Образ книги в классической и современной живописи (окончание)
Вот еще замечательное произведение того же Карпаччо, изображающее Деву Марию, читающую книгу. Здесь в некотором смысле апофеоз того, что мы видели у Леонардо. Она читает книгу, при этом перелистывая страницы. Так не было принято читать книги, пальчиком зажать и теребить страницу. Так мы привыкли читать, но так не привыкли читать книги ни в средние века, ни в эпоху Возрождения. Это было революционным способом чтения. Вот так вот рассеянно читать, теребить книгу, как теребят четки… Это говорит о том, что чтение и молитва сближаются. Как в молитве важно отсчитывать по четкам, так и при чтении становится важным перелистывать страницы и под листание этих страниц, под механику чтения и медитировать.
Здесь очень важно учитывать и другую символику. То, что, например, здесь изображено море, а море или озеро - это один из символов Марии, потому что Мария и море - слова созвучные (латинское mare еще больше похоже на Maria).
Марию называли в молитвах и поэзии stella maris - звезда морская и как раз такой символ и передан здесь. Заметьте, что книга имеет еще и закладку-ляссе, вполне соответствует нынешним стандартам книгоиздания, когда книгу можно отложить, а потом вернуться. Такое не было принято долгое время, и тоже это революция эпохи Возрождения - появление закладок. И, конечно же такая революция связана с тем, что чтение воспринимается как одно из бытовых занятий, наравне с молитвой, созерцанием; как одно из занятий, которые обрабатывают душу ради спасения.
Итак, появляется представление о том, что книга возделывает душу. В античности считалось, что возделывать душу может только устная речь и наглядный пример. Говорилось, что юношу можно воспитывать только на наглядных примерах: что они будут видеть старых полководцев, «деды воевали», и на этом примере учиться. Важны жизненные примеры, а по книжкам никто ничему не научится. Здесь же наоборот, Мария сидит одна, вокруг никого нет и она спокойно читает книжку, из которой она узнает гораздо больше, чем из реальной жизни, где все примеры случайны.
Мы говорили, что Лоренцо Валла открыл случайное значение слов. И мы видим здесь природу, представляющую вариативность и книгу, которая позволяет молиться. Так создается представление, что культура - это прежде всего книги. Слово культура означает возделывание. Первоначально у Цицерона это было возделывание души речью: правильно сказанная речь действует как резец и делает человека более отесанным. Здесь эту роль на себя берет книга. Цицерон никогда бы этому не поверил, потому что он, несмотря на то, что сам писал книги, говорил, что книги - досуг; книги он пишет, потому что его отстранили от политической и судебной деятельности, чтобы скрасить безделье в Тускуланском имении. Здесь же книга - как икона, очень серьезное дело.
И именно такое отношение к книге стало нормой для протестантизма. В самой Италии протестантизм не получил развития, хотя мы и видим, что один из позднеренессансных Иеронимов, он на кафедре, углублен в чтение, т.е. повторяется та же композиция, как и у Мессина, и здесь еще больше подчеркнуто, что это кабинетный ученый. Распятие стало одним из символов протестантизма. Потому что это - непосредственное переживание. Икона - она напоминает некий текст, а распятие - это физиологический опыт. Мы просто уже привыкли. Для нас распятие - вещь обычная, почти сувенир, а для тогдашнего сознания - это садистское изображение распятого, истязаемого человека. Вот вы бы у себя в квартире повесили бы фотографии тел, разорванных бомбами или фотографии с места теракта? Как самое центральное изображение, на которое смотрим. Так вот распятие для того времени - то же самое. И появляется новое представление о том, что по-настоящему переживание дается воображением, что книга является в этом одним из подспорьев, а настоящее переживание дается медитацией. Например, знаменитый французский философ XVII века Паскаль, янсенист в католической Франции, враг иезуитов, говорил, как я могу упорствовать или заниматься суетными вещами, когда я вижу, что мой Господь распят ради меня. И другой великий французский философ XVII века Рене Декарт, которого обычно считают человеком не особо религиозным, создателем философского рационализма, тоже всегда время держал распятие на стене и считал, что для него это лучшая философия, что философ - это тот, кто бодрствует. И он говорил, что обычно люди спят: принимают свои обыденные представления за истину. Распятие позволяет ему бодрствовать, создавать правильные философские тексты.
Иероним, так же как и у Мессины, погружен в себя, уткнулся в книгу, то есть развивает культуру воображения для нас и ведет нас к распятию, мы должны увидеть это окно с фантастическим горным пейзажем, увлечься мечтою и одновременно видеть распятие. То есть начать переживать, мы должны не считывать это все, а переживать. Не случайно книги убраны в шкафу. То есть показывается, что без книг можно обойтись. Шкаф закрыть и будет голая стена. Что важно, не то, что ты прочел, а то как ты умеешь переживать. Важно не то, как ты готовишь ум, а то, как ты готовишь сердце. Конечно же, в эпоху романтизма будет развита культура сердца. Романтики были просто популяризаторами той культуры, которая создавалась в эпоху реформации и контрреформации.
