Из краев далеких пишет мне единокровный родственник:
"Здравствуй, любезный моему сердцу Александр, *** сын, брате мой единокровный, муж достославный! Во первых строках своего письма спешу сообщить тебе, друг мой ненаглядный,
что хоша и пребываю я в краях вельми далеких и зело хладных, дела мои обстоят до крайности предивно: я, как и доселе, предаюсь неге и лени сладкой, читаю вдосталь и с нетерпением душевным ожидаю открытия зала для утех богатырских, кое свершится, как донесла до меня молва народная, 27-го числа сего месяца две тысячи пятнадцатого года от Рождества Христова. В аккурат намедни поспешил я обозреть оное заведение и воочию убедился, к вящей моей радости и превеликому удовольствию, всю чудесность и великолепие места сего, каковое созерцание вельми наполнило несказанным восторгом и ликованием душу мою, дотоле скорбящую. Покаянно сознаюсь тебе, сердешный друг мой , что грешен есмь зело, ибо, испытывая крайнюю нужду в сахаре-рафинаде и затаившись, "аки тать в нощи", похищал оный в местной трапезной с замиранием сердца и трепетом душевным, избегая всякого взгляда чужого, дабы не быть пойманным и с позором великим к ответу призванным за содеянное мною дело греховное. А все это оттого проистекло, душа моя, что в местную лавку не привезли сей сахар-рафинад треклятый во время нужное, и тем понудили меня к мерзостному сему поступку, о коем скорблю денно и нощно и посыпаю пеплом главу мою грешную, обращаясь с мольбой ко Господу нашему и вопия о прощении за деяние сие подлое. Однако радость великая переполняет душу мою, друг мой незабвенный, при той мысли, что не вотще претерпеваю здесь муки страшные в пустыне бескрайней в стужу лютую и мраз леденящий (-50), ибо вскорости возвратятся долги мои ростовщикам-заимодавцам, ворогам моим зловредным,*** прозываемым, поелику гнетут меня долги эти, аки бремя тяжелейшее, и превращают житие мое в ад кромешный. А что касаемо до нахождения здесь нехристей чужестранных, до газу нашего зело охочих, так твердо засели басурмане на земле нашей русской; нету от них, проклятых, ни житья, ни спасу никакого, не желают, поганые, восвояси убираться подобру-поздорову, гореть им, окаянным, в геенне огненной. Книгу тут имею заветную про гисторию английскую, "An illustrated history of Britain" именуемую, кою читаю с отрадою и коей доволен премного. Пребывание мое здешнее мыслю, если господь приведет, до марта месяца; по окончании же оного и возвращении в стольный град Санкт-Питербурх, задумал я хождение за три моря в землю индийскую, - как и вскорости подруга наша Наталия Фиссон, ангел мой несравненный, лицедейка заслуженная, из питербурхского балагана, "Комик трест" прозываемого, всему граду Петрову зело ведомая, - дабы окунуть там чресла свои в океан дивный и вкусить сладость плодов диковинных. А ежели ее, мою ненаглядную, сподобит господь отыскать в краю том далеком приправы духмяные заморские, зело обжигающие, кои люблю безмерно, да не забудет она про Андрейку, слугу ее верного, и прихватит баклажку-другую, век буду за нее бога молить. Кланяюсь тебе земно, душа моя, супруге твоей Алле пред Богом и людьми, жене предостойной и обликом благолепной и дщери твоей Марии, деве волоокой, зело статью и ликом прекрасной, да пребудет с ними вовеки благодать божья, и да минут всех вас хвори и напастья лютые. Засим, прощевай, брате мой пречудесный. Снедаемый нетерпением крайним, ожидаю от тебя, друг мой верный, привета милого, весточки желанной, яко же и жажду улицезреть облик твой дивный. Остаюсь, навеки преданный, раб божий Андрей, *** сын".