Насчет "юбилея"
Важность произошедшего ровно 100 лет тому назад не стоит переоценивать: это лишь оформление того, что после февраля-марта почти неизбежно должно было случиться. (Могло случиться и раньше, в июле, еще при первой попытке захвата власти большевиками). Действительно фатальным событием, важнейшим за тысячу лет, был именно Февраль, когда левые, собравшиеся под фирмой Петроградского Совета, свергли императора, захватили власть и развязали анархию, неизбежно переросшую во всероссийский погром и избиение культурных классов. Либералы, как представители этих самых классов, противопоставить им ничего не могли: после Февраля все понеслось под откос и быстро докатилось до своего логического предела. Началась race to the bottom, игра на понижение, в которой большевики и их союзники, эсеры-интернационалисты, не имели себе равных и должны были по логике вещей победить, что в конце концов и случилось.
Что же касается либералов, то их единственной опорой был именно царизм, хотя сами они, за редким исключением, этого не понимали. Никакой реальной власти после Февраля они не получили, так что «золотым веком» либерализма в России остается пореформенная эпоха, время правления трех последних Романовых. (Сопоставимого с тогдашним влияния на ход дел либералы не имели и после 1991 г. - их роль во власти была и остается скорее витринной).
Это обстоятельство - великое культурное значение исторической власти, традиционной монархии - в своих размышлениях о революции хорошо сформулировал С.Л.Франк: «Замечательной, в сущности, общеизвестной, но во всем своем значении не оцененной особенностью русского общественно-государственного строя было то, что в народном сознании и народной вере была непосредственно укреплена только сама верховная власть - власть царя; все же остальное - сословные отношения, местное самоуправление, суд, администрация, крупная промышленность, банки, вся утонченная культура образованных классов, литература и искусство, университеты, консерватории, академии, все это в том или ином отношении держалось лишь косвенно, силою царской власти, и не имело непосредственных корней в народном сознании. Глубоко в недрах исторической почвы, в последних религиозных глубинах народной души было укреплено корнями - казалось, незыблемо - могучее древо монархии; все остальное, что было в России, - вся правовая, общественная, бытовая и духовная культура произрастала из ее ствола и держалась только им; как листья, цветы и плоды - произведения этой культуры висели над почвой, непосредственно с ней не соприкасаясь и не имея в ней собственных корней. Это трагическое положение всегда беспокоило русское образованное общество; но оно сознавалось им лишь смутно - иначе как объяснить то роковое историческое заблуждение, которое позволяло носителям русской культуры - в том числе и величайшим ее гениям - в течение более 100 лет систематически подрубать единственную ее опору?* Неудивительно, что с крушением монархии рухнуло сразу и все остальное - вся русская общественность и культура,- ибо мужицкой России она была непонятна, чужда и - по его сознанию - не нужна.»
(В примечании Франк добавляет: «Разительным примером этой истины может служить обнаружившаяся в России слабость «буржуазного порядка». Трудно было поверить, что массовая экспроприация крупной, а отчасти даже «мелкой» буржуазии может быть осуществлена так легко, при таком слабом сопротивлении, и, вероятно, сами круги, ее производившие, этого не ожидали. Собственников и собственнических интересов было в России очень много; но они были бессильны и были с легкостью попраны, потому что не было собственнического «миросозерцания», бескорыстной и сверхличной веры в святость принципа собственности.» Как мне уже доводилось писать, главным защитником частной собственности как принципа был именно Николай II: «Нарушение чьих-либо прав собственности никогда не получит моего одобрения; права собственности должны быть священны и прочно обеспечены законом», сказал он думцам в 1908 г.).
Петр Струве, один из отцов первой, абортивной революции, а второй революцией выброшенный в эмиграцию и быстро после этого поумневший, в данном пункте вторил Франку: «Просто исторически непререкаемо, что в «деяниях» русской монархии, начиная от Елизаветы, отменившей внутренние таможенные пошлины, через Екатерину, покончившую с частными монополиями, через Александра II, установившего земское самоуправление, создавшего правильное судоустройство и судопроизводство и, казалось, навсегда и с корнем изгнавшего из суда всякую тень взяточничества, что в этих деяниях гораздо больше от здравых и прогрессивных начал французской революции, чем во всей русской революции».
Ну а все дальнейшее - войны, голодоморы, репрессии, моральное одичание, обезлюдение деревни, расчленение исторической России, столетняя уже неспособность восстановить независимый суд, местное самоуправление, гуманитарные науки и т.д. - это все расплата, которую совсем еще молодой М.А.Булгаков предсказывал в 1919 году:
«Нужно будет платить за прошлое неимоверным трудом, суровой бедностью жизни. Платить и в переносном, и в буквальном смысле слова.
Платить за безумство мартовских дней, за безумство дней октябрьских, за самостийных изменников, за развращение рабочих, за Брест, за безумное пользование станком для печатания денег... за все! И мы выплатим.
И только тогда, когда будет уже очень поздно, мы вновь начнем кое-что созидать, чтобы стать полноправными, чтобы нас впустили опять в версальские залы.
Кто увидит эти светлые дни? Мы? О нет! Наши дети, быть может, а быть может, и внуки, ибо размах истории широк и десятилетия она так же легко "читает", как и отдельные годы.
И мы, представители неудачливого поколения, умирая еще в чине жалких банкротов, вынуждены будем сказать нашим детям:
- Платите, платите честно и вечно помните социальную революцию!»
Кажется, мы до сих пор не расплатились.