Развитие чтение приводит и к новым представлениям о том, кто является писателем и читателем. Вот, например, картина Аньоло Бронзино, художника маньериста, то есть это уже закат Возрождения. Он изобразил знакомую поэтессу с таким вот сборником стихов в руках. Вообще Бронзино очень любил изображать людей с книгами. И всех герцогов, которых он изображал, он изображал с книгами, часто закрытыми.
Книга в эпоху маньеризма - это символ власти, это некие правила, которые записаны и которые реализуются в жизни.
Надо заметить, что эта поэтесса изображена в профиль, напоминающий профиль Данте - классический профиль, книгу она держит указующим, почти священным жестом, как держались книги на иконах, и при этом указывает на стихотворные строчки. Замечательно, что стихи тогда уже стали писаться в столбик (до этого все писалось в строчку).
Раньше стихи, например, в эпоху зрелого Возрождения сопоставлялись с нотами, т.е важно было исполнение, стихи были публичным делом. Это был тоже театр, ритуал. Выступление поэта - это был перфоманс. А здесь мы видим уже стихи, рассчитанные на чтение про себя, поэтому они записаны в разбивку на строчки (про себя легко сбиться с ритма), и это говорит о том, что здесь уже чтение про себя отождествляется с социальным признанием.
Чтобы признать человека бароном, мы должны про себя прочесть какой-либо документ, свидетельствующий, что он барон. Это фактически нам показано удостоверение, что она - поэтесса. Что такое документ/удостоверение? Это с одной стороны, возможность контроля, всеобщего суждения и здесь уже художник взывает к всеобщему суждению, к тому, что ее оценят и незнакомые люди. Это конечно связано с развитием цивилизации. Во Флоренции XV века все знали друг друга и знали, кто там поэт, кто герцог, кто богач и т.п. А здесь уже эпоха другая, когда города уже большие, когда Америку уже открыли и никто друг друга не знает, поэтому должны предъявить пропуск, чтобы было понятно, кто есть кто.
И вот фактически Бронзино рисует людей с такими пропусками, потому что это уже обращение не к Флоренции или Венеции, где все друг друга знают, а ко всему миру. Где в другом городе все должны понимать, кто изображен на портрете, и поэтому вводится новое отождествление книги. Книга считывается про себя, а чтение про себя отождествляется с безличным суждением. Так возникает новое представление о здравом смысле. Как любой человек может про себя прочесть какую-то информацию, так и далее он может вынести какое-либо суждение. Например, хороший это человек или плохой. Такое представление развивается в XVII веке и продолжает развиваться в XVIII в. как раз с развитием чтения про себя. Как любой человек может уметь читать, так же любой человек может вынести суждение. Потом данная концепция подвергалась сомнению; например, Кант говорит, что толпа часто ошибается, но для своего времени это была революционная идея.
Протестантское чтение. Так Рембрандт изобразил Пророчицу Анну. Знаменитую пророчицу в Иерусалимском храме, которая узнала Иисуса младенца, дожив до глубокой старости, т.е. которая перешла от книжного знания к реальности. То есть это становится проблемой: как познать реальность исходя из прочитанных книг. Как превратить книжные знания в познание мира, как превратить встречу со знаниями во встречу с реальностью.
Это не было вопросом для античности, для классики, для средних веков, где познание природы и познание книги сопоставлялись, где что считываешь великую книгу природы, что считываешь написанную буквами, - это в общем-то одно и тоже. Здесь же получается, что встреча с реальностью наступает не сразу, потому что, чтобы узнать что-то в реальности нужна особая вдумчивость.
Как видите, Анна внимательно читает, пытается проникнуть в смысл слов, лоб ее напряжен, то есть появляется чтение, где человек ломает голову, пытается разобраться, появляется представление о том, что текст может быть сложен. Для классической культуры считалось, что все тексты простые, сложен опыт. Как считалось, что Аристотеля все могут понять, но не все могут представить те вещи, которые за этим стоят. То есть воображение было сложной задачей. Тогда как в эпоху Рембрандта, наоборот, все умеют воображать и фантазировать, а вот читать уже умеют не все. То есть выясняется, что мечтать очень просто, а понимать текст очень сложно. Но именно пророчица Анна должна научиться понимать сложные тексты, это ее проживание жизни. То есть она не проживет свою жизнь, пока не разберется в этой книге.
