Виновата ли я?
Виновато опустив голову, олень брел по тропинке. Или просто ей он представлялся виноватым, потому что сейчас она чувствовала вину. Тяжелый мешок, лежащий камнем на плечах. Именно в надежде сбросить этот "груз 200" с себя она и приехала в это место, далекое от цивилизации. Хотела провести здесь неделю отшельницей, наедине с собой и среди полной тишины - так, чтобы в зимнем лесу ее неторопливая прогулочная поступь отдавалась четким громким эхом, чтобы шум крыльев перелетающих с ветки на ветку ворон был самым громким звуком во всей округе.
Еще ей нравилось, уютно устроившись на кресле-качалке, наблюдать за лесной живностью: белками, изредка волками и вот...оленями. И укачивать себя, убаюкивать, умасливая пахучими лесными чаями свою душу.
Но это потом. Сначала кровопускание. Эта странная традиция уже не первое поколение передавалась женщинам ее рода - от маме к дочери, от дочери к ее дочери и так далее. Передавалась, правда, скорее как семейное предание, из уст в уста. Вместе с огромной двадцатисантиметровой тонкой иглой, горделиво увенчанной яркой черно-оранжевой фигуркой бабочки махаона.
Согласно этому семейному преданию, женщины рода Береники Освийской, испытав боль и чувствуя , как отяжелела их душа от непрожитого, застоявшегося горя, должны были уединяться в лесу на 10 дней и там, вдали от людей и прочих отвлекающих благ цивилизации, на третий день своего добровольного уединения совершить кровопускание. Эту вот самую двадцатисантиметровую иглу сделовало вонзить в то самое место, где обитала душа - в пульсирующую плоть солнечного сплетения. И если выживет осмелившаяся пройти этот обряд, то боль ее и боль всего ее рода очистится, а на место этой боли придет сила.
"Только погрузившись в боль до конца, ты обретешь крылья." Так говорилось в маленькой записочке, которую она совсем недавно обнаружила под подкладкой резной шкатулки, доставшейся ей в наследство вместе с легендой и иглой.
Предание преданием, но ни в одном из семи поколений ее рода ни одна из женщин так и не решилась на этот обряд. Так и влачили свое среднепаршивое существование, изредка предаваясь страданиям - кто в более извращенной форме, кто в легкой.
Вот взять хотя бы бабулю, которая всю жизнь маялась от побоев мужа-тирана, не предпринимая даже попыток к бегству, и умерла мучаясь ...от страшной болезни. В общем, не было в ее роду сильных и смелых женщин. Разве что кроме самой Береники.
- Бе-бе-реника...Имечко-то какое-то даже блеющее. Овца овцой, как и все в нашем роду, - попыталась она найти хоть какое-то черное пятно в незапятнанной биографии легендарной прародительницы. Просто чтобы себя успокоить, снять груз ответственности с плеч что ли. Не помогло. Было страшно. Вот просто страшно - и все.
Страшно держать этот тонкий стержень в руках. Как раз сегодня и наступил этот самый третий день. То есть время, то есть пора.
- Чего уж там: лучше помереть, чем так дальше жить, - и она всадила иглу в самое сердце через пульсирующую от учащенного дыхания ямочку солнечного сплетения. Погрузила до самого кончика - так что на груди будто бы уселась оранжево-черная бабочка махаон.
Боль. Боль застилала глаза красным туманом и расползалась по нервым окончаниям тела мерзким паразитом. Казалось, что прямо сквозь тело прорастает пара гигантских ветвистых деревьев. Одно тянется вверх, другое - вниз. И прямо посередине ее разрывает, растаскивает в разные стороны. Вниз к земле и одновременно вверх, к звездам.
И вдруг... Бабочка взлетела, а рядом с иглой, погруженной в тело, будто начала разворачиваться спираль, перетекая от кончика иглы, где когда-то сидела бабочка, к тому самому месту, где жила ее душа. В пульсирующей ямке солнечного сплетения. Это движение ощущалось как присутствие силы. Обволакивающей, утешающей и исцеляющей.
Рядом с этой силой боль отступала, или точнее уступала место легкости. Даже гравитация перестала действовать. Ее подбросило вверх, а между лопаток, пропастая через плотно зажатые, напряженные мышцы разворачивались крылья. Невидимые, но ощутимые. Подбородок стал автоматически подниматься вверх, к небу, откуда когда-то прилетела ее душа. К истокам силы и свободы.
А потом...Все резко свернулось. Она по-прежнему держала иголку в своих руках, будто бы ничего и не было вовсе. Но ведь было же! И этот момент ей не вычеркнуть, не забыть.
