До встречи, Аскольд!
Только уехал из Украины, первая мысль - надо маму вытаскивать из этой обезумевшей территории, тем более она - русская из Сибири.
Переехал к маминому близкому родственнику в Кемерово и боролся здесь (точней узнавал и находил своё место), как мог с неизвестностью литературной среды. Ибо в Днепропетровске был в ней, как рыба в соответствующей реке (название сократили города: теперь все там не люди, а рыбы).
Одна лишь русская литература светила мне по жизни, а украинская была приправой для остроты бытия, сопровождающим элементом в своих лучших произведениях, таких как допустим «Ежедневный жезл» Евгения Пашковского. И так далее.
Вторая мысль, а как там Аскольд Дмитриевич Демерджи?
Он-то и в нулевые годы голодал, не говоря уж о девяностых: выносил на книжный базар великолепные тома. Я и познакомился с Аскольдом на Театральном бульваре, в горловине бумажных водоворотов, куда интеллектуальные волны сносили наиболее интересные артефакты по современной философии, по авангарду и постмодернизму во всех разновидностях, вершинные писки подпольной словесности, влекущие к неспешному прочтению.
Мне - двадцать, Аскольду - пятьдесят шесть лет. У нас вышел замечательный разговор.
Он интересовался такими поэтами, как Эзра Паунд, Томас Элиот, Уильям Блейк, «лианозовской школой», питерским и московским самиздатом, неведомыми в полноте толщами переводной классики, кинувшейся на пространство СССР, а теперь и СНГ, служа катализаторами литературно-художественных трансформаций с оглядкой на оголтелый капитализм.
Почему-то была смелость.
Да и понятно: я поступил в университет на журналистский факультет, и это давало мне мощнейшую информационную и идентификационную подпитку.
Со многими, если не со всеми ведущими поэтами и писателями Днепропетровска к двадцати годам я был знаком, активно распространял местный литературный самиздат.
Два года был заместителем редактора в альманахе «Артикль» и в августе ушёл из него, потому что эпатаж ради эпатажа претил. Видел я бессмысленность скандальных форм. И организовал собственный проект «Вольный Лист», который спустя пару-тройку лет превосходно модернизировал николаевский писатель и журналист Виталий Свободин, очутившийся в «космической» (теперь: комической из-за глупейшего фанатизма и алчности богачей) столице.
Это я всё к фону примеряюсь.
Об Аскольде нельзя писать мало и вне контекста. Он был - эпической личностью. Множество встреч, многочасовых бесед, пронзительных озарений - это всё потребует не длинного очерка, но повести, как минимум.
В 1996 году я практиковал рукописное движение своим стихотворениям и прозаическим наброскам - от руки выводил тексты на тетрадных листах, размножал их на ксероксе в трёх-пяти экземплярах и среди самых надёжных товарищей распространял.
Последней инстанцией в оценке моих сочинений был отец - Мухарев Анатолий Иванович. Вторым после отца, к чему мнению прислушивался, стал Аскольд Дмитриевич Демерджи.
Наступила пора, и его стихотворение услышал, с эпиграфом Александра Сергеевича:
Но кто же он,
мой грозный супостат?
А. С. Пушкин
Давайте погружаться в пустоту
неведомых пока еще реалий,
высвобождая тайны красоту
из огненности звездных сатурналий -
и думный бред языческих лесов
с их сизо-дымной спутанною чащей
предстанет фреской долгожданных снов,
как прежде, неосознанно-манящих;
и, вдруг, покажется, что это новизна
тех ядовитых вод, которые знакомы
по той реке, где не достанешь дна, -
и призрачными станут стены дома…
Потом пронзят глухую темноту
цветные, цирковые фейерверки
и - дверь откроется в этрусскую мечту,
впуская внутрь поэта без проверки.
И - нет препятствий… Но - куда, куда?!
Очнись же и вернись скорей обратно!…
Запретно нам заглядывать туда,
где жив Дантес и волей супостата
нам остается прежний тяжкий бред,
в котором новых не узнать реалий…
А в небе ночи сизый самолет
летит, собою разрывая дали.
А вот ещё из Аскольда Демерджи, из его книги «Параллельная реальность»:
Загадывать не нужно ничего.
Окно проникло в призрачную полночь.
