От героической к холистической этике: вызов экофеминизма
Марти Хил
В то время, как разрушение природы идёт с головокружительной быстротой, специалистки по этике природы ищут теорию, которая поможет остановить это разрушение.
[Spoiler (click to open)][1] Так же как протипический герой патриархальных сказок должен спасти пресловутую "даму в беде", искомая теория также должна проявлять героические качества. Она должна в одиночку спасти чахнущее тело "Матери-природы" от пленивших её злодеев. Теоретические обоснования философий освобождения животных и охраны окружающей среды рассматриваются многими теоретиками этики как интеллектуально сильные в достаточной мере, чтобы совершить этот героический подвиг.
[2] Но является ли героическая этика ответом господству над природой или ещё одним завоевателем в новом камуфляже?
Знаменательно, что экофеминистки, в общем и целом, отказались участвовать в "охоте" за этикой охраны окружающей среды или "спасительной теории". Работы экофеминизма в значительной степени проигнорировали жаркие дебаты, начатые, в основном, философами-мужчинами, о том, что должно быть основой этики, подходящей природному миру. В большинстве работ экофеминисток, наоборот, видна тенденция концентрироваться на разоблачении образа мысли, лежащего в основе эксплуатации женщин и природы в патриархальном мире. [3] Тогда как теоретики этики природы были склонны концентрироваться на "спасении" "дамы в беде", экофеминистки больше задавались вопросом как и почему "дама" оказалась в данном положении.
Очевидно, у экофеминисток другой подход к экологическому кризису. Не ищут и не развивают единственную теорию, чтобы посредством обоснованной конкуренции с другими сделать её самой влиятельной или убедительной. Фактически, прийти к единой этической теории даже не пытаются. Развиваются множество теорий или историй, которые, будучи связаны вместе как ткань или гобелен, составляют картину или "портрет" мира, в котором мы сейчас живём. [4] Тогда как мэйнстримные теоретики этики природы основывают свой анализ в значительной мере на абстрактных принципах и универсальных правилах, экофеминистки склонны подчёркивать роль метафор и образов природы. Придают значение не развитию точных теорий, которые могут использоваться, чтобы диктовать будущие действия, а рисованию "ландшафта" (или "мысленной карты") мира.
Это не значит, что экофеминистки описывают текущие проблемы, и не заинтересованы в изменении мира. Наоборот, экофеминистки глубоко вовлечены в трансформацию общества. Метод трансформации, который выбрали экофеминистки, базируется на понимании, что нельзя изменить то, чего не понимаешь. Понимание внутреннего функционирования патриархального общества точно сконцентрировано на том, что общество может быть трансформировано. Трансформация, которую экофеминистки хотят осуществить, таким образом, часто подразумевается в их критике. Если изображения женщин и природы в патриархальном обществе посодействовали эксплуатации обеих, тогда, очевидно, нужно найти новые способы восприятия мира. Мир природы будет "спасён" не мечом этической теории а, скорее, трансформированным сознанием, благонравным ко всей жизни.
Во множестве недавних работ по феминистской моральной теории есть акцент на развитии новых способов восприятия мира. Теоретики феминистской морали начали выделять, что этика - не столько наложение обязательств, сколько естественный результат взгляда на себя, включая свою связь с остальным миром. Следовательно, перед тем, как менять нынешнее разрушительное отношение к природе, нужно понять взгляд на мир, на котором оно держится. Также как врач не будет пытаться лечить болезнь без понимания её природы и истории, многие феминистки могут утверждать, что невозможно трансформировать нынешний патриархальный взгляд на мир без понимания болезни, которой заражен патриархальный ум. Что же это за взгляд на мир, который патриархат нам завещал?
Завоевание природы: дама в беде
Господствующий образ природы в западном патриархальном мире - это образ чужеродной силы. Природа, которая представлена как женщина, изображена как «другая», как сырой материал, из которого сформированы культура и маскулинная идентичность. Для отделения от природы используются 2 главных образа. [5] Один из них - образ Зверя. [6] Зверь понимается как символ всего нечеловеческого, злого, иррационального и дикого. Цивилизованность, таким образом, достигается выдворением или убийством Зверя. На внутреннем уровне это - избавление от всех следов нашей собственной принадлежности к животным. Это попытка изгладить из памяти знание о том, что мы сами - животные. [7] Снаружи победа над Зверем разыгрывается как покорение целины и сопутствующее заявление о своих правах на жизни множества животных, согнанных с мест обитания.
