Томас Манн.

[alexalexxx]

6 июня прогрессивная общественность отмечала 140-летие со дня рождения Томаса Манна, в связи с чем снова интересно обратиться к его личности, в которой интеллект сложным образом соседствовал с гомосексуальными чувствами, и это противоречивое единство подарило нам несколько литературных шедевров. Книга И.С.Кона, как всегда, позволяет взглянуть на классика с "непубличной" стороны..

"Один из величайших писателей XX в., лауреат Нобелевской премии Томас Манн (1875-1955), счастливо женатый мужчина и отец шестерых детей, считался сексуально благонадежным и в высшей степени организованным человеком. Интерес к однополой любви, выраженный в его произведениях, казался чисто интеллектуальным. Но когда была опубликована его огромная переписка и дневники (большую часть их писатель сжег), оказалось, что эта заинтересованность была глубоко личной.

«Что касается лично меня, то мой интерес в какой-то мере делится между двумя... принципами, принципом семьи и принципом мужских союзов. Я по инстинкту и убеждению сын семьи и отец семейства... Но если речь идет об эротике, о небюргерской, духовно-чувственной авантюре, то дело представляется немного иначе» (письмо К. М. Веберу от 4.07.1920).

В отличие от своего старшего брата Генриха, Томас был сексуально несколько заторможен, первый бурный взрыв чувственности он пережил в 21 год, но его всегда привлекали мальчики. Первой безответной любовью 14-летнего Томаса был его любекский одноклассник, голубоглазый блондин Арним Мартене.

«...Его я любил -- он был в самом деле моей первой любовью, и более нежной, более блаженно-мучительной любви мне никогда больше не выпадало на долю. Такое не забывается, даже если с тех пор пройдет 70 содержательных лет. Пусть это прозвучит смешно, но память об этой страсти невинности я храню как сокровище. Вполне понятно, что он не знал, что ему делать с моей увлеченностью, в которой я как-то в один «великий» день признался ему... Так эта увлеченность и умерла... Но я поставил ему памятник в «Тонио Крегере»...» (письмо Герману Ланге от 17.03.1955).

Два года спустя, когда Манн учился в Англии, он влюбился в сына своего учителя, рыжеволосого Вильри; чтобы увидеть его, он даже ходил на ненавистные уроки физкультуры. Эта влюбленность также осталась платонической.

В 1899-1904 гг. Манн пережил свой первый и единственный «взрослый» мужской роман с художником Паулем Эренбергом, на год моложе писателя. Любовь была взаимной. Томас был безумно счастлив, он не ждал от судьбы такого подарка. «Речь идет не о любовном приключении, во всяком случае не о любовном приключении в обычном смысле, а о дружбе, о - диво дивное! - понятой, не безответной, вознагражденной дружбе... Граутхоф утверждает даже, что просто-напросто влюблен, как старшеклассник...» (письмо Генриху Манну от 7.03.1901).


Пауль Эренберг, 1902.

Но отношения с Эренбергом были сложными. Помимо разницы характеров, Манн не мог принять однополую любовь за единственно для себя возможную. Он хотел иметь семью, детей, нормальную жизнь. После женитьбы в 1905 г. на Кате Принсгейм отношения с Эренбергом прекратились.

В человеческом отношении брак был счастливым, писатель глубоко уважал и любил красавицу жену и честно выполнял свои супружеские обязанности. Но влечение к мальчикам не оставляло его.

В 1911 г., отдыхая с женой в Венеции, писатель был очарован красотой 10-летнего поляка барона Владислава Моеса. Манн ни разу не заговорил с мальчиком, но описал его, прибавив для приличия четыре года, под именем Тадзио в повести «Смерть в Венеции» (1913). Когда десять лет спустя Моес прочитал повесть, он удивился, как точно писатель описал его летний полотняный костюм. Моес тоже хорошо запомнил «старого господина», который смотрел на него, куда бы он ни пошел, и его напряженный взгляд, когда они поднимались в лифте; мальчик даже сказал своей гувернантке, что он нравится тому господину. (Hayman. 1995, p. 250)

Эти чувства сохранялись к позже. Дневниковые записи от 14 июля и 17 октября 1920 свидетельствуют, что Манна волнует и смущает загорелое тело его старшего 13-летнего сына Клауса, который «выглядит ужасно красивым в своих купальных трусах». Заглянув на шум в спальню сыновей и увидев голого мастурбирующего Клауса, Манн пишет: «Сильное впечатление от его развивающегося, великолепного тела. Сильное чувство». Боясь собственной нежности, он не смеет приласкать мальчика, прикрывая свою любовь к нему подчеркнутой строгостью, которую тот принимает за недовольство и холодность. А Клаусу, которого самого уже обуревали гомоэротические грезы, так недоставало отцовского тепла...

