Маркс, Энгельс, конституция США, христианство, Сталин, Гитлер
Маркс и Энгельс были диалектиками: все течет, все меняется; все хорошо в своем месте и в свое время. Или, если фразой еще одного теоретика марксизма: «вчера было рано, завтра будет поздно». Поэтому в своих трудах МиЭ оставили несколько основополагающих принципов своей теории, но не давали подробного плана действий: «Заранее готовые мнения относительно деталей организации будущего общества? Вы и намека на них не найдете у нас» (Интервью Энгельса, с. 603, т 26).
Эти четко определенные несколько принципов позволяют размежевываться со многими: ясно, что дуалист будет приходить не к тем выводам, что монист, и метафизик будет мыслить иначе, чем диалектик. Но одновременно оставляют очень большое пространство для воплощения и многообразие форм своей реализации.
Сравним с Конституцией США: довольно подробна (много правил), а все-таки лишь за двести лет мы видели там и рабство, и его отсутствие, и возможность пожизненных президентов, и ограниченных двумя сроками, и интернирование японцев, и осуждение этого действия - и все это было в рамках одних и тех же принципов.
Или возьмем срок в две тысячи лет. Уставы христианского учения описаны еще подробнее, но мы видим, что по ним можно сжигать людей заживо и испытывать отвращение при одной мысли об оскорблении другого человека, можно пытать сутками и до смерти, а можно всемерно облегчать страдания болящих. И те, и другие - хорошие христиане. В том числе святые есть среди тех и других.
Такую широту, предполагаемую их принципами, сознавали и сами Маркс-Энгельс.
«Для нас было бы всего дешевле, если бы мы могли откупиться от этой банды» (Энгельс, «Крестьянский вопрос во Франции и Германии» Т 22, с. 563)
«По принципу своему коммунизм стоит выше вражды между буржуазией и пролетариатом; он признает лишь ее историческое значение для настоящего, но отрицает ее необходимость в будущем; он именно ставит себе целью устранить эту вражду. Ни одному коммунисту в голову не придет мстить отдельному лицу или вообще думать, что тот или иной буржуа при существующих отношениях мог бы поступить иначе, чем он поступает. Английский социализм, то есть коммунизм, прямо исходит из принципа неответственности каждого лица.
Революция неизбежна, но чем больше пролетариат проникнется социалистическими и коммунистическими идеями, тем менее кровавой, жестокой и мстительной будет революция. Если бы вообще возможно было сделать весь пролетариат коммунистическим до того, как борьба развернётся, она протекла бы очень мирно» (Энгельс, «Положение рабочего класса в Англии», Т 2 С. 530).
И при всем этом, конечно, он там же отмечает: «Если буржуазия не образумится, то наступит революция, с которой ни одна из бывших до сих пор революций сравниться не может. Доведённые до отчаяния пролетарии примутся за поджоги; народная месть прорвётся с такой яростью, о которой и 1793 год не может нам дать никакого представления. ...Я полагаю, однако, что до начала вполне открытой, непосредственной войны бедных против богатых, удастся, по крайней мере, настолько распространить в рядах пролетариата ясное понимание социального вопроса, что коммунистическая партия при благоприятных обстоятельствах окажется в состоянии с течением времени преодолеть жестокие и грубые элементы революции и предотвратить повторение 9 термидора» (там же, с 529-531).
«Насилие - повивальная бабка истории», говорил Маркс. И Энгельс, вместе с ним желая реализации гуманистического идеала, все-таки писал: «Революция есть акт, в котором часть населения навязывает свою волю другой части посредством ружей, штыков и пушек, то есть средств чрезвычайно авторитарных. И если победившая партия не хочет потерять плоды своих усилий, она должна удерживать свое господство посредством того страха, который внушает реакционерам ее оружие» («Об авторитете», Т. 18 С. 339).
Надеясь, что удастся «предотвратить повторение 9 термидора», он отдавал себе отчет и писал: « Революция не позволяет ставить себе никаких условий. Приходится либо быть революционером и принимать последствия революции, какими бы они ни были, либо броситься в объятия контрреволюции и в одно прекрасное утро очутиться, может быть, против собственного желания, в одном лагере с Николаем и Виндишгрецем» («Демократический панславизм», т. 6 с. 337).
