М.А. Булгаков и христианство: нестандартный взгляд
18 июня в московском музее М. А. Булгакова, известном как «нехорошая квартира», состоялся семинар на тему «Булгаков и христианство». Пришло довольно много людей, которых объединил неподдельный интерес к «мистическому писателю» и его творчеству. Ведущий семинара, Алексей Хегай, предложил посмотреть на тему, исходя из внутренней духовной жизни Булгакова, о которой мы знаем по его письмам, статьям, воспоминаниям современников и произведениям, полным иносказаний, характерных для советского периода нашей истории. Этот поиск был непрост, приходилось ставить рамки собственному интересу, связанному с трактовкой булгаковских героев. Впрочем, выбор был невелик. Чуть-чуть о «Белой гвардии», побольше - о «Собачьем сердце» и очень много - о «Мастере и Маргарите».
Помогла небольшая экскурсия по комнатам музея, которую провел А. Хегай. Он заострил наше внимание на быте 20-30-х гг. (коммунальные квартиры, экономический спад, нищета) и на так называемой идеологической надстройке («мы наш, мы новый мир построим», «на обломках самовластья», и «кто был ничем, тот станет» где шариковым, а где и покорителем космоса). Помог и вопрос, заданный кем-то из участников семинара: а на что опирался писатель в своем противостоянии Системе?
Совместными усилиями вышли на такие понятия, как Дом, покой, тишина, огонь - на все то, что помогало людям не терять надежды, сохранять импульс веры в то, что когда-нибудь появится проблеск света. Дом шел из детства, из времен дачного периода жизни. Его тепло обнимало всех окружающих, вне зависимости от того, к какому сословию он принадлежал. Это было место, где помнили дедов-священников, где отец Булгакова, преподаватель КДА, уважал мнение атеистически настроенного сына, студента-медика. В Доме было уютно и радостно, от абажура, соединявшего всех за столом, и оживленного общения за чаепитием. От речки неподалеку и лужайки для игр.
Покой как предвосхищение света был недосягаемой мечтой для Булгакова, всю жизнь страдавшего от квартирного вопроса. Покой, где можно было собрать себя вокруг творчества, не слыша визга какой-нибудь аннушки, соседского мата или храпа. А тишина? Та самая Божественная тишина, дарящая мелодию надежды? Увы, она была еще более редкой гостьей…
В конце романа «Мастер и Маргарита» герои вступают в такую тишину, и Маргарита говорит мастеру: «Слушай беззвучие … слушай и наслаждайся тем, чего тебе не давали в жизни, - тишиной…» А еще раньше мастер признается Ивану Бездомному, что не выносит «шума, возни, насилий и всяких вещей в этом роде», и добавляет: «В особенности ненавистен мне людской крик, будь то крик страдания, ярости или какой-нибудь иной крик». Огонь же в этом романе несет в себе и очистительное значение, и грозное предостережение.
«Зацепила» всех история Фриды. Реакция Маргариты на ее беду стала мгновением подлинной свободы, любви и милосердия, начисто лишенным малейшего налета искания «своего». На вопрос Воланда: «Что вы хотите для себя?» - она отвечает бескорыстным поступком, который многие бы сочли сумасшествием: «Я хочу, чтобы Фриде перестали подавать тот платок, которым она удушила своего ребенка». Так, наверное, блудный сын, ушедший из Дома, от Отца Небесного, в страну далекую, совершал иногда нечто подобное, потому что каким-то уголком своего сердца сохранил привычку к добрым навыкам, по заветам Отца. Но еще далеко ему до того, чтобы «прийти…в себя» (Лк 15: 17) Под пение гимна, где «партия - наш рулевой» быстро в себя не придешь. В стране, где все имеют отношение к клинике Стравинского: кто врач, а кто больной, сразу и не разберешь:((. Тем более, что свет, идущий от новомучеников и исповедников веры, без духовного навыка не различишь.
Кто-то сказал на этом семинаре, что самый нормальный человек в романе «Мастер и Маргарита» - это доктор Стравинский. Действительно, таким человеком вполне мог быть Дмитрий Евгеньевич Мелехов (1899-1979). Известнейший врач-психиатр, доктор медицинских наук. Сын священника, приехавший из Рязани в Москву тогда же, когда и Булгаков (в 1921 году), он никогда не скрывал своих христианских взглядов. Может быть, поэтому Господь сохранил его для долгих лет деятельной жизни.
Для кого-то нормален Иван Бездомный, он же Понырев, который отказался от стихоплетства и закончил Институт истории и философии, а значит, мог в институтской библиотеке познакомиться с Библией. Ее в те годы давали студентам как историческую книгу. По крайней мере, его «исколотая иглами память» могла иногда становиться живой и осознавать уверение в невидимый мир.
Все же самым трудным оказалось понять истоки сатиры Булгакова. Почему, кроме Турбиных из «Белой гвардии», остальные герои проживают такие «взрывные» моменты жизни? Почему они так нелепы и одновременно трагичны? Когда ругаются из-за подсолнечного масла, беспокоятся состоянием своего здоровья или устраивают личную жизнь. Главное, на чем все сошлись, что кто-то из них обостренно воспринимает свое одиночество и пустоту. И значит, живой…
За семинар благодарили. Он пробудил в его участниках вкус к нестандартному взгляду на человека творящего. А кто-то ушел с семинара с решимостью ближе познакомиться со статьями писателя. Например, со статьей «Грядущие перспективы», которая в своем названии как-то ненавязчиво перекликается со статьей Мережковского «Грядущий хам». Может, эта аналогия не случайна?
