Последнее фото Николая Гумилёва без ретуши
Оригинал взят у erdes в Последнее фото Николая Гумилёва без ретуши
Сегодня, в день памяти жертв политических репрессий, я хочу показать вам последнее фото Николая Гумилёва без ретуши:
Вероятно, оно шокирует многих, кто думал, что видел и знает это фото - а на самом деле видел только отретушированный вариант:
Как и почему получилось, что оригинальное фото практически никому не известно, - не знаю. Эта фотография из следственного дела была опубликована в 1996 году в статье Бориса Краевского "Дело Таганцева" (Краевский Б.П. Дело Таганцева/Краевский Б.П. // Дворянское собрание: Историко-публицистический и литературный альманах, Москва, 1996, №4. С. 264-278).
Качество печати там неважное, но отчётливо видна рана на лбу. Фрагмент страницы:
В то же 1996 году в журнале "Источник" (приложение к журналу "Родина") появилась отретушированная фотография. ("Обвинение не может иметь никаких оснований". Продолжаем публикацию писем в защиту репрессированных. а) Из следственного дела Н.С. Гумилева. Публикация Владимира Гончарова, репродукции Александра Емельянова. 1996, №6 (25), с. 79):
Оригинальный вариант фото появляется ещё раз в 1998, тоже в альманахе "Дворянское собрание" - 1998, № 8, с. 260.
А после этого в изданиях о Гумилёве встречается только "приглаженный" вариант, известный сегодня всем, кто так или иначе соприкасался с темой. Откуда взялась эта фотография, кто и зачем её отретушировал, почему она сегодня, по сути, заменила настоящую, - непонятно.
Хотя и настоящий снимок периодически упоминается. Вот, например, здесь: http://www.svoboda.org/content/transcript/24385412.html - это расшифровка радиопрограммы "Поверх барьеров с Иваном Толстым", "Таганцевский заговор: к 90-летию нерассекреченного дела" (2011 г.). Цитата:
«Таганцев сначала отклонил это, это было 21 июня. Но мы не знаем, какие меры к нему применялись. Судя по тем фотографиям, которые сохранились, не только его избивали - у Гумилева, который был привлечен, лицо подбито и в ссадинах, а у жены Таганцева, которая вполне была здорова, когда ее забирали чекисты, горлом пошла кровь».
Оригинал этого снимка хранится в следственном деле, но его копию можно увидеть в Петербурге, в музее Льва Гумилёва на Коломенской.
Нельзя не отметить, что в некоторых кругах современного гумилёвоведения принято комментировать следствие по делу Гумилёва следующим образом: что Гумилёва как человека беспримерной храбрости запугать на допросах было невозможно, но следователь сумел его перехитрить, подольститься, понравиться поэту, цитировал ему наизусть его стихи и т.д.
Эта версия возникла из слухов, которые ходили после гибели Гумилёва в Петрограде и позже в эмигрантских кругах. Эти слухи записал участник Таганцевского заговора, спасённый Гумилёвым Георгий Иванов:
«Допросы Гумилева больше походили на диспуты, где обсуждались самые разнообразные вопросы - от "Принца" Макиавелли до "красоты православия".
Следователь Якобсон, ведший таганцевское дело, был, по словам Дзержибашева, настоящим инквизитором, соединявшим ум и блестящее образование с убежденностью маниака. Более опасного следователя нельзя было бы выбрать, чтобы подвести под расстрел Гумилева. Если бы следователь испытывал его мужество или честь, он бы, конечно, ничего от Гумилева не добился. Но Якобсон Гумилева чаровал и льстил ему. Называл его лучшим русским поэтом, читал наизусть гумилевские стихи, изощренно спорил с Гумилевым и потом уступал в споре, сдаваясь или притворяясь, что сдался, перед умственным превосходством противника…
Я уже говорил о большой доверчивости Гумилева. Если прибавить к этому его пристрастие ко всякому проявлению ума, эрудиции, умственной изобретательности - наконец, не чуждую Гумилеву слабость к лести, - легко себе представить, как, незаметно для себя, Гумилев попал в расставленную ему Якобсоном ловушку. Как незаметно в отвлеченном споре о принципах монархии он признал себя убежденным монархистом. Как просто было Якобсону после диспута о революции "вообще" установить и запротоколить признание Гумилева, что он непримиримый враг Октябрьской революции. Вернее всего, сдержанность Гумилева не изменила бы его судьбы. Таганцевский процесс был для петербургской Че-Ка предлогом продемонстрировать перед Че-Ка всероссийской свою самостоятельность и незаменимость. Как раз тогда шел вопрос о централизации власти и права казней в руках коллегии В.Ч.К. в Москве.
