекте) тюремные реалии, которые тоже должны принимать. Например, наличие "опущенных", сексуальное насилие, которое случается, возможно, прямо в вашей камере. Вы соглашаетесь с наличием самого "института" сексуального насилия, с неприкасаемостью группы, дырявыми ложками и системой издевательств под эгидой "оперов" и государства. Вы согласны соблюдать все правила "зашквара", тюремной (уголовной) иерархии, - чего от вас и требует пирамида власти.
Вы должны научиться быть частью преступной системы, принимая её "этику" и "ценности". Именно в этом - смысл заключения.
Но изменить систему вы не можете. Именно к такой нормализации насилия вас и принуждают в условиях тюрьмы. Для юриста, правоведа - это форма пытки или само-разрушения.
Кто-то из советских диссидентов вспоминал, что у "опущенных" часто были выбиты зубы, чтобы удобнее насиловать в рот. Я специально беру эту тему, чтобы показать: согласие с тюремным порядком - это неизбежное согласие с практикой системного насилия. Опыт разрушительный.
Кстати, не случайно ни один из "громких" заключённых никогда не рассказывал о сексуальной жизни в колонии. Думаю, что это происходит не из "скромности", а по простой причине: пришлось бы выступать в роли зрителя зверской практики. Оправдать её нельзя, а быть наблюдателем стыдно. Никому не хочется показывать цену своего компромисса с системой.
Зато принятие "правил" - это гарантия свиданий, передачек, переписки, жизненных удобств и "маленьких радостей жизни".
Но если вы воспринимаете события в контексте полноценной (ценностной) войны, то компромиссы для вас невозможны. Действительно, есть люди, которые не могут органически жить по скотским правилам, навязанным врагом, в окружении тюремного насилия - в принципе.
Есть такие птицы, что в клетках не живут. Встречаются такие странные субъекты. По-человечески они мне ближе и понятнее.
...
"Кругозор", 1969, №10