Триумф над демоническим Зверем - повсюду повторяющаяся тема в мифологиях патриархального мира. Обычно поверженный Зверь - это бывшее божество из раннего матриархального мира. Змеи, драконы и рогатые боги, которым одно время поклонялись как священным, превращены патриархальной мифологией в дъяволов и чудовищ, которые должны быть повержены. Следовательно, Аполлон побеждает питона Геи, Персей убивает трёхголовую Медузу (тройственную богиню), которая описана, как имевшая на голове извивающихся змей, Геракл наносит поражение ужасной многоголовой Гидре, а фараоны позднего Египта побеждают дракона Апопа. [8] В Средние века были бесчисленные интерпретации подвига св. Георгия, убивающего дракона - опять, чтобы спасти "даму в беде".
Часто о смерти Зверя говорят, чтобы возвестить рождение света и порядка в начале или в конце времён. Так, в шумеро-вавилонском эпосе о Гильгамеше, Мардук убивает свою мать, богиню Тиамат, великую китодраконицу или космическую змею, и из её тела произошла вселенная. Иудаизм и Христианство продолжают традицию побед над драконами. Согласно св. Иоанну, в конце мира ангел с ключом покорит сатану, который явится драконом. А в еврейской легенде смерть змееподобного Левиафана пророчена в Судный День. В христианстве задача убийства драконоподобного чудовища была передана от богов и героев к святым и архангелам. Архангел Михаил был выдающимся победителем драконов. Вера, молитва и божественное вмешательство стали рассматриваться как новые драконоубийцы, чья задача - восстанавливать мир порядка.
Эти мифы насилия и завоевательства остро контрастируют с мифологиями допатриархальных культур. Космологические легенды этих обществ обычно описывали начало жизни как вылупление из богини, которая заключала в себе Землю. Так, Гея, в самых ранних греческих мифах считалась родившей вселенную сама по себе. А змея, которую так боятся в нашей культуре, почиталась в таких обществах как священная. Ко времени библейской истории об Эдемском Саде развился полностью новый взгляд на мир. И женщина и животное к этому времени были изображены как источник всего зла в мире. А "Мужчина", выше всех других форм жизни, был заявлен как имеющий особую связь с божественным.
Сегодня героическая битва с непокорной природой повторяется как ритуальная драма в таких маскулинных авантюрах, как спортивная охота, коррида и родео. Подобную ментальность можно увидеть в ритуальном унижении женщин в порнографии и изнасиловании. Как отмечает Сьюзен Гриффин, порнография - это ритуальная драма. [9] Это героическая борьба маскулинного эго за лишение себя знаний о телесных чувствах, о своей зависимости от женщин и от всей природы.
Второй образ природы выглядит менее героическим, но настолько же по-своему жестоким. Это образ природы как неразумной материи, которая существует, чтобы служить нуждам высшего, рационального "Мужчины". В этом образе животные изображены скорее как имеющие отличную, неравную природу, чем как дикие или злобные существа, которые должны быть завоёваны и подчинены. Они не настолько иррациональны, как неразумные существа. Вместе с женщинами они рассматриваются ка всего лишь "материя" (слово, которое многозначительно, произошло от того же слова, от которого произошло слово "мать").
Аристотелевская и платоновская философия обе внесли вклад в концепцию природы как инертной или неразумной материи. Именно аристотелевское понятие цели и функции особенно помогло формированию обращения с женщинами и природой как с инструментом в западном мире. [10] Согласно Аристотелю, в мире был природный иерархический порядок, в котором каждое существо двигалось в направлении своей индивидуальной конечной цели. Поскольку высшая цель "Мужчины" - состояние счастья, достигаемое через мыслительное созерцание, остальная природа была удобно упорядочена, чтобы дать "Мужчине" свободу достижения этой цели. Таким образом, растения существовали, чтобы быть пропитанием для животных, а животные - для человека; а специфической функцией женщин, животных и рабов было служить инструментами достижения высшего счастья свободному взрослому мужчине. В этой концепции нет необходимости завоёвывать природу, поскольку она уже надёжно отнесена к подчинённой сфере.
