Мерцательная ирония. Об одной стратагеме Набокова
Великий писатель Владимир Набоков, как, впрочем, и великий поэт Жиль Делёз, не терпел вопросов, на которые нужно отвечать, не обдумав их заранее. В фильме-интервью «Алфавит Жиля Делёза» Делёз, подчёркивая немыслимость такого разговора, в котором приходится давать ответы без предварительных размышлений над поставленными вопросами, оговорился, что равнодушен к глубине и точности своих ответов, лишь потому, что фильм выйдет только после его смерти. Многочисленные интервью Набокова подвергались ироничной критике им же, интервьюируемым - как по причине банальности задаваемых вопросов («А как правильно произносится Ваша фамилия?», «Каков Ваш распорядок дня?», «Каковы Ваши творческие планы?», «Почему Вы плохо относитесь к Фрейду и психоанализу?»), так и по причине ужасающей редакторской и корректорской работы. Идеалом интервью Набоков называл заранее высланный ему список вопросов, на которые он даст ответы в письменной форме при условии беспрекословной неизменности каждого написанного им слова при дальнейшем издании интервью. Отсюда и пестуемая им якобы чудовищная косноязычность - для составления чётких ответов Набокову нужно было время, отчего в беседе он казался собеседникам мрачным саркастическим тугодумом. Возможно он - тончайший стилист и знаток слов - относился к речи, также как и Делёз, который вслед за Арто говорил, что речь - грязное дело, письмо намного чище, так как, разговаривая - нужно очаровывать, а письмо, в своём одиночестве для всех, этого не требует.
В интервью Набоков показывает себя мастером эндшпиля - его концовки точны, изысканны и не без доли некоего высокомерного кокетства (Сергей Гандлевский в великолепной «курсовой» «Странные сближения» подмечает страсть Набокова к эффектности в его выражениях, высказанных с позиции силы, которые «оборачиваются своей противоположностью: авторской зависимостью от изумленного выдоха восхищенной или шокированной аудитории»). Есть в его интервью и вольтерьянская жёлчность (О, лукавосмотрящий Зевéс с хорошей работой желчевыводящих протоков!). Сквозь вопросы, часто не подразумевающие связи между собой, Набоков умеет протянуть неразрывную нить мысли так, что интервью становится цельным высказыванием. Иногда ноты кокетства (оговорюсь - это особый вид кокетства, как если бы Эйнштейн уверенно и верно выводил запутанные уравнения теории относительности, будучи при этом ещё и изысканным каллиграфом, который в конце своих трудов поставил бы точку и растушевал бы её кончиком мизинца) превращаются в аккорды иронии, в которых часто проскальзывают диссонансные альтерированные тона сарказма того толка, который говорит читателю о значительном превосходстве интервьюируемого над интервьюером. В некоторых интервью ведение такой стратегии становится настолько сложным, что внутри ответов и вопросов возникает мерцание - колебание между совершеннейшими оппозиционными чувствами, которые вспыхивают в читателе сперва некими двойчатками, квартетами, цепочками восьмых и так далее - к фрактальной зазубренной бесконечности, пока не оставляют в полном недоумении.
Наиболее выразительным и показательным примером этой стратагемы Набокова является ответ на последний вопрос в интервью Роберто Кантини в 1973 году:
Роберто Кантини: Как бы вы описали себя?
Владимир Набоков: Высокий, красивый, всегда молодой, очень ловкий, с изумрудными глазами сказочного сокола.
Реакция первая - такую пошлятину Набоков сказать (а ещё крамольней было бы думать - написать) не мог. Даже захудалый поэт-романтик, не добитый невозможностью поэзии после Аушвица, худой и возвышенный, в очках и тусклооранжевом кашне, не смог бы себя так презентовать - высокий, красивый, всегда молодой… Даже тот немецкий влюблённый, который сразил свою возлюбленную тем, что приплывал по озеру к её балкону, обняв за шеи двух белых лебедей, не смог бы так выразиться (скрупулёзный собиратель пошлости Набоков рассказывает о таком «романтике» в исследовании творчества Гоголя). «С изумрудными глазами сказочного сокола». Вот же он - маркер иронии прямо перед глазами: Владимир Владимирович после перечня потрясающих своей глубиной вопросов о психоанализе, хобби и бритье по утрам щёлкает по носу удобно встроившегося в его жизнь интервьюера (и фатально ошибающегося в этом уютном заблуждении). Знаток градаций пошлости выдаёт нечто, что горит в тумане, как красный сигнал светофора, - «с изумрудными глазами сказочного сокола».