Именно поэтому так старался и спешил Якобсон. Но кто знает!..
Притворись Гумилев человеком искусства, равнодушным к политике, замешанным в заговор случайно, может быть, престиж его имени - в те дни для большевиков еще не совсем пустой звук - перевесил бы обвинение? Может быть, в этом случае и доводы Горького, специально из-за Гумилева ездившего в Москву, убедили бы Ленина…»
Георгий Иванов "Петербургские зимы"
Этот фрагмент воспоминаний не сообщает почти никаких фактов, а рассказывает о догадках и предположениях, о том, как арест и гибель Гумилёва восприняли его друзья. Пытались найти какие-то объяснения, какую-то логику во всём этом... И самая большая трагедия заключалась в том, что никакого разумного начала тут не было и быть не могло - был только красный террор.
Но версия о наивном поэте и обаятельном следователе получила на удивление долгую жизнь.
Так, Владимир Полушин, автор биографии Гумилёва из серии ЖЗЛ ("Николай Гумилёв: жизнь расстрелянного поэта") полагает, что следователь Якобсон, который вёл дело,
«...был неплохим психологом. Он понял, каким образом нужно говорить с поэтом.
Якобсон: Значит, мы с вами остановились на том, что вы открыто считаете себя противником советской власти!
Гумилёв: Я этого не говорил. Всякая власть от Бога, и не мне, поэту, разбираться в политической структуре власти.
Якобсон: Ну уж, Николай Степанович, запамятовали этого Шведова, а Герман? Германа помните? Вы же ему говорили еще в минувшем году, что с вами связана группа интеллигентов, готовых в случае выступления выйти на улицу. Вы же человек честный, верно? Конквистадор, поэт, укротитель африканских львов на это не способен!
Гумилёв: Я привык всегда говорить все, как было на самом деле, а не выдумывать и домысливать. Действительно, месяца три тому назад ко мне утром пришел молодой человек высокого роста и бритый, сообщив, что привез мне поклон из Москвы.
Якобсон: Нет, я не ошибся в поэте Гумилёве. Это историческая личность! А такие люди всегда говорят правду и одну только правду!..
Примерно так мог идти диалог, выстраиваемый Якобсоном, чтобы вынудить поэта дать нужные ему показания».
Исследователь творчества Гумилёва Юрий Зобнин в своих книгах, в частности, в монографии "Казнь Николая Гумилёва. Разгадка трагедии" объясняет эту ситуацию похожим образом, только высказывает гипотезу, что никакого следователя Якобсона вообще не существовало - или он был "ширмой" - а следствие вёл Яков Агранов, один из самых страшных чекистов того времени, умевший быть обаятельным:
«А говорил только Агранов. И о Макиавелли, и о "красоте православия"… И еще о многом-многом, не имеющем никакого отношения ни к следствию, ни к чекистской будничной рутине…
И я верю, что он был неотразим даже для Гумилева в проявлении ума, эрудиции, умственной изобретательности…»
Я сейчас принципиально не хочу поднимать вопрос о заговоре. Чтобы составить какое-то представление об этой теме, отсылаю вас к программе "Поверх барьеров", ссылку на которую дала выше.
Хотелось бы, конечно, верить, что неизвестность настоящего снимка (а значит, и обстоятельств, о которых он сообщает!) и тиражирование обработанного, приглаженного, не такого страшного, а также заведомо неверные трактовки или недомолвки в монографиях - это случайность и недоразумение, а не сознательное сокрытие неудобного факта, который требует пояснений, ломает привычные убеждения, опровергает популярные мнения, колеблет авторитеты…
А пишу я об этом, потому что убеждена: пора уже прекратить говорить о допросах - приятных беседах с чтением стихов, прекратить снова и снова повторять версию о наивном поэте и обаятельном следователе. Теперь эта версия - оскорбление памяти Гумилёва.