И кубок до краев вином наполнен,
и канет в бездну - прошлым станет год.
А новый год уже стоит в саду -
снежинками обильно припорошен.
Он ждет, не входит в комнату нарочно,
но - время заскользит сейчас по льду.
Двенадцать приближается. Часы,
вот, бьют свое… Перейдена граница.
Вокруг застыли дорогие лица,
как в зоне приграничной полосы:
они сейчас светлы, напряжены -
торжественное время наступает…
И - прошлый год в потемки отступает -
уже его причуды не нужны.
И входит новый - словно на бегу -
подтянутый,
веселый, моложавый.
И полыхают отсветы державы
на стенах, на одеждах, на снегу.
Аскольд родился 4 января 1940 года.
Отец - поэт, директор первого днепропетровского издательства «Проминь» и вся жизнь Аскольда прошла под знаком литературы. Со школы и до последнего вздоха, который услышали в 2017 году.
Обязательно напишу об Аскольде Дмитриевиче Демерджи, потому что общение с ним было бесценным. Иногда натянутым и тревожным, порой сквозящим тайнами, когда он говорил о Фёдоре Михайловиче Достоевском и о многих-многих других знаковых фигурах мировой литературы.
По сути, он ставил мне не авангардную, а символьную проблематику. И мой традиционализм в поэзии начала 1997 года - это влияние Аскольда Дмитриевича. Но влияние было недолгим…
Каждая встреча с Аскольдом - это кросс по современной днепропетровской литературе. Пробегались мы и по русской литературе, значащей на планете. Например, Аскольд считал и говорил неоднократно, что по его мнению Роман Сенчин заслуживает Нобелевской премии. Сбудется ли этот прогноз?
Да и об Уэльбеке говорили, Мураками, о десятках современных иностранных писателей. О процессах мировой культуры…
Приносил ему груды толстых журналов и книжные новинки, просил разрешение на издание стихотворений. Не выдержал его странной стеснительности - напечатал в своём журнале «Литера_Днепр» в конце 2013-го года поэтический цикл.
А после - переворот в Киеве, кровавый майдан и его мучительные до слёз и яростного гнева миазмы, достигшие и Днепропетровска, где европейцев оказалось мало, но за них «мазу держал» барыга Коломойский, оттого и погасла Русская Весна.
С тяжёлым сердцем я вспоминал об Аскольде последние годы, просил днепропетровских знакомых, чтобы узнали, как он поживает.
Безрезультатно звонил на домашний телефон поэта из Кемерово. Не отвечал номер. Не брал трубку человек уединившийся.
Скоро будут известны кое-какие подробности смерти. Пока информации нет. Где он похоронен? Как память об Аскольде сохранится в городе, который не помнит даже такие имена, как Ян Сатуновский, Дмитрий Кедрин и Михаил Светлов?
Днепропетровск живёт с ампутированной памятью культурной, корчится подобно безногому инвалиду на паперти истории, придумывая себе дешёвые мифы от Бориса Филатова и его прихлебателей.
Аскольд вошёл в историю русской литературы двумя тонкими книжками стихотворений: «Раздумья» (2001) и «Параллельная реальность» (2002).
Он любил писать поэтические посвящения. И мне посвятил, по меньшей мере, десяток стихотворений. Найти их можно теперь в архиве поэта, состоящем из полусотни книг, оставшихся в рукописном виде.
Пока же прочитаем стихотворение о Кьеркегоре (оно несколько грубоватое, но пусть) и будем ждать сведений об обстоятельствах ухода лучшего поэта Днепропетровска 90-х и нулевых годов.
Естественно, с меня требуйте повесть об Аскольде.
Это мой долг перед ним и перед литературой Днепропетровска.
Памяти Сёрена Кьеркегора
Над Копенгагеном взлетает,
как ночь тому назад, луна.
Всевышний в кости не играет -
нам воля выбора дана.
И Копенгаген весь сияет -
холодной страстью освещен
и молча демоны витают -
заполонили небосклон…
И рад ты этому как будто -
такой безнравственной луне:
она - мечта и… проститутка,
желанная тебе вдвойне.
И не убийца ты - не Каин,
не Гамлет и не Дон-Жуан!
…………………………….
…………………………….
Ах! - это что?!.. Надгробный камень?!
Крест воспаривший над холмами?!