Иудеохристианская традиция тоже внесла вклад в инструментальную и иерархическую концепцию природы. [11] Рассказ о Сотворении в Книге Бытия в значительной степени виноват в этом положении дел. В Книге Бытия сказано: "владычествуйте ... над всяким животным, пресмыкающимся по земле" (Быт. 1:26). В версии иеговистов, хронологически более ранней, сказано, что животные были созданы Богом, чтобы быть помощниками и компаньонами Адама. Когда они оказались неспособными, для выполнения этой роли была создана Ева (Быт. 2:22). Обе истории по-своему укрепляют идею, что природа и женщины существуют только для служения "Мужчине" [12].
Концепция природы как объекта для использования "Мужчиной" была доведена до крайности в философии Декарта. Согласно Декарту, поскольку у животных нет "сознания" или "разума", они не более чем машины, которые не могут чувствовать боль. Ломая ноги обезьяне, Декарт "заключил", что ей не больнее, чем часам, которым ломают стрелки. В философии Декарта дикий, демонический аспект природы был, таким образом, наконец, похоронен, и рождён образ природы как машины.
Образ природы (и женщин) как неразумных объектов обычно используется для более практических целей: выгоды, удобства и знания. Ведущие мотивы - разделение и управление, а не завоевание. Рациональность отстранённого наблюдателя заменяет удовольствие от завоевания как психологическое состояние. Использование животных в лабораториях, промышленном животноводстве и меховых фермах служит примером этих рамок мышления, так же как изображение и использование женщин как "домохозяек" и "машин для размножения". В раннем (Зверином) образе природу рассматривали как проститутку, а в этой концепции - скорее как рабыню или жену.
Хотя эти 2 образа природы могут показаться невзаимосвязанными, они просто представляют разные точки на одной шкале. В одном образе природа видима как демоническое существо, которое должно быть завоёвано и подавлено. В другом она уже подавлена до смерти. Однако, в основе обоих образов один сюжет, а именно - представление о природе как о "другом" - ментальном конструкте, в противопоставлении которому достигается маскулинная, автономная самость. В одном насилие выглядит как совершаемое агрессивной маскулинной волей, в другом - рассудком. Но основополагающий сюжет остаётся тем же, а именно - представление об агрессивном становлении маскулинной самости через её противопоставление природе. [13]
Феминистская психоаналитическая теория помогла пролить свет на психологические мотивы нужды мужчин насильственно отделяться от мира женщин. Согласно теории объектных отношений, самый ранний опыт и мальчиков, и девочек - это нераздельное единство с материнской фигурой. Хотя те и другие должны прийти к взгляду на себя как на отдельных от материнской фигуры, мальчик, в отличие от девочки, должен прийти к взгляду на себя как на противоположность всему женскому. Таким образом, материнская фигура и вдобавок все женщины становятся не просто "другими", а объектом, в противопоставлении которому формируется и определяется идентичность мальчика. [14]
Приверженцы теории объектных отношений, такие как Дороти Диннерштейн, также утверждают, что объект, в противопоставлении которому мужчины достигают своё чувство самости - это не только женщины, но и природа. [15] И женщины, и природа используются, чтобы представить мир случайности и уязвимости, за пределы которого мужчины должны выйти. Двойную нужду отделиться от женщин и от природы можно разглядеть в типичных мужских ритуалах инициации во взрослость. Вхождение мальчика в зрелость обычно отмечается отделением от женщин и часто насилием к нечеловеческому миру. Во многих племенных культурах мальчика инициируют в зрелость, посылая его на охоту, чтобы он убил животное. В других культурах "крещение кровью" происходит, когда молодой мужчина идёт на войну, или сексуально проникает в женщину первый раз. [16]
Защита природы: дама получила возмещение
Если культ маскулинности смоделирован на образе хищничества, сфера этики природы смоделирована на образе защиты. И зоозащита, и этика окружающей среды вышли из общей защитной реакции на умышленную агрессию направленную против природы. Зоозащитницы концентрируют много своей энергии на защите тех животных, которые низведены до состояния инертной материи или машин - то есть, животных в лабораториях и промышленном животноводстве. В отличие от них, сторонницы этики окружающей среды посвящают себя, в первую очередь, защите той части природы, которая ещё осталась "дикой". Но основополагающий мотив тот же самый - а именно, порыв оградить и защитить. [17]