Летом 1927 г. 52-летний писатель влюбился в 17-летнего Клауса Хойзера, сына своего друга, дюссельдорфского профессора-искусствоведа. Мальчик ответил взаимностью и долгое время гостил у Маннов в Мюнхене. Много лет спустя, 20 февраля 1942 г., Манн написал в дневнике: «Это была моя последняя и самая счастливая страсть... Ну да - я любил и был любим. Черные глаза, пролитые ради меня слезы, любимые губы, которые я целовал, - все это было, и, умирая, я смогу сказать себе: я тоже пережил это».

Это увлечение не было последним. 80-летний Гете испытывал страсть к 17-летней Ульрике фон Леветцов, а 75-летнего Манна, как свидетельствуют его дневники, по-прежнему волнует юношеское тело: «Боже мой, как привлекательны молодые люди: их лица, даже если они наполовину красивы, их руки, их ноги» (18 июля 1950).
В курортном парке он любуется силой и грацией молодого аргентинского теннисиста: "Подпрыгивающее беспокойство тела во время бездействия на скамейке, поочередное скрещение ног, закидывание ноги на ногу, соединение обутых в белые туфли ступней... Белая рубашка, шорты, свитер на плечах после занятий... Ко¬лени. Он потирает ногу, как простой смертный». Но очарование юности лишь подчеркивает бессилие старости. «Я близок к тому, чтобы пожелать смерти, потому что не могу больше выносить страсть к «божественному мальчику» (я не имею в виду конкретно этого мальчика») (6 августа 1950).

Последней безответной страстью 75-летнего писателя был 19-летний баварский кельнер Франц Вестермайер. всколыхнувший в нем память о Клаусе Хойзере. «Постоянно думаю о нем и стараюсь найти повод для встречи, хотя это может вызвать скандал» (8 июля 1950). «Засыпаю, думая о любимом, и просыпаюсь с мыслью о нем. «Мы все еще болеем любовью». Даже в 75. Еще раз, еще раз!» (12 июля 1950). «Как замечательно было бы спать с ним...» (19 июля 1950). Этой мечте Томаса Манна не суждено сбыться, но он превратит кельнера Франца в очаровательного авантюриста Феликса Круля.

Поскольку гомоэротические увлечения Томаса Манна были несовместимы с его нравственными воззрениями, его отношение к однополой любви оставалось настороженным и двойственным. С одной стороны, он считает ее благородной и естественной. «Что зрелая мужественность ласково тяготеет к красивой и нежной, а та, в свою очередь, тянется к ней, в этом я не нахожу ничего неестественного, вижу большой воспитательный смысл и высокую гуманность» (письмо К. М. Веберу от 4.07.1920).

С другой стороны, он не может избавиться от мыслей о «патологии». Главное достоинство однополой любви - то, «что она почти обязательно - во всяком случае, более обязательно, чем «нормальная», - обладает духовностью». «Именно потому, что притягательность для меня явлений болезненных была духовного свойства, я инстинктивно стремился к их одухотворению, прекрасно зная, что только скверный натурализм делает культ из патологии ради нее самой и что она может войти в художественное изображение только как средство для духовных, поэтических, символических целей» (письмо В. Борну от 18.03.1921).

Однополая любовь в произведениях Томаса Манна всегда приносит страдания.
«...Тонио любил Ганса Гансена и уже немало из-за него выстрадал. А тот, кто сильнее любит, всегда внакладе и должен страдать, - душа четырнадцати-летнего мальчика уже вынесла из жизни этот простой и жестокий урок...
Он любил его прежде всего за красоту: но еще и за то, что Ганс решительно во всем был его противоположностью. Ганс Гансен прекрасно учился, был отличным спортсменом, ездил верхом, занимался гимнастикой, плавал, как рыба, и пользовался общей любовью...

«Ну у кого еще могут быть такие голубые глаза; кто, кроме тебя, живет в таком счастливом единении со всем миром?» - думал Тонио... Впрочем, он не делал попыток стать таким, как Ганс Гансен, а может быть, и не хотел этого всерьез. Но, оставаясь самим собою, он мучительно желал, чтобы Ганс любил его, и на свой лад домогался его любви: всей душой, медлительно, самозабвенно, в печали и томлении - томлении, что жжет и гложет больнее, чем буйная страсть, которую можно было бы предположить в нем, судя по его южному облику».
Однако эта любовь обречена остаться невостребованной, гомоэротизм Тонио Крегера - знак его посторонности, неспособности органически войти в обыденный мир. Он реализует себя только в искусстве.