……………………………………………
……………………………………………
Нет! - первобытный истукан.
До встречи, Аскольд!
Переехал к маминому близкому родственнику в Кемерово и боролся здесь (точней узнавал и находил своё место), как мог с неизвестностью литературной среды. Ибо в Днепропетровске был в ней, как рыба в соответствующей реке (название сократили города: теперь все там не люди, а рыбы).
Одна лишь русская литература светила мне по жизни, а украинская была приправой для остроты бытия, сопровождающим элементом в своих лучших произведениях, таких как допустим «Ежедневный жезл» Евгения Пашковского. И так далее.
Вторая мысль, а как там Аскольд Дмитриевич Демерджи?
Он-то и в нулевые годы голодал, не говоря уж о девяностых: выносил на книжный базар великолепные тома. Я и познакомился с Аскольдом на Театральном бульваре, в горловине бумажных водоворотов, куда интеллектуальные волны сносили наиболее интересные артефакты по современной философии, по авангарду и постмодернизму во всех разновидностях, вершинные писки подпольной словесности, влекущие к неспешному прочтению.
Мне - двадцать, Аскольду - пятьдесят шесть лет. У нас вышел замечательный разговор.
Он интересовался такими поэтами, как Эзра Паунд, Томас Элиот, Уильям Блейк, «лианозовской школой», питерским и московским самиздатом, неведомыми в полноте толщами переводной классики, кинувшейся на пространство СССР, а теперь и СНГ, служа катализаторами литературно-художественных трансформаций с оглядкой на оголтелый капитализм.
Почему-то была смелость.
Да и понятно: я поступил в университет на журналистский факультет, и это давало мне мощнейшую информационную и идентификационную подпитку.
Со многими, если не со всеми ведущими поэтами и писателями Днепропетровска к двадцати годам я был знаком, активно распространял местный литературный самиздат.
Два года был заместителем редактора в альманахе «Артикль» и в августе ушёл из него, потому что эпатаж ради эпатажа претил. Видел я бессмысленность скандальных форм. И организовал собственный проект «Вольный Лист», который спустя пару-тройку лет превосходно модернизировал николаевский писатель и журналист Виталий Свободин, очутившийся в «космической» (теперь: комической из-за глупейшего фанатизма и алчности богачей) столице.
Это я всё к фону примеряюсь.
Об Аскольде нельзя писать мало и вне контекста. Он был - эпической личностью. Множество встреч, многочасовых бесед, пронзительных озарений - это всё потребует не длинного очерка, но повести, как минимум.
В 1996 году я практиковал рукописное движение своим стихотворениям и прозаическим наброскам - от руки выводил тексты на тетрадных листах, размножал их на ксероксе в трёх-пяти экземплярах и среди самых надёжных товарищей распространял.
Последней инстанцией в оценке моих сочинений был отец - Мухарев Анатолий Иванович. Вторым после отца, к чему мнению прислушивался, стал Аскольд Дмитриевич Демерджи.
Наступила пора, и его стихотворение услышал, с эпиграфом Александра Сергеевича:
Но кто же он,
мой грозный супостат?
А. С. Пушкин
Давайте погружаться в пустоту
неведомых пока еще реалий,
высвобождая тайны красоту
из огненности звездных сатурналий -
и думный бред языческих лесов
с их сизо-дымной спутанною чащей
предстанет фреской долгожданных снов,
как прежде, неосознанно-манящих;
и, вдруг, покажется, что это новизна
тех ядовитых вод, которые знакомы
по той реке, где не достанешь дна, -
и призрачными станут стены дома…
Потом пронзят глухую темноту
цветные, цирковые фейерверки
и - дверь откроется в этрусскую мечту,
впуская внутрь поэта без проверки.
И - нет препятствий… Но - куда, куда?!
Очнись же и вернись скорей обратно!…
Запретно нам заглядывать туда,
где жив Дантес и волей супостата
нам остается прежний тяжкий бред,
в котором новых не узнать реалий…
А в небе ночи сизый самолет
летит, собою разрывая дали.
А вот ещё из Аскольда Демерджи, из его книги «Параллельная реальность»:
Загадывать не нужно ничего.
Окно проникло в призрачную полночь.
И кубок до краев вином наполнен,
и канет в бездну - прошлым станет год.
А новый год уже стоит в саду -
снежинками обильно припорошен.
