Сатирикон. "Королева красоты" 11.11.12
Поздний вечер. Темно. И, как правило, холодно.
По дорогам едут машины, автобусы, трамваи и прочий общественный транспорт. По улицам идут люди. В основном, все куда-то спешат.
А справа и слева - дома, в окнах которых горит свет.
В тех, что расположены совсем близко, можно увидеть силуэты находящихся в квартирах людей, заметить мерцающие экраны работающих телевизоров и даже рассмотреть некоторые детали интерьера. А светящиеся вдали квадратики многоэтажек складываются в причудливые узоры. Но в любом случае, для прохожих, шагающих по тёмным и холодным улицам, свет этот кажется мягким, приветливым и зовущим. Дразнящим: ведь он означает, что кто-то уже дома, кому-то уже хорошо, тепло и уютно.
И почему-то иногда очень хочется - только на один миг - заглянуть в эту жизнь: жизнь незнакомых людей, мимо горящих окон которых однажды проходишь случайно.
Спектакль «Королева красоты», идущий на Малой сцене театра «Сатирикон», позволяет каждому желающему воплотить эту странную мечту с чертами совершенно детского любопытства.
Зрители, расположившиеся вдоль четырёх стен комнаты двух главных героинь пьесы - 80-летней Мэг Фолан (Денис Суханов) и её дочери Морин (Ангелина Варганова) - на некоторое время становятся свидетелями их жизни. Не участниками, а именно свидетелями - тайными, незримыми, ведь ни хозяйки дома, ни их редкие гости не обращают никакого внимания на собравшуюся публику. Зрительных контактов и прямых обращений артистов к залу за все два часа действия не случится ни разу. Их герои будут вести себя как обычно: ни в чём себя не ограничивая и ни на что не оглядываясь, словно наблюдающих за ними со стороны вокруг действительно нет, как впрочем, собственно, и быть не может.
В доме Мэг и Морин, находящемся на окраине маленького ирландского городка, тоже горит свет. И тоже по вечерам мерцает экран телевизора, транслирующего местные новости и австралийские сериалы. Всё, вроде бы, как у всех. Вот только та самая теплота и уютность, идущая от света их окон, обманчива.
Потому что из этого дома гораздо чаще звуков не без помех передающего старые песни радиоприёмника доносятся крики и бесконечная ругань проживающих здесь матери и дочери.
Хотя о степени их родства - да и вообще о её наличии - зрителям, не знакомым с сюжетом пьесы Мартина Макдонаха и не изучившим перед началом спектакля программку, долгое время остаётся только догадываться. А тем, кто о ней знает хорошо, придётся усомниться. Что неудивительно, ведь отношения, которые демонстрируют Мэг и Морин, абсолютно не похожи на семейные - с самого начала, с момента первого появления Фолан-младшей.
Вот мы видим, как откуда-то вернувшись, в гостиную-кухню входит молодая, привлекательная, но давно махнувшая на себя рукой женщина: с растрёпанными - если вообще хоть один раз за день расчёсанными - волосами, в одежде, выглядящей не столько дешёвой, сколько просто безвкусной и неопрятной.
Входит безмолвно, ничего не говоря сидящей тут же, в комнате, Мэг, совершенно не реагируя на её присутствие, смотря на неё так же, как и на имеющуюся здесь мебель. А точнее - как на её лишний, никчёмный, надоевший, но, по какому-то недоразумению, не выброшенный вовремя предмет. В молчании она совершает и последующие действия: что-то переставляет, поправляет, меняет. Заученно, непроизвольно, на автомате. Привычно и без души. Попутно - и, главное, так же автоматически и натренированно - помогая чем-то Мэг (хотя настоящего желания помочь у неё нет - есть только осознание, или даже смирение с мыслью, что «так надо»).
И неизвестно, начался бы их разговор вообще, если бы не осторожно заданный старушкой дежурный вопрос о погоде.
Разговор, пусть в этот раз и не перешедший в скандал, но постоянно балансировавший на грани с ним. Разговор, выдержанный в стиле, при котором действительно непонятно, кем же приходится Морин бабушке. Если прислугой, сиделкой или, скажем, соседкой - то он звучит слишком бесцеремонно и грубо. Если родственницей - дочерью ли, внучкой ли, пусть даже седьмой водой на киселе - ещё и жестоко.