Та же коллизия - в «Смерти в Венеции», которая, по словам автора, «не что иное, как «Тонио Крегер», рассказанный еще раз на более высокой возрастной ступени» (письмо Ф. Берто от 1.03.1923).

Знаменитый писатель Густав Ашенбах всю жизнь строго контролировал свои чувства, но, оказавшись после болезни на отдыхе в Венеции, он невольно расслабился, поддавшись очарованию 14-летнего Тадзио:

«Мальчик вошел в застекленную дверь и среди полной тишины наискось пересек залу, направляясь к своим. Походка его, по тому, как он держал корпус, как двигались его колени, как ступали обутые в белое ноги, была необъяснимо обаятельна, легкая, робкая и в то же время горделивая, еще более прелестная от того ребяческого смущения, с которым он дважды поднял и опустил веки, вполоборота оглядываясь на незнакомых людей за столиками. Улыбаясь и что-то говоря на своем мягком, расплывающемся языке, он опустился на стул, и Ашенбах, увидев его четкий профиль, вновь изумился и даже испугался богоподобной красоты этого отрока <...>.
«Как красив!» - думал Ашенбах с тем профессионально холодным одобрением, в которое художник перед лицом совершенного творения рядит иногда свою взволнованность, свой восторг».

Ашенбах, как и его прообраз, не посмел ни подойти, ни заговорить с мальчиком, но он «знал каждую линию, каждый поворот этого прекрасного, ничем не стесненного тела, всякий раз наново приветствовал он уже знакомую черту красоты, и не было конца его восхищению, радостной взволнованности чувств». «Одурманенный и сбитый с толку, он знал только одно, только одного и хотел: неотступно преследовать того, кто зажег его кровь, мечтать о нем, и когда его не было вблизи, по обычаю всех любящих нашептывал нежные слова его тени».

Эта одинокая немая страсть разрушает упорядоченный внутренний мир и стиль жизни писателя. Ашенбах не может работать, старается выглядеть моложе, унижает себя использованием косметики и в конечном счете заболевает и умирает, глядя на играющего вдалеке Тадзио. Запретная любовь не может кончиться счастливо. Сам писатель различал в «Смерти в Венеции» три слоя. В символическом истолковании мальчик - это посланник богов Гермес, который должен увести Ашенбаха к высшим формам духовной жизни.

В натуралистическом истолковании чувство Ашенбаха - болезненное, патологическое влечение, связанное с чумой и нездоровыми испарениями. Третье истолкование, коренящееся в протестантски-бюргерских убеждениях Манна, выражает недоверие ко всякой страсти, которая всегда действует разрушительно и подрывает человеческое достоинство личности. Неоднократно возвращаясь к этой теме, Манн подчеркивал, что хотя дионисическое, чувственное начало, предполагающее раскрепощение всех и всяческих инстинктов, на первый взгляд кажется жизнеутверждающим, на самом деле, разрушая порядок и нравственность, оно неизбежно влечет за собой смерть.

Двойственное отношение к однополой любви сквозит и в других произведениях Томаса Манна. Главный герой «Волшебной горы» (1924) молодой инженер Ганс Касторп преодолевает наваждение подростковой - все те же 14 лет! - влюбленности в одноклассника в осуществленной любви к похожей на этого мальчика женщине. В «Докторе Фаустусе» (1947), осмысливая уроки германского фашизма, Манн опять обращается к природе гомоэротического желания, персонализированного похожим на Пауля Эренберга Руди Швердтфегером, и снова видит в нем деструктивное начало, подрывающее стабильность общества.

Не в силах ни побороть, ни принять свои гомоэротические желания, Томас Манн говорит о них намеками и загадками. «Хорошо, конечно, что мир знает только прекрасное произведение, но не его истоки, не то, как оно возникло; ибо знание истоков, вспоивших вдохновение художника, нередко могло бы смутить людей, напугать их и тем самым уничтожить воздействие прекрасного произведения».

Интерпретация этих образов и вытекающей из них морали в конечном счете остается за читателем и во многом зависит от его собственного жизненного опыта.

(И.С.Кон. «Лунный свет на заре.Лики и маски однополой любви». М., 2003. Стр. 247-253).