Были предложены различные способы защиты природы. Обычно сторонницы этики природы, приступая к защите природы, чувствовали себя вынужденными вооружиться философской теорией. Патриарха(ль/т)ное общество стремится разрушить природный мир, а сторонницы этики природы - поместить его под защиту этической теории. Однако, как указывает Сара Хоглэнд, хищничество и защита - два аспекта одного и того же мировоззрения: "Защита объективирует настолько же, насколько хищничество". [18]
В попытке выковать бронированные теории чтобы защитить природу, сторонницы этики природы положились на силу и власть разумной защиты. Разум взяли на службу как нового героя, чтобы сражаться на стороне природы. В прошлом люди (в основном, мужчины) представляли себя как хозяева природного мира, груженного объектами. [19] Сегодня многие сторонницы этики природы представляют себя не как хозяек природы, а как хозяек ценности - прерогативы назначать наказания теоретическим росчерком пера. Этическая дискуссия о ценности природы представляется более-менее как спортивное соревнование. Следовательно, сторонницы этики природы обычно рассматривают себя как "судей" в игре, где соревнуются ценности, из которых должна быть сформирована иерархия. Итог в том, что некоторые должны выиграть, а остальные - проиграть. Если части природы приписана высокая ценность (обычно, присвоением качества, присущего людям - разум, сознание, рациональность, автономия), то ей разрешен вход в мир "морального уважения". А если низкая (обычно, считаемая не наделённой человеческими качествами) - её низводят до "объектов" или "вещей" и рассматривают как не заслуживающую "интересов" или "прав". Придание ценности в этическом рассмотрении понимается как наделение властью. [20] "Неотъемлемая ценность" или "неотъемлемая значимость" (высшая ценность) нарастает до той степени, в какой природа может быть изъята из мира объектов. [21] Много горячих дебатов среди сторонниц этики природы идут по поводу того, какой класс существ может быть по праву допущен в сферу субъектов. Эта концептуальная схема основана на допущении , что если существо не удостоено статуса "субъекта", оно станет "объектом" злоупотребления.
Последнее обновление: 05.12.16
Если желаете продолжения перевода, пишите мне и shagirt
Оригинал: From Heroic to Holistic Ethics: The Ecofeminist Challenge
В то время, как разрушение природы идёт с головокружительной быстротой, специалистки по этике природы ищут теорию, которая поможет остановить это разрушение.
[Spoiler (click to open)][1] Так же как протипический герой патриархальных сказок должен спасти пресловутую "даму в беде", искомая теория также должна проявлять героические качества. Она должна в одиночку спасти чахнущее тело "Матери-природы" от пленивших её злодеев. Теоретические обоснования философий освобождения животных и охраны окружающей среды рассматриваются многими теоретиками этики как интеллектуально сильные в достаточной мере, чтобы совершить этот героический подвиг.
[2] Но является ли героическая этика ответом господству над природой или ещё одним завоевателем в новом камуфляже?
Знаменательно, что экофеминистки, в общем и целом, отказались участвовать в "охоте" за этикой охраны окружающей среды или "спасительной теории". Работы экофеминизма в значительной степени проигнорировали жаркие дебаты, начатые, в основном, философами-мужчинами, о том, что должно быть основой этики, подходящей природному миру. В большинстве работ экофеминисток, наоборот, видна тенденция концентрироваться на разоблачении образа мысли, лежащего в основе эксплуатации женщин и природы в патриархальном мире. [3] Тогда как теоретики этики природы были склонны концентрироваться на "спасении" "дамы в беде", экофеминистки больше задавались вопросом как и почему "дама" оказалась в данном положении.
Очевидно, у экофеминисток другой подход к экологическому кризису. Не ищут и не развивают единственную теорию, чтобы посредством обоснованной конкуренции с другими сделать её самой влиятельной или убедительной. Фактически, прийти к единой этической теории даже не пытаются. Развиваются множество теорий или историй, которые, будучи связаны вместе как ткань или гобелен, составляют картину или "портрет" мира, в котором мы сейчас живём. [4] Тогда как мэйнстримные теоретики этики природы основывают свой анализ в значительной мере на абстрактных принципах и универсальных правилах, экофеминистки склонны подчёркивать роль метафор и образов природы. Придают значение не развитию точных теорий, которые могут использоваться, чтобы диктовать будущие действия, а рисованию "ландшафта" (или "мысленной карты") мира.