С другой стороны, все слова и поступки Мэг указывают на то, что эта героиня - далеко не божий одуванчик.
Внешняя робость её тихих просьб («чайку бы»; «супчику бы») и слезливых жалоб («спина болит… и правая рука») - а особенно это проявляется в начале: Денис Суханов каждую реплику Мэг произносит тонким голосом, через паузы, - на самом деле отработанный приём манипулирования. Ежедневно преподносимые ею сюрпризы с ночным горшком («скорей-скорей») и периодически проделываемые трюки с письмами, адресованными дочери («при чём тут я?» - да при всём!), - отнюдь не безобидные хулиганства скучающей дома старушки. Да и закинутое ею же (если бы действительно просто в угол!) новое платье Морин - не досадная оплошность! Нет, всё делается осознанно, расчётливо, с единственной, исключительно эгоистичной целью - обеспечить себе спокойную жизнь, напрочь лишив при этом (и, собственно, для этого) личного счастья - своей жизни - дочь.
В итоге Морин, лишённая жизни в переносном смысле, сама лишает жизни мать в смысле буквальном.
Вообще, во второй половине спектакля буквальный смысл обретает всё, что ранее было показано не так остро.
Рассказывая о пытке с кофе, которую устраивает дочь для Мэг, слово «пытка» ещё можно взять в кавычки, а вот говоря о второй её пытке - той, что мы увидим в конце действия: пытке выливаемым на руку со сковородки раскалённым маслом, представленной в спектакле очень правдоподобно, даже натуралистично, - уже нет. И этот приём, обозначенный характеристикой «натуралистично», довольно часто имеющей отрицательный оттенок, в данном случае уместен, ведь речь идёт как раз о самых низших проявлениях человеческой природы. И собственно момент смерти Мэг тоже абсолютно лишён театральной условности.
Мечты Морин о торжестве в честь получения долгожданной свободы в день похорон матери, которые ещё можно было принять за элемент чёрного юмора - странного, циничного, неуместного, но всё же юмора, - пусть не в полной мере, но, надо признать, реализуются в финале.
Тихим, скромным и не таким красивым оказалось её торжество. Да и до торжества-то почти не дошло - скорее, можно говорить только об удовольствии, которое получила Морин. С удовольствием она избавляется от вещей, связанных с матерью, нетерпеливо - в предвкушении своего главного удовольствия - выслушивает (а точнее, не дослушивает и торопится, словно перематывая скучный эпизод) полагающиеся в таких случаях слова соболезнования от заглянувшего к ней соседа Рэя (Антон Егоров).
Но и удовольствием недолгим. Недолгим - увы, или к счастью? Трудно сказать. «Королева красоты» - это история, в которой жаль всех - и не жаль никого. Потому, что ни у одной из героинь нет не просто счастья в жизни - у них нет жизни вообще, но одновременно и потому, что всё это от начала и до конца сделано их собственными руками. Никто больше не виноват.
Сумасшествие Морин, о котором в середине действия рассказала её мать - не наговор, не случайность и не временный срыв. Не временный настолько, что впору задаться вопросом: а что же из всего нами увиденного - правда? Что было на самом деле, а что - только в помутнённом сознании нездоровой женщины? Если не было свидания с Пато Дули (Александр Гунькин) на вокзале, так есть ли этот человек вообще? А существует ли его брат Рэй? Да и действительно ли жила вместе с Морин старушка Мэг? Может, всё это время Морин находилась в комнате совершенно одна, и то, что мы видели, с самого начала было лишь её фантазией?!
Нет. В том-то и дело: мы видели. Мы, зрители. Видели. Заглядывая в окна ирландского дома, видели всё, кроме единственной сцены - прощания Морин и Пато у собирающегося отправиться поезда. Значит, и было всё, кроме этого. Мы можем подтвердить!
«Люди не безнадёжны», - написано в программке в качестве своеобразного предисловия к спектаклю. Или - послесловия. Потому что в любом спектакле одинаково важны два времени: «сейчас» и «после». И очень важно, чтобы как раз после хоть чуть-чуть - насколько это возможно - изменились именно зрители. И чтобы в их домах всегда были тепло и свет не в научном, а прежде всего, в человеческом значении.
Тепло. И свет.