"Михаэль" Маркуса Шляйнцера
Человек непроницаем? Или лучше так: Человек непроницаем. Перегородки, экраны, стены, закон о частной жизни. Человек хочет непроницаемости. Самое мощное соглашение - о личной непроницаемости: я не познаю тебя, а ты, уж будь добр, не познавай меня. Пакт о непроницаемости, дистанция вытянутой руки, соприкосновение лишь поверхностями - на одну йоктосекунду, не дольше.
При просмотре фильма Маркуса Шляйнцера всё время всплывает воспоминание о каком-то давнишнем психологическом опыте, нечто вроде иллюстрации кулешовского эффекта: двум группам людей давали одинаковые фотографии человека с невыразительной, незапоминающейся, почти стёртой внешностью. Одной группе говорили, что это - выдающийся математик, а другой, что серийный убийца. Затем подопытных просили написать всё, что они думают об этом человеке. Первая группа писала о проницательных глазах, одухотворённом лбе, мягком подбородке гения; вторая - о нависших бровях, глазах-буравчиках и скошенном лбе вырожденца-имбецила. Кулешов может быть спокоен: монтаж работает.
Лицо Михаэля - непроницаемая поверхность. Здесь не будет психологических опытов, так как Шляйнцер не забавляется тем, что подбрасывает зрителю своё, единственно верное мнение. До просмотра фильма - и это чрезвычайно важно! - нельзя читать никакой критики. Мельчайшее знание о фильме или основное знание о его персонаже разрушает зрительскую возможность накопить в себе версии понимания Маихаэля - версии его возможной сущности. Его сущность придётся собирать по крупицам фильмического.
Маркус Шляйнцер снял выверенный до миллиметра фильм - то, что должно открыться, откроется в свой черёд. Однако зритель должен быть особенно внимателен - фильм требует предельного внимания, потому что эта работа состоит только из значащих эпизодов, всё остальное время между ними вырезано и выброшено (теоретически Шляйнцер делает то, о чём мечтал Тарковский, снимая «Зеркало», хотя на практике - ничего похожего). Из-за этого фильм становится пунктиром, а история в нём максимально эллиптична - зрителю следует обращать внимание на окружающее: вот деревья стоят с жёлтыми листьями, а в следующем кадре уже идёт снег.
Почему не работает вышеупомянутый опыт? Потому что человек на фото не математик и не серийный убийца - он и математик, и серийный убийца. Менеджер среднего звена, идущий на повышение, или насильник ребёнка? И - и.
Для меня важно то, что вот этот пакт о личной непроницаемости - это продукт эпохи позднего капитализма. Причём, капитализм понял, что сверхприбыли возможны лишь тогда, когда рабочий становится рабом (см. Наоми Кляйн). Нужны «говорящие орудия труда» - а лучше молчащие. Поздний рабокапитализм отказывает рабу даже в речи. А мальчик Вольфганг для Михаэля - именно раб, причём Михаэль относится к нему совершенно бесчеловечно.
Когда мальчик заболевает, то Михаэль готовится - роет могилу. Подыскивает «замену» на автостоянке. Вольфганг - игрушка, которой хватит на всё лето (привет Брайяну Олдиссу и Стивену Спилбергу), секс-андроид, которого нужно всего лишь похоронить, когда тот сломается. Это какой-то чудовищный сверхнацизм, а, може быть, нацизм, выстроенный не на концепции расы, а только лишь на собственном желании. Эгонацизм, показанный совершенно холодно.
В этой холодности развёртывания повествования - точность расчёта, что зритель не создаст себе, даже начитавшись критики, предубеждённого образа Михаэля. У меня, например, не возникло никаких «жарких» чувств, то есть ненависти или злобы к этому персонажу. Это залог познания фильма не чувственно, а интеллектуально. Зритель должен понять. То есть, чувствовать никто не запрещает, но бóльшую часть смысла нужно продумать. Именно поэтому Михаэль - бледный, вываренный в щёлочи, немногословный. Он лишь один раз вспыхнет злобой, избив ёлку лыжной палкой.
Михаэль - примерный обыватель эпохи рабокапитализма. Отработал положенное количество человеко-часов, приехал домой, с удовольствием задраил окна стальными жалюзи, посетил комнатку в подвале, поужинал, лёг спать. Все физические потребности удовлетворены. Чего ещё желать?
Концовка потрясающа и вызывающе неоднозначна. Я всё же склоняюсь к тому, что подвальная комната Михаэля так и останется запертой. Если уж был непроницаемым, так будь им до конца. Да, и ещё. Нужно сохранить образ внимательного сына, любящего брата и отличного работника.