По преданию она жила очень долго, Анна была настоящим старожилом Иерусалима. Причем про Симеона тоже есть известная легенда, что он был одним из переводчиков Писания с еврейского на греческий и прожил более 300 лет, то есть он тоже был неким образцовым читателем. То есть появляется новые тип читателя, который перечитывает книги. Перечитывание вообще не существовало до XVII века. Считалось, что, если человек внимательно читает книгу, то он ее перечитывать не будет. Он скорее будет по новому созерцать реальность. А книгу отложит как учебник. Единственное, что перечитывалось - молитвослов, и регулярно, о чем уже говорили. А вот перечитывание Библии возникает вот тогда. Сначала в XVI веке на волне протестантизма, а потом в XVII-XVIII веке становится нормативом, когда Библию читают много раз. И когда это уже не ритуал, как в церкви, когда тоже помногу читают одно и тоже, но это часть ритуала, совершение таинства. Текст становится таким же инструментом таинства, как чаша или что-то еще. А здесь нужно перечитывать в индивидуальном порядке, чтобы по-настоящему прожить жизнь. И появляется представление о том, что пока я читаю, я живу. Пока человек читает книги, его жизнь полноценна. Собственно, как пророчица Анна, которая много раз перечитывала Библию и поэтому не перепутала младенца Иисуса с другими младенцами.
Вот тогда же появляется знаменитая картина Вермеера «Женщина читающая письмо». Здесь мы появляется другой тип чтения. Чтение, которое принадлежит одновременно персонажу и читателю, цель этой картины - заставить нас переживать тоже самое, что переживает эта женщина. Как она переживает целую гамму чувств, так и мы должны постоянно менять свое настроение. Не случайно здесь на первом плане лежат яблоки, то есть символ зрелого чувства; и мы должны проникать в мысли другого человека.
Считается, что именно тогда появляется концепция, что по лбу человека, по выражению его глаз можно догадаться, что именно он читает. Именно тогда развивается наука физиогномика, умение разгадать по лицу мысли и чувства человека. Физиогномика существовала и в античности, но тогда считалось, что характер человека не меняется. Здесь же было признано, что под влиянием текстов у человека начинается меняться характер. Например, человек может стать вспыльчивым, прочитав какой-то текст, которые его раздражит или меланхоличным. И книги начинают сопоставляться с лекарствами. Собственно, это появляется еще у Дюрера в его меланхолии, где есть разного рода инструменты для лечения меланхолии, но в XVII веке возникает представления, что с помощью разного рода средств можно лечить разные состояния, например, что можно вылечить депрессию дав нужные книги, игры.
Книги понимались как некие «гаджеты», которые служат лекарством. Книжная медицина. Здесь изображен драматический момент ломки характера, что женщина, прочитав письмо, никогда уже не станет другой. И также существовало большое количество изображений книготерапии.
Вот интересный пример, как функционировали книги. Вот это типичный голландский натюрморт 17 века. Суета - это жанр натюрморта, где изображается, что все есть суета сует, все пройдет и превратиться в прах. И видите, здесь в центре расположена книга «История войн», то есть военная слава померкла, и книга тоже померкла, то есть книга уже никого не сподвигнет на войну. книга может только успокаивать, но не возбуждать. И это очень характерно для того времени, когда всячески подчеркивалось, что вдохновить может только какой-то личный пример, а книга может только умерить темперамент. Она может сделать человека только менее пылким. Она нужно для того, чтобы человек не совсем скучал в период между войнами и вот здесь среди суеты, среди всех атрибутов, которые покроются пылью, которые означают, что жизнь коротка, здесь оказывается и история, таким центром. Так в некоторых композициях в книге дается череп, то есть тоже как бы след истории. Череп тогда считался своего рода книгой. Череп тоже считывали, существовала наука о черепах и возможность прочитать череп, возможность прочитать, что означали какие-либо шишки в то время ценилась не меньше, чем возможность читать книги. Т.е. приравнивалось к чтению неких исторических свидетельств. Чтение того, что не менялось, что стало историей.
Вот два образа, как читались книги в XIX веке. Это Грез, мальчик, который заснул над книгой, книга потрепанная. А это известный сюжет на картине крупнейшего французского реалиста XIX века Коро - «Прерванное чтение».
Собственно, как женщина читала роман и вдруг расплакалась. Вот эта ситуация, когда человек читает книгу и задумался или озадачился - это очень характерно для реалистов, потому что для них было важно, что вдруг на какой-то момент чтения книги человек начинает испытывать потрясение. Что неожиданно книга срабатывает и возвращает человека вновь в историю. Так, если натюрморт XVIII века - это книга про то, как история уже давно закончилась, то для XIX века история только начинается. Человек читает книгу и вдруг книга падает и сталкивается с реальной жизнью. И вот это шоковое столкновение, переданное потом Пикассо, который тоже пародирует этот сюжет прерванного чтения с экстазом и вот и у Люсьена Фрейда, знаменитого современного британского художника, где как видите книга раскрыта на неких масках, т.е. лицо читателя становится не только результатом чтения, но и предметом книги. То есть здесь окончательно выражается идея, что книга шоковым образом может вернуть нас в реальность.
Итак, мы увидели, что многие привычные нам способы чтения на самом деле вовсе не само собой разумеются. они имеют историческое происхождение и когда мы читаем, мы на самом деле подключаемся к тем или иным эпохам культуры, а история живописи позволяет нам понять сколь, на самом деле, разнообразно чтение.
Александр Марков - д-р филол. наук, замдекана Факультета истории искусств РГГУ