Но что это - пошлость пошлостью поправ? Или пересыпание правды лёгким эпатажем - в ожидании удивлённого вздоха аудитории? Мерцание усиливается. Ведь он, Владимир Владимирович Набоков, действительно - высокий и красивый: на одной из ранних фотографий Владимир Сирин надписывает нечто вроде «Шлю тебе одну из самых моих красивых морд» - но в случае с фотографией ему нужно было сыграть на снижение, чтобы никто (особо низкорослые и злостные особи) не смог поставить в вину ему эту «красивость». Но Набоков не был бы Набоковым, а остался бы Набаковым, Набоуковым и Набковым (исправление неверно произносящих фамилию превратилось в его перманентную обсессию - на фоне ненависти, направленной и против тех, кто спрашивал о верности произношения его фамилии), если бы не заострил - не пошёл бы на повышение, пусть даже и путём нагромождения. Отсюда это «всегда молодой» (Набоков умрёт в Монтрё через четыре года после этого интервью - ему будет 78) - заострение, на которое накинутся особо низкорослые и злостные особи, старые от рождения и всё принимающие за чистую монету.
Вся эта «пошлятина», при всём несоответствии её содержания образу, детально выстроенному самим же Набоковым, отличается какой-то поразительной отточенностью формы - так банальность часто становится афоризмом, затёртым как старая монета, как разнимаемые на цитаты песни Гребенщикова. Здесь Набоков ещё раз демонстрирует и демонстрирует великолепно, что пошлость и есть то несоответствие формы и содержания (Лиотар бы назвал это смешением дискурсов). Итак, пошлятина, но с намёком. Пошлятина с двойным дном.
В своей иронии Набоков продолжает мерцание тех слов, которые он поставил в одном предложении. «Всегда молодой», но и этого мало - «очень ловкий», как Стэплтон из Мэриппит-Хауса, скачущий по болотам за бабочками днём и кормящий собаку в самом центре Гримпенской трясины ночью. Вероятно, Набоков спустил бы на интервьюера собак недоверия, окажись тот более чувствительным к иронии и воспринявшим последнюю фразу, как саркастическую - и смог бы убедить его в своей серьёзности и честности. Ну, как же может быть по-другому, ведь на вопросы о Солженицине и культуре он отвечал детально и серьёзно, почему на вопрос «Как бы вы описали себя?» он должен отвечать как-то иначе?
Набоков не смешивает дискурсы, он наоборот чётко их разграничивает, так как о культуре и нужно говорить несколько в более серьёзном тоне, а на дурацкие вопросы (а вопрос «Как бы вы описали себя?» чудовищно некорректен) - отвечать соответственно, меняя дискурс на подходящий. В этом почти библейская мудрость - не проповедовать пошлякам евангелие, а говорить им «Да, нет, благодарю Вас». Не спорить с психоаналитическими прочтениями «Лолиты и Ады», а написать, что «Футбольные ворота видятся г-ну Роу входом во влагалище (которое он, очевидно, представляет себе прямоугольным)». Хвалить Пастернака за стихи, отмечая, как в «Докторе Живаго», чтобы позволить героям заняться любовью, автор отсылает живущую с доктором маленькую девочку кататься на коньках («В Сибири! Чтобы она не замёрзла, они дают ей материнскую шаль»). Не жевать в тысячный раз балладу о «рыцаре печального образа», а трактовать эпитет «донкихотствующий» зло и беспощадно - как «галлюцинирующий». Помнить, что «Жульническое бряцание символами привлекательно для окомпьюченных умов студентов колледжей, но оно разрушительно действует как на здравый незамутнённый рассудок, так и на чувствительную поэтическую натуру. Оно разъедает и сковывает душу, лишая её красок и не даёт возможности радостно наслаждаться очарованием искусства». Наверняка знать, что «глубочайшая пошлость, источаемая рекламой, не в том, что она придает блеск полезной вещи, но в самом предположении, что человеческое счастье можно купить и что покупка эта в какой-то мере возвеличивает покупателя». Ну и изучать творчество своего главного соперника.
Рея над пошлостью и дешёвым морализаторством ловким сказочным соколом с прожигающим взглядом изумрудных глаз.