Дом
Конкурс прошел. Поэтому рассказ «Дом» выкладываю без подзамка. )
Дом был большой - восемь окон в потрескавшихся, некогда голубых наличниках с фасада, из чёрных, тронутых временем и историей брёвен - большой деревенский дом. И старый, очень старый. Взрослые говорили, всегда одинаково важно и со вздохом: поднять бы, и ещё сто лет простоит.
Я знала: дед купил дом ещё в двадцатых годах, здесь в Ивановском, на Ярославщине, куда он перевёз семью откуда-то из-под Твери. Дом и тогда был не новый, но человек, продававший его, сказал деду:
- Ужо вот смотрите, Яков Иваныч, дом не нов, но коли поднять, простоит ещё хучь цельный век.
Не обманул тот человек деда, не обманул. И хотя Яков Иваныч дом поднять так и не сумел, а всё ж стоит дом, стоит…
Я вышла из машины, подошла к дому и прислонила ладонь к тёплым шершавым бревнам, ощутив кожей едва уловимое дыханье всё ещё живого жилища. Апрельское солнце, отскакивая от грязных стёкол, било в глаза. Это был он, мой дом, моё неожиданно свалившееся наследство.
- Давай, Лёлишня, бери своего Егора и дуйте в это, как там его, Ивановское, - Светка, подруга и риэлтер в одном флаконе, бодро раздавала указания. - Поглядите, в каком состоянии твоя тётка дом оставила.
- Она мне не тётка, - вяло отбрыкнулась я.