Это не значит, что экофеминистки описывают текущие проблемы, и не заинтересованы в изменении мира. Наоборот, экофеминистки глубоко вовлечены в трансформацию общества. Метод трансформации, который выбрали экофеминистки, базируется на понимании, что нельзя изменить то, чего не понимаешь. Понимание внутреннего функционирования патриархального общества точно сконцентрировано на том, что общество может быть трансформировано. Трансформация, которую экофеминистки хотят осуществить, таким образом, часто подразумевается в их критике. Если изображения женщин и природы в патриархальном обществе посодействовали эксплуатации обеих, тогда, очевидно, нужно найти новые способы восприятия мира. Мир природы будет "спасён" не мечом этической теории а, скорее, трансформированным сознанием, благонравным ко всей жизни.
Во множестве недавних работ по феминистской моральной теории есть акцент на развитии новых способов восприятия мира. Теоретики феминистской морали начали выделять, что этика - не столько наложение обязательств, сколько естественный результат взгляда на себя, включая свою связь с остальным миром. Следовательно, перед тем, как менять нынешнее разрушительное отношение к природе, нужно понять взгляд на мир, на котором оно держится. Также как врач не будет пытаться лечить болезнь без понимания её природы и истории, многие феминистки могут утверждать, что невозможно трансформировать нынешний патриархальный взгляд на мир без понимания болезни, которой заражен патриархальный ум. Что же это за взгляд на мир, который патриархат нам завещал?
Завоевание природы: дама в беде
Господствующий образ природы в западном патриархальном мире - это образ чужеродной силы. Природа, которая представлена как женщина, изображена как «другая», как сырой материал, из которого сформированы культура и маскулинная идентичность. Для отделения от природы используются 2 главных образа. [5] Один из них - образ Зверя. [6] Зверь понимается как символ всего нечеловеческого, злого, иррационального и дикого. Цивилизованность, таким образом, достигается выдворением или убийством Зверя. На внутреннем уровне это - избавление от всех следов нашей собственной принадлежности к животным. Это попытка изгладить из памяти знание о том, что мы сами - животные. [7] Снаружи победа над Зверем разыгрывается как покорение целины и сопутствующее заявление о своих правах на жизни множества животных, согнанных с мест обитания.
Триумф над демоническим Зверем - повсюду повторяющаяся тема в мифологиях патриархального мира. Обычно поверженный Зверь - это бывшее божество из раннего матриархального мира. Змеи, драконы и рогатые боги, которым одно время поклонялись как священным, превращены патриархальной мифологией в дъяволов и чудовищ, которые должны быть повержены. Следовательно, Аполлон побеждает питона Геи, Персей убивает трёхголовую Медузу (тройственную богиню), которая описана, как имевшая на голове извивающихся змей, Геракл наносит поражение ужасной многоголовой Гидре, а фараоны позднего Египта побеждают дракона Апопа. [8] В Средние века были бесчисленные интерпретации подвига св. Георгия, убивающего дракона - опять, чтобы спасти "даму в беде".
Часто о смерти Зверя говорят, чтобы возвестить рождение света и порядка в начале или в конце времён. Так, в шумеро-вавилонском эпосе о Гильгамеше, Мардук убивает свою мать, богиню Тиамат, великую китодраконицу или космическую змею, и из её тела произошла вселенная. Иудаизм и Христианство продолжают традицию побед над драконами. Согласно св. Иоанну, в конце мира ангел с ключом покорит сатану, который явится драконом. А в еврейской легенде смерть змееподобного Левиафана пророчена в Судный День. В христианстве задача убийства драконоподобного чудовища была передана от богов и героев к святым и архангелам. Архангел Михаил был выдающимся победителем драконов. Вера, молитва и божественное вмешательство стали рассматриваться как новые драконоубийцы, чья задача - восстанавливать мир порядка.
Эти мифы насилия и завоевательства остро контрастируют с мифологиями допатриархальных культур. Космологические легенды этих обществ обычно описывали начало жизни как вылупление из богини, которая заключала в себе Землю. Так, Гея, в самых ранних греческих мифах считалась родившей вселенную сама по себе. А змея, которую так боятся в нашей культуре, почиталась в таких обществах как священная. Ко времени библейской истории об Эдемском Саде развился полностью новый взгляд на мир. И женщина и животное к этому времени были изображены как источник всего зла в мире. А "Мужчина", выше всех других форм жизни, был заявлен как имеющий особую связь с божественным.