Мария Голикова
Сегодня, в день памяти жертв политических репрессий, я хочу показать вам последнее фото Николая Гумилёва без ретуши:
Вероятно, оно шокирует многих, кто думал, что видел и знает это фото - а на самом деле видел только отретушированный вариант:
Как и почему получилось, что оригинальное фото практически никому не известно, - не знаю. Эта фотография из следственного дела была опубликована в 1996 году в статье Бориса Краевского "Дело Таганцева" (Краевский Б.П. Дело Таганцева/Краевский Б.П. // Дворянское собрание: Историко-публицистический и литературный альманах, Москва, 1996, №4. С. 264-278).
Качество печати там неважное, но отчётливо видна рана на лбу. Фрагмент страницы:
В то же 1996 году в журнале "Источник" (приложение к журналу "Родина") появилась отретушированная фотография. ("Обвинение не может иметь никаких оснований". Продолжаем публикацию писем в защиту репрессированных. а) Из следственного дела Н.С. Гумилева. Публикация Владимира Гончарова, репродукции Александра Емельянова. 1996, №6 (25), с. 79):
Оригинальный вариант фото появляется ещё раз в 1998, тоже в альманахе "Дворянское собрание" - 1998, № 8, с. 260.
А после этого в изданиях о Гумилёве встречается только "приглаженный" вариант, известный сегодня всем, кто так или иначе соприкасался с темой. Откуда взялась эта фотография, кто и зачем её отретушировал, почему она сегодня, по сути, заменила настоящую, - непонятно.
Хотя и настоящий снимок периодически упоминается. Вот, например, здесь: http://www.svoboda.org/content/transcript/24385412.html - это расшифровка радиопрограммы "Поверх барьеров с Иваном Толстым", "Таганцевский заговор: к 90-летию нерассекреченного дела" (2011 г.). Цитата:
«Таганцев сначала отклонил это, это было 21 июня. Но мы не знаем, какие меры к нему применялись. Судя по тем фотографиям, которые сохранились, не только его избивали - у Гумилева, который был привлечен, лицо подбито и в ссадинах, а у жены Таганцева, которая вполне была здорова, когда ее забирали чекисты, горлом пошла кровь».
Оригинал этого снимка хранится в следственном деле, но его копию можно увидеть в Петербурге, в музее Льва Гумилёва на Коломенской.
Нельзя не отметить, что в некоторых кругах современного гумилёвоведения принято комментировать следствие по делу Гумилёва следующим образом: что Гумилёва как человека беспримерной храбрости запугать на допросах было невозможно, но следователь сумел его перехитрить, подольститься, понравиться поэту, цитировал ему наизусть его стихи и т.д.
Эта версия возникла из слухов, которые ходили после гибели Гумилёва в Петрограде и позже в эмигрантских кругах. Эти слухи записал участник Таганцевского заговора, спасённый Гумилёвым Георгий Иванов:
«Допросы Гумилева больше походили на диспуты, где обсуждались самые разнообразные вопросы - от "Принца" Макиавелли до "красоты православия".
Следователь Якобсон, ведший таганцевское дело, был, по словам Дзержибашева, настоящим инквизитором, соединявшим ум и блестящее образование с убежденностью маниака. Более опасного следователя нельзя было бы выбрать, чтобы подвести под расстрел Гумилева. Если бы следователь испытывал его мужество или честь, он бы, конечно, ничего от Гумилева не добился. Но Якобсон Гумилева чаровал и льстил ему. Называл его лучшим русским поэтом, читал наизусть гумилевские стихи, изощренно спорил с Гумилевым и потом уступал в споре, сдаваясь или притворяясь, что сдался, перед умственным превосходством противника…
Я уже говорил о большой доверчивости Гумилева. Если прибавить к этому его пристрастие ко всякому проявлению ума, эрудиции, умственной изобретательности - наконец, не чуждую Гумилеву слабость к лести, - легко себе представить, как, незаметно для себя, Гумилев попал в расставленную ему Якобсоном ловушку. Как незаметно в отвлеченном споре о принципах монархии он признал себя убежденным монархистом. Как просто было Якобсону после диспута о революции "вообще" установить и запротоколить признание Гумилева, что он непримиримый враг Октябрьской революции. Вернее всего, сдержанность Гумилева не изменила бы его судьбы. Таганцевский процесс был для петербургской Че-Ка предлогом продемонстрировать перед Че-Ка всероссийской свою самостоятельность и незаменимость. Как раз тогда шел вопрос о централизации власти и права казней в руках коллегии В.Ч.К. в Москве.