Поэтому когда говорят о Сталине, мыслящие метафизически часто игнорируют одну из сторон марксистской теории: или ее гуманизм (об этом я писал в нескольких предыдущих текстах), или ее часть, говорящую о насилии. В последнем случае говорят о том, что Сталин отступил от ориентиров МиЭ, хотя я не вижу в его деятельности чего-то существенного, что им бы противоречило: «Так как государство есть лишь преходящее учреждение, которым приходится пользоваться в борьбе, в революции, чтобы насильственно подавить своих противников, то говорить о свободном народном государстве есть чистая бессмыслица: пока пролетариат еще нуждается в государстве, он нуждается в нем не в интересах свободы, а в интересах подавления своих противников, а когда становится возможным говорить о свободе, тогда государство как таковое перестанет существовать» (Энгельс, «Письмо Бебелю», Т. 19 С. 35)
И, в частности, Сталин в своих работах выступает как последовательный материалист: он считает, что сохранить власть может только тот режим, который отвечает интересам общества. Говоря про разгон Учредительного собрания, он спрашивает: а почему нам это удалось так легко? Потому что народ подошел к стенам этого собрания и убедился, что оно совершенно не собирается удовлетворять настоящие народные чаяния. И оно поэтому лишилось как доверия, так и всякой поддержки («Октябрьская революция и тактика русских коммунистов»).
Выбор времени для «наступления на кулака» он обосновывает в соответствии с ранее упомянутым диалектическим «вчера было рано, завтра будет поздно»: требования Троцкого и начало коллективизиции разделили всего пара лет, но именно за эти пару лет Советская власть укрепила доверие к себе (благодаря улучшающемуся положению населения и восстановлению хозяйства), «привлекла к себе середняка» и получила этим необходимую поддержку для своих действий. Ну, а начинать как только получили такую поддержку, было необходимо как в стратегическом аспекте (крупное хозяйство более производительно), так и в тактическом - то есть в том числе ввиду приближающейся большой войны, из-за которой на несколько лет позже проводить было бы уже поздно.
И в целом существование советского государства он полагал возможным только потому, что оно отвечало интересам народа: пролетариат был передовым классом, поскольку он уже был более многочислен, чем буржуазия, а по мере развития страны его численность только возрастала бы и в конце концов он составил бы подавляющее большинство (как и произошло).
Такое его представление основывается именно на марксистском: если конкретная правящая группа не способна удовлетворять желания людей на неком минимальном уровне, присущем развитию ПС в конкретный момент времени, то эта группа быстро (по историческим меркам) заменяется другой - или в ходе революции (если ПС созрели для перехода к новой формации), или в ходе переворота (если формация осталась той же, то заменяется состав правящей группы).
И это, конечно, очень отличается от представления дюрингианцев, которые полагают, что не важно, на какие общественные силы и в какой момент времени опирается группа, захватывающая власть, важно насилие. Будучи метафизиками, они приводят в пример в том числе малочисленных в 1917-м большевиков и игнорируют связь с другими обстоятельствами места и времени, какую имеют в виду диалектики: «То, что я знаю или думаю, что знаю, о положении в России, склоняет меня к тому мнению, что страна приближается к своему 1789 году. Революция должна разразиться в течение определенного времени; она может разразиться каждый день. В этих условиях страна подобна заряженной мине, к которой остается только поднести фитиль. Это один из исключительных случаев, когда горсточка людей может сделать революцию, другими словами, одним небольшим толчком заставить рухнуть целую систему, находящуюся в более чем неустойчивом равновесии, и высвободить актом, самим по себе незначительным, такие взрывные силы, которые затем уже невозможно будет укротить. И если когда-либо бланкистская фантазия - вызвать потрясение целого общества путем небольшого заговора - имела некоторое основание, так это, конечно, в Петербурге» (Энгельс, Письмо Вере Засулич С. 290 Т 36).
Исключения Сталин не делает и для деятелей других стран. И взлет, и падение гитлеровского режима он описывает в нескольких абзацах: «Можно ли считать гитлеровцев националистами? Нет, нельзя. На самом деле гитлеровцы являются теперь не националистами, а империалистами. Пока гитлеровцы занимались собиранием немецких земель и воссоединением Рейнской области, Австрии и т.п., их можно было с известным основанием считать националистами. Но после того как они захватили чужие территории и поработили европейские нации - чехов, словаков, поляков, норвежцев, датчан, голландцев, бельгийцев, французов, сербов, греков, украинцев, белорусов, прибалтов и т.д. и стали добиваться мирового господства, гитлеровская партия перестала быть националистической, ибо она с этого момента стала партией империалистической, захватнической, угнетательской.