Олень...Она зацепилась за знакомый силуэт вдалеке, чтобы вернуть себя в реальность. Зверь теперь горделиво поднял свою голову с ветвистыми рогами. Сверкнул ей на прощанье глазами - и умчался. Свободный.
Еще ей нравилось, уютно устроившись на кресле-качалке, наблюдать за лесной живностью: белками, изредка волками и вот...оленями. И укачивать себя, убаюкивать, умасливая пахучими лесными чаями свою душу.
Но это потом. Сначала кровопускание. Эта странная традиция уже не первое поколение передавалась женщинам ее рода - от маме к дочери, от дочери к ее дочери и так далее. Передавалась, правда, скорее как семейное предание, из уст в уста. Вместе с огромной двадцатисантиметровой тонкой иглой, горделиво увенчанной яркой черно-оранжевой фигуркой бабочки махаона.
Согласно этому семейному преданию, женщины рода Береники Освийской, испытав боль и чувствуя , как отяжелела их душа от непрожитого, застоявшегося горя, должны были уединяться в лесу на 10 дней и там, вдали от людей и прочих отвлекающих благ цивилизации, на третий день своего добровольного уединения совершить кровопускание. Эту вот самую двадцатисантиметровую иглу сделовало вонзить в то самое место, где обитала душа - в пульсирующую плоть солнечного сплетения. И если выживет осмелившаяся пройти этот обряд, то боль ее и боль всего ее рода очистится, а на место этой боли придет сила.
"Только погрузившись в боль до конца, ты обретешь крылья." Так говорилось в маленькой записочке, которую она совсем недавно обнаружила под подкладкой резной шкатулки, доставшейся ей в наследство вместе с легендой и иглой.
Предание преданием, но ни в одном из семи поколений ее рода ни одна из женщин так и не решилась на этот обряд. Так и влачили свое среднепаршивое существование, изредка предаваясь страданиям - кто в более извращенной форме, кто в легкой.
Вот взять хотя бы бабулю, которая всю жизнь маялась от побоев мужа-тирана, не предпринимая даже попыток к бегству, и умерла мучаясь ...от страшной болезни. В общем, не было в ее роду сильных и смелых женщин. Разве что кроме самой Береники.
- Бе-бе-реника...Имечко-то какое-то даже блеющее. Овца овцой, как и все в нашем роду, - попыталась она найти хоть какое-то черное пятно в незапятнанной биографии легендарной прародительницы. Просто чтобы себя успокоить, снять груз ответственности с плеч что ли. Не помогло. Было страшно. Вот просто страшно - и все.
Страшно держать этот тонкий стержень в руках. Как раз сегодня и наступил этот самый третий день. То есть время, то есть пора.
- Чего уж там: лучше помереть, чем так дальше жить, - и она всадила иглу в самое сердце через пульсирующую от учащенного дыхания ямочку солнечного сплетения. Погрузила до самого кончика - так что на груди будто бы уселась оранжево-черная бабочка махаон.
Боль. Боль застилала глаза красным туманом и расползалась по нервым окончаниям тела мерзким паразитом. Казалось, что прямо сквозь тело прорастает пара гигантских ветвистых деревьев. Одно тянется вверх, другое - вниз. И прямо посередине ее разрывает, растаскивает в разные стороны. Вниз к земле и одновременно вверх, к звездам.
И вдруг... Бабочка взлетела, а рядом с иглой, погруженной в тело, будто начала разворачиваться спираль, перетекая от кончика иглы, где когда-то сидела бабочка, к тому самому месту, где жила ее душа. В пульсирующей ямке солнечного сплетения. Это движение ощущалось как присутствие силы. Обволакивающей, утешающей и исцеляющей.
Рядом с этой силой боль отступала, или точнее уступала место легкости. Даже гравитация перестала действовать. Ее подбросило вверх, а между лопаток, пропастая через плотно зажатые, напряженные мышцы разворачивались крылья. Невидимые, но ощутимые. Подбородок стал автоматически подниматься вверх, к небу, откуда когда-то прилетела ее душа. К истокам силы и свободы.
А потом...Все резко свернулось. Она по-прежнему держала иголку в своих руках, будто бы ничего и не было вовсе. Но ведь было же! И этот момент ей не вычеркнуть, не забыть.
Олень...Она зацепилась за знакомый силуэт вдалеке, чтобы вернуть себя в реальность. Зверь теперь горделиво поднял свою голову с ветвистыми рогами. Сверкнул ей на прощанье глазами - и умчался. Свободный.