Тихо в лесу, только не спит барсук
Вчера захотелось мне, недвижимому, усталому, почти расположившемуся в зоне неразличения себя и дивана (в смысле, непонятно, где я, где диван) пересмотреть фильм Жака Дуайона "Брак втроём".
Прекрасное кино, грандиозный Грегорри, трое актёров - детей, на которых не отдохнула природа (Жюли Депардьё, Луи Гаррель и Агата Бонитцер), пятый персонаж с невыговариваемым именем, камерная драма в интерьере и на пленере, солнечный/сумеречный эротизм, какая-то странная щемящая нежность, какая бывает только в фильмах Дуайона - одни преимущества. Всё так гладко сцеплено, точно сыграно, с теплотой создано - что не хочется придираться. Впрочем, что это значит "придираться"?
Весь этот прекрасный дуайоновский мир разрушился для меня уже на титрах. Нет, "разрушился" - неточное слово. Мне пришлось потрудиться, отстраняясь от заигравшей на титрах музыки, чтобы войти в это пространство эротических интриг и мягкой нежности. А потом, когда я уютно устроился на диване (и внутри фильма), музыка заиграла снова - и к пяти персонажам фильма прибавился шестой, призрачный. И был это призрак неуместный, с которым тоже пришлось бороться, - был это траченый жизнью и статистикой Анатолий Ефремович Новосельцев из рязановского "Служебного романа".
Жюли Депардьё хищно улыбалась Паскалю Грегорри, Луи Гаррель метался вокруг дома в запале ревности, Агата Бонитцер неглиже поджидала Грегорри на втором этаже, потом... заиграла музыка, и я уже не смог отвязаться от Андрея Мягкова, который баритональным дискантом напевал "Тихо в лесу, только не спит барсук".
Можно, конечно, всё списать на усталость, но если музыка из "Брака втроём" не имеет своей основой "На сопках Маньчжурии" (мелодия играет на заключительных титрах, в которых сказано "Оригинальная музыка Филиппа Сарда"), то можете при встрече попенять мне на то, что на моих ушах потопталось стадо слонов.
Прекрасное кино, грандиозный Грегорри, трое актёров - детей, на которых не отдохнула природа (Жюли Депардьё, Луи Гаррель и Агата Бонитцер), пятый персонаж с невыговариваемым именем, камерная драма в интерьере и на пленере, солнечный/сумеречный эротизм, какая-то странная щемящая нежность, какая бывает только в фильмах Дуайона - одни преимущества. Всё так гладко сцеплено, точно сыграно, с теплотой создано - что не хочется придираться. Впрочем, что это значит "придираться"?
Весь этот прекрасный дуайоновский мир разрушился для меня уже на титрах. Нет, "разрушился" - неточное слово. Мне пришлось потрудиться, отстраняясь от заигравшей на титрах музыки, чтобы войти в это пространство эротических интриг и мягкой нежности. А потом, когда я уютно устроился на диване (и внутри фильма), музыка заиграла снова - и к пяти персонажам фильма прибавился шестой, призрачный. И был это призрак неуместный, с которым тоже пришлось бороться, - был это траченый жизнью и статистикой Анатолий Ефремович Новосельцев из рязановского "Служебного романа".
Жюли Депардьё хищно улыбалась Паскалю Грегорри, Луи Гаррель метался вокруг дома в запале ревности, Агата Бонитцер неглиже поджидала Грегорри на втором этаже, потом... заиграла музыка, и я уже не смог отвязаться от Андрея Мягкова, который баритональным дискантом напевал "Тихо в лесу, только не спит барсук".
Можно, конечно, всё списать на усталость, но если музыка из "Брака втроём" не имеет своей основой "На сопках Маньчжурии" (мелодия играет на заключительных титрах, в которых сказано "Оригинальная музыка Филиппа Сарда"), то можете при встрече попенять мне на то, что на моих ушах потопталось стадо слонов.