Партия гитлеровцев есть партия империалистов, притом наиболее хищнических и разбойничьих империалистов среди всех империалистов мира.
Можно ли считать гитлеровцев социалистами? Нет, нельзя. На самом деле гитлеровцы являются заклятыми врагами социализма, злейшими реакционерами и черносотенцами, лишившими рабочий класс и народы Европы элементарных демократических свобод. Чтобы прикрыть свою реакционно-черносотенную сущность, гитлеровцы ругают англо-американский внутренний режим плутократическим режимом. Но в Англии и США имеются элементарные демократические свободы, существуют профсоюзы рабочих и служащих, существуют рабочие партии, существует парламент, а в Германии при гитлеровском режиме уничтожены все эти институты. Стоит только сопоставить эти два ряда фактов, чтобы понять реакционную сущность гитлеровского режима и всю фальшь болтовни немецких фашистов об англо-американском плутократическом режиме.
...Гитлеровская партия есть партия врагов демократических свобод, партия средневековой реакции и черносотенных погромов.
И если эти оголтелые империалисты и злейшие реакционеры все еще продолжают рядиться в тогу “националистов” и “социалистов”, то это они делают для того, чтобы обмануть народ, одурачить простаков и прикрыть флагом “национализма” и “социализма” свою разбойничью империалистическую сущность.
...Гитлер походит на Наполеона не больше, чем котенок на льва, ибо Наполеон боролся против сил реакции, опираясь на прогрессивные силы, Гитлер же, наоборот, опирается на реакционные силы, ведя борьбу с прогрессивными силами
...Пока гитлеровцы занимались собиранием Германии, разбитой на куски в силу Версальского договора, они могли иметь поддержку германского народа, воодушевленного идеалом восстановления Германии. Но после того, как эта задача была разрешена, а гитлеровцы стали на путь империализма, на путь захвата чужих земель и покорения чужих народов, превратив народы Европы и народы СССР в заклятых врагов нынешней Германии, в германском народе произошел глубокий перелом против продолжения войны, за ликвидацию войны. Два года с лишним кровопролитной войны, конца которой еще не видно; миллионы человеческих жертв; голод; обнищание; эпидемии; кругом враждебная против немцев атмосфера; глупая политика Гитлера, превратившая народы СССР в заклятых врагов нынешней Германии, - все это не могло не повернуть германский народ против ненужной и 'разорительной войны. Только гитлеровские дурачки не могут понять, что не только европейский тыл, но и германский тыл немецких войск представляет вулкан, готовый взорваться и похоронить гитлеровских авантюристов» («Доклад на торжественном заседании Московского Совета депутатов трудящихся с партийными и общественными организациями города Москвы 6 ноября 1941 года»).
В качестве резюме: несколько ключевых принципов, выражающих суть марксистской теории, оставляют большое пространство и позволяют множество вариантов ее реализации - от победы коммунизма путем демократических выборов (если есть все необходимые политические свободы, честность этих выборов и признание их результатов) до революции путем вооруженного восстания. Есть возможность мирного строительства социалистического государства с последующим отмиранием на высшей стадии коммунизма, и есть необходимость диктатуры пролетариата, опирающейся на насилие и допускающей в том числе массовый террор - определяется это конкретными обстоятельствами места и времени. Всякое общественное движение может быть успешным только, если опирается на реализацию интересов (желаний) масс. При этом в конкретный момент времени даже маленькая группка людей способна стать инструментом-катализатором последующего процесса. При определяющем уровне экономики (то есть производительных сил и производственных отношений - в последнем случае это включает в себя осмысление мира, теории) даже насилие может оказываться важным или существенным, или ключевым в конкретный момент времени инструментом. Но, конечно, успешным этот инструмент будет только в исполнении тех людей, которые именно и реализуют интересы общества, на него опираясь: террор не спас Колчака; Гитлер использовал террор и был успешен, пока опирался на объективные прогрессивные силы (в большей степени, чем на реакционные), и предопределил свое поражение, когда сместил этот баланс.