Он ждет, не входит в комнату нарочно,
но - время заскользит сейчас по льду.
Двенадцать приближается. Часы,
вот, бьют свое… Перейдена граница.
Вокруг застыли дорогие лица,
как в зоне приграничной полосы:
они сейчас светлы, напряжены -
торжественное время наступает…
И - прошлый год в потемки отступает -
уже его причуды не нужны.
И входит новый - словно на бегу -
подтянутый,
веселый, моложавый.
И полыхают отсветы державы
на стенах, на одеждах, на снегу.
Аскольд родился 4 января 1940 года.
Отец - поэт, директор первого днепропетровского издательства «Проминь» и вся жизнь Аскольда прошла под знаком литературы. Со школы и до последнего вздоха, который услышали в 2017 году.
Обязательно напишу об Аскольде Дмитриевиче Демерджи, потому что общение с ним было бесценным. Иногда натянутым и тревожным, порой сквозящим тайнами, когда он говорил о Фёдоре Михайловиче Достоевском и о многих-многих других знаковых фигурах мировой литературы.
По сути, он ставил мне не авангардную, а символьную проблематику. И мой традиционализм в поэзии начала 1997 года - это влияние Аскольда Дмитриевича. Но влияние было недолгим…
Каждая встреча с Аскольдом - это кросс по современной днепропетровской литературе. Пробегались мы и по русской литературе, значащей на планете. Например, Аскольд считал и говорил неоднократно, что по его мнению Роман Сенчин заслуживает Нобелевской премии. Сбудется ли этот прогноз?
Да и об Уэльбеке говорили, Мураками, о десятках современных иностранных писателей. О процессах мировой культуры…
Приносил ему груды толстых журналов и книжные новинки, просил разрешение на издание стихотворений. Не выдержал его странной стеснительности - напечатал в своём журнале «Литера_Днепр» в конце 2013-го года поэтический цикл.
А после - переворот в Киеве, кровавый майдан и его мучительные до слёз и яростного гнева миазмы, достигшие и Днепропетровска, где европейцев оказалось мало, но за них «мазу держал» барыга Коломойский, оттого и погасла Русская Весна.
С тяжёлым сердцем я вспоминал об Аскольде последние годы, просил днепропетровских знакомых, чтобы узнали, как он поживает.
Безрезультатно звонил на домашний телефон поэта из Кемерово. Не отвечал номер. Не брал трубку человек уединившийся.
Скоро будут известны кое-какие подробности смерти. Пока информации нет. Где он похоронен? Как память об Аскольде сохранится в городе, который не помнит даже такие имена, как Ян Сатуновский, Дмитрий Кедрин и Михаил Светлов?
Днепропетровск живёт с ампутированной памятью культурной, корчится подобно безногому инвалиду на паперти истории, придумывая себе дешёвые мифы от Бориса Филатова и его прихлебателей.
Аскольд вошёл в историю русской литературы двумя тонкими книжками стихотворений: «Раздумья» (2001) и «Параллельная реальность» (2002).
Он любил писать поэтические посвящения. И мне посвятил, по меньшей мере, десяток стихотворений. Найти их можно теперь в архиве поэта, состоящем из полусотни книг, оставшихся в рукописном виде.
Пока же прочитаем стихотворение о Кьеркегоре (оно несколько грубоватое, но пусть) и будем ждать сведений об обстоятельствах ухода лучшего поэта Днепропетровска 90-х и нулевых годов.
Естественно, с меня требуйте повесть об Аскольде.
Это мой долг перед ним и перед литературой Днепропетровска.
Памяти Сёрена Кьеркегора
Над Копенгагеном взлетает,
как ночь тому назад, луна.
Всевышний в кости не играет -
нам воля выбора дана.
И Копенгаген весь сияет -
холодной страстью освещен
и молча демоны витают -
заполонили небосклон…
И рад ты этому как будто -
такой безнравственной луне:
она - мечта и… проститутка,
желанная тебе вдвойне.
И не убийца ты - не Каин,
не Гамлет и не Дон-Жуан!
…………………………….
…………………………….
Ах! - это что?!.. Надгробный камень?!
Крест воспаривший над холмами?!
……………………………………………
……………………………………………
Нет! - первобытный истукан.
До встречи, Аскольд!