Сегодня героическая битва с непокорной природой повторяется как ритуальная драма в таких маскулинных авантюрах, как спортивная охота, коррида и родео. Подобную ментальность можно увидеть в ритуальном унижении женщин в порнографии и изнасиловании. Как отмечает Сьюзен Гриффин, порнография - это ритуальная драма. [9] Это героическая борьба маскулинного эго за лишение себя знаний о телесных чувствах, о своей зависимости от женщин и от всей природы.
Второй образ природы выглядит менее героическим, но настолько же по-своему жестоким. Это образ природы как неразумной материи, которая существует, чтобы служить нуждам высшего, рационального "Мужчины". В этом образе животные изображены скорее как имеющие отличную, неравную природу, чем как дикие или злобные существа, которые должны быть завоёваны и подчинены. Они не настолько иррациональны, как неразумные существа. Вместе с женщинами они рассматриваются ка всего лишь "материя" (слово, которое многозначительно, произошло от того же слова, от которого произошло слово "мать").
Аристотелевская и платоновская философия обе внесли вклад в концепцию природы как инертной или неразумной материи. Именно аристотелевское понятие цели и функции особенно помогло формированию обращения с женщинами и природой как с инструментом в западном мире. [10] Согласно Аристотелю, в мире был природный иерархический порядок, в котором каждое существо двигалось в направлении своей индивидуальной конечной цели. Поскольку высшая цель "Мужчины" - состояние счастья, достигаемое через мыслительное созерцание, остальная природа была удобно упорядочена, чтобы дать "Мужчине" свободу достижения этой цели. Таким образом, растения существовали, чтобы быть пропитанием для животных, а животные - для человека; а специфической функцией женщин, животных и рабов было служить инструментами достижения высшего счастья свободному взрослому мужчине. В этой концепции нет необходимости завоёвывать природу, поскольку она уже надёжно отнесена к подчинённой сфере.
Иудеохристианская традиция тоже внесла вклад в инструментальную и иерархическую концепцию природы. [11] Рассказ о Сотворении в Книге Бытия в значительной степени виноват в этом положении дел. В Книге Бытия сказано: "владычествуйте ... над всяким животным, пресмыкающимся по земле" (Быт. 1:26). В версии иеговистов, хронологически более ранней, сказано, что животные были созданы Богом, чтобы быть помощниками и компаньонами Адама. Когда они оказались неспособными, для выполнения этой роли была создана Ева (Быт. 2:22). Обе истории по-своему укрепляют идею, что природа и женщины существуют только для служения "Мужчине" [12].
Концепция природы как объекта для использования "Мужчиной" была доведена до крайности в философии Декарта. Согласно Декарту, поскольку у животных нет "сознания" или "разума", они не более чем машины, которые не могут чувствовать боль. Ломая ноги обезьяне, Декарт "заключил", что ей не больнее, чем часам, которым ломают стрелки. В философии Декарта дикий, демонический аспект природы был, таким образом, наконец, похоронен, и рождён образ природы как машины.
Образ природы (и женщин) как неразумных объектов обычно используется для более практических целей: выгоды, удобства и знания. Ведущие мотивы - разделение и управление, а не завоевание. Рациональность отстранённого наблюдателя заменяет удовольствие от завоевания как психологическое состояние. Использование животных в лабораториях, промышленном животноводстве и меховых фермах служит примером этих рамок мышления, так же как изображение и использование женщин как "домохозяек" и "машин для размножения". В раннем (Зверином) образе природу рассматривали как проститутку, а в этой концепции - скорее как рабыню или жену.