Именно поэтому так старался и спешил Якобсон. Но кто знает!..
Притворись Гумилев человеком искусства, равнодушным к политике, замешанным в заговор случайно, может быть, престиж его имени - в те дни для большевиков еще не совсем пустой звук - перевесил бы обвинение? Может быть, в этом случае и доводы Горького, специально из-за Гумилева ездившего в Москву, убедили бы Ленина…»
Георгий Иванов "Петербургские зимы"
Этот фрагмент воспоминаний не сообщает почти никаких фактов, а рассказывает о догадках и предположениях, о том, как арест и гибель Гумилёва восприняли его друзья. Пытались найти какие-то объяснения, какую-то логику во всём этом... И самая большая трагедия заключалась в том, что никакого разумного начала тут не было и быть не могло - был только красный террор.
Но версия о наивном поэте и обаятельном следователе получила на удивление долгую жизнь.
Так, Владимир Полушин, автор биографии Гумилёва из серии ЖЗЛ ("Николай Гумилёв: жизнь расстрелянного поэта") полагает, что следователь Якобсон, который вёл дело,
«...был неплохим психологом. Он понял, каким образом нужно говорить с поэтом.
Якобсон: Значит, мы с вами остановились на том, что вы открыто считаете себя противником советской власти!
Гумилёв: Я этого не говорил. Всякая власть от Бога, и не мне, поэту, разбираться в политической структуре власти.
Якобсон: Ну уж, Николай Степанович, запамятовали этого Шведова, а Герман? Германа помните? Вы же ему говорили еще в минувшем году, что с вами связана группа интеллигентов, готовых в случае выступления выйти на улицу. Вы же человек честный, верно? Конквистадор, поэт, укротитель африканских львов на это не способен!
Гумилёв: Я привык всегда говорить все, как было на самом деле, а не выдумывать и домысливать. Действительно, месяца три тому назад ко мне утром пришел молодой человек высокого роста и бритый, сообщив, что привез мне поклон из Москвы.
Якобсон: Нет, я не ошибся в поэте Гумилёве. Это историческая личность! А такие люди всегда говорят правду и одну только правду!..
Примерно так мог идти диалог, выстраиваемый Якобсоном, чтобы вынудить поэта дать нужные ему показания».
Исследователь творчества Гумилёва Юрий Зобнин в своих книгах, в частности, в монографии "Казнь Николая Гумилёва. Разгадка трагедии" объясняет эту ситуацию похожим образом, только высказывает гипотезу, что никакого следователя Якобсона вообще не существовало - или он был "ширмой" - а следствие вёл Яков Агранов, один из самых страшных чекистов того времени, умевший быть обаятельным:
«А говорил только Агранов. И о Макиавелли, и о "красоте православия"… И еще о многом-многом, не имеющем никакого отношения ни к следствию, ни к чекистской будничной рутине…
И я верю, что он был неотразим даже для Гумилева в проявлении ума, эрудиции, умственной изобретательности…»
Я сейчас принципиально не хочу поднимать вопрос о заговоре. Чтобы составить какое-то представление об этой теме, отсылаю вас к программе "Поверх барьеров", ссылку на которую дала выше.
Хотелось бы, конечно, верить, что неизвестность настоящего снимка (а значит, и обстоятельств, о которых он сообщает!) и тиражирование обработанного, приглаженного, не такого страшного, а также заведомо неверные трактовки или недомолвки в монографиях - это случайность и недоразумение, а не сознательное сокрытие неудобного факта, который требует пояснений, ломает привычные убеждения, опровергает популярные мнения, колеблет авторитеты…
А пишу я об этом, потому что убеждена: пора уже прекратить говорить о допросах - приятных беседах с чтением стихов, прекратить снова и снова повторять версию о наивном поэте и обаятельном следователе. Теперь эта версия - оскорбление памяти Гумилёва.
Мария Голикова