Во всяком случае, в этой статье звучат пророческие ноты: «Нужно будет платить за прошлое неимоверным трудом, суровой бедностью жизни. Платить и в переносном, и в буквальном смысле слова <…> И только тогда, когда будет уже очень поздно, мы вновь начнем кой-что созидать, чтобы стать полноправными, чтобы нас впустили опять в версальские залы. Кто увидит эти светлые дни? Мы? О нет! Наши дети, быть может, а быть может, и внуки, ибо размах истории широк и десятилетия она так же легко «читает», как и отдельные годы».
Помогла небольшая экскурсия по комнатам музея, которую провел А. Хегай. Он заострил наше внимание на быте 20-30-х гг. (коммунальные квартиры, экономический спад, нищета) и на так называемой идеологической надстройке («мы наш, мы новый мир построим», «на обломках самовластья», и «кто был ничем, тот станет» где шариковым, а где и покорителем космоса). Помог и вопрос, заданный кем-то из участников семинара: а на что опирался писатель в своем противостоянии Системе?
Совместными усилиями вышли на такие понятия, как Дом, покой, тишина, огонь - на все то, что помогало людям не терять надежды, сохранять импульс веры в то, что когда-нибудь появится проблеск света. Дом шел из детства, из времен дачного периода жизни. Его тепло обнимало всех окружающих, вне зависимости от того, к какому сословию он принадлежал. Это было место, где помнили дедов-священников, где отец Булгакова, преподаватель КДА, уважал мнение атеистически настроенного сына, студента-медика. В Доме было уютно и радостно, от абажура, соединявшего всех за столом, и оживленного общения за чаепитием. От речки неподалеку и лужайки для игр.
Покой как предвосхищение света был недосягаемой мечтой для Булгакова, всю жизнь страдавшего от квартирного вопроса. Покой, где можно было собрать себя вокруг творчества, не слыша визга какой-нибудь аннушки, соседского мата или храпа. А тишина? Та самая Божественная тишина, дарящая мелодию надежды? Увы, она была еще более редкой гостьей…
В конце романа «Мастер и Маргарита» герои вступают в такую тишину, и Маргарита говорит мастеру: «Слушай беззвучие … слушай и наслаждайся тем, чего тебе не давали в жизни, - тишиной…» А еще раньше мастер признается Ивану Бездомному, что не выносит «шума, возни, насилий и всяких вещей в этом роде», и добавляет: «В особенности ненавистен мне людской крик, будь то крик страдания, ярости или какой-нибудь иной крик». Огонь же в этом романе несет в себе и очистительное значение, и грозное предостережение.
«Зацепила» всех история Фриды. Реакция Маргариты на ее беду стала мгновением подлинной свободы, любви и милосердия, начисто лишенным малейшего налета искания «своего». На вопрос Воланда: «Что вы хотите для себя?» - она отвечает бескорыстным поступком, который многие бы сочли сумасшествием: «Я хочу, чтобы Фриде перестали подавать тот платок, которым она удушила своего ребенка». Так, наверное, блудный сын, ушедший из Дома, от Отца Небесного, в страну далекую, совершал иногда нечто подобное, потому что каким-то уголком своего сердца сохранил привычку к добрым навыкам, по заветам Отца. Но еще далеко ему до того, чтобы «прийти…в себя» (Лк 15: 17) Под пение гимна, где «партия - наш рулевой» быстро в себя не придешь. В стране, где все имеют отношение к клинике Стравинского: кто врач, а кто больной, сразу и не разберешь:((. Тем более, что свет, идущий от новомучеников и исповедников веры, без духовного навыка не различишь.
Кто-то сказал на этом семинаре, что самый нормальный человек в романе «Мастер и Маргарита» - это доктор Стравинский. Действительно, таким человеком вполне мог быть Дмитрий Евгеньевич Мелехов (1899-1979). Известнейший врач-психиатр, доктор медицинских наук. Сын священника, приехавший из Рязани в Москву тогда же, когда и Булгаков (в 1921 году), он никогда не скрывал своих христианских взглядов. Может быть, поэтому Господь сохранил его для долгих лет деятельной жизни.
Для кого-то нормален Иван Бездомный, он же Понырев, который отказался от стихоплетства и закончил Институт истории и философии, а значит, мог в институтской библиотеке познакомиться с Библией. Ее в те годы давали студентам как историческую книгу. По крайней мере, его «исколотая иглами память» могла иногда становиться живой и осознавать уверение в невидимый мир.
Все же самым трудным оказалось понять истоки сатиры Булгакова. Почему, кроме Турбиных из «Белой гвардии», остальные герои проживают такие «взрывные» моменты жизни? Почему они так нелепы и одновременно трагичны? Когда ругаются из-за подсолнечного масла, беспокоятся состоянием своего здоровья или устраивают личную жизнь. Главное, на чем все сошлись, что кто-то из них обостренно воспринимает свое одиночество и пустоту. И значит, живой…
За семинар благодарили. Он пробудил в его участниках вкус к нестандартному взгляду на человека творящего. А кто-то ушел с семинара с решимостью ближе познакомиться со статьями писателя. Например, со статьей «Грядущие перспективы», которая в своем названии как-то ненавязчиво перекликается со статьей Мережковского «Грядущий хам». Может, эта аналогия не случайна?
Во всяком случае, в этой статье звучат пророческие ноты: «Нужно будет платить за прошлое неимоверным трудом, суровой бедностью жизни. Платить и в переносном, и в буквальном смысле слова <…> И только тогда, когда будет уже очень поздно, мы вновь начнем кой-что созидать, чтобы стать полноправными, чтобы нас впустили опять в версальские залы. Кто увидит эти светлые дни? Мы? О нет! Наши дети, быть может, а быть может, и внуки, ибо размах истории широк и десятилетия она так же легко «читает», как и отдельные годы».