Хотя эти 2 образа природы могут показаться невзаимосвязанными, они просто представляют разные точки на одной шкале. В одном образе природа видима как демоническое существо, которое должно быть завоёвано и подавлено. В другом она уже подавлена до смерти. Однако, в основе обоих образов один сюжет, а именно - представление о природе как о "другом" - ментальном конструкте, в противопоставлении которому достигается маскулинная, автономная самость. В одном насилие выглядит как совершаемое агрессивной маскулинной волей, в другом - рассудком. Но основополагающий сюжет остаётся тем же, а именно - представление об агрессивном становлении маскулинной самости через её противопоставление природе. [13]
Феминистская психоаналитическая теория помогла пролить свет на психологические мотивы нужды мужчин насильственно отделяться от мира женщин. Согласно теории объектных отношений, самый ранний опыт и мальчиков, и девочек - это нераздельное единство с материнской фигурой. Хотя те и другие должны прийти к взгляду на себя как на отдельных от материнской фигуры, мальчик, в отличие от девочки, должен прийти к взгляду на себя как на противоположность всему женскому. Таким образом, материнская фигура и вдобавок все женщины становятся не просто "другими", а объектом, в противопоставлении которому формируется и определяется идентичность мальчика. [14]
Приверженцы теории объектных отношений, такие как Дороти Диннерштейн, также утверждают, что объект, в противопоставлении которому мужчины достигают своё чувство самости - это не только женщины, но и природа. [15] И женщины, и природа используются, чтобы представить мир случайности и уязвимости, за пределы которого мужчины должны выйти. Двойную нужду отделиться от женщин и от природы можно разглядеть в типичных мужских ритуалах инициации во взрослость. Вхождение мальчика в зрелость обычно отмечается отделением от женщин и часто насилием к нечеловеческому миру. Во многих племенных культурах мальчика инициируют в зрелость, посылая его на охоту, чтобы он убил животное. В других культурах "крещение кровью" происходит, когда молодой мужчина идёт на войну, или сексуально проникает в женщину первый раз. [16]
Защита природы: дама получила возмещение
Если культ маскулинности смоделирован на образе хищничества, сфера этики природы смоделирована на образе защиты. И зоозащита, и этика окружающей среды вышли из общей защитной реакции на умышленную агрессию направленную против природы. Зоозащитницы концентрируют много своей энергии на защите тех животных, которые низведены до состояния инертной материи или машин - то есть, животных в лабораториях и промышленном животноводстве. В отличие от них, сторонницы этики окружающей среды посвящают себя, в первую очередь, защите той части природы, которая ещё осталась "дикой". Но основополагающий мотив тот же самый - а именно, порыв оградить и защитить. [17]
Были предложены различные способы защиты природы. Обычно сторонницы этики природы, приступая к защите природы, чувствовали себя вынужденными вооружиться философской теорией. Патриарха(ль/т)ное общество стремится разрушить природный мир, а сторонницы этики природы - поместить его под защиту этической теории. Однако, как указывает Сара Хоглэнд, хищничество и защита - два аспекта одного и того же мировоззрения: "Защита объективирует настолько же, насколько хищничество". [18]
В попытке выковать бронированные теории чтобы защитить природу, сторонницы этики природы положились на силу и власть разумной защиты. Разум взяли на службу как нового героя, чтобы сражаться на стороне природы. В прошлом люди (в основном, мужчины) представляли себя как хозяева природного мира, груженного объектами. [19] Сегодня многие сторонницы этики природы представляют себя не как хозяек природы, а как хозяек ценности - прерогативы назначать наказания теоретическим росчерком пера. Этическая дискуссия о ценности природы представляется более-менее как спортивное соревнование. Следовательно, сторонницы этики природы обычно рассматривают себя как "судей" в игре, где соревнуются ценности, из которых должна быть сформирована иерархия. Итог в том, что некоторые должны выиграть, а остальные - проиграть. Если части природы приписана высокая ценность (обычно, присвоением качества, присущего людям - разум, сознание, рациональность, автономия), то ей разрешен вход в мир "морального уважения". А если низкая (обычно, считаемая не наделённой человеческими качествами) - её низводят до "объектов" или "вещей" и рассматривают как не заслуживающую "интересов" или "прав". Придание ценности в этическом рассмотрении понимается как наделение властью. [20] "Неотъемлемая ценность" или "неотъемлемая значимость" (высшая ценность) нарастает до той степени, в какой природа может быть изъята из мира объектов. [21] Много горячих дебатов среди сторонниц этики природы идут по поводу того, какой класс существ может быть по праву допущен в сферу субъектов. Эта концептуальная схема основана на допущении , что если существо не удостоено статуса "субъекта", оно станет "объектом" злоупотребления.
Последнее обновление: 05.12.16
Если желаете продолжения перевода, пишите мне и shagirt
Оригинал: From Heroic to Holistic Ethics: The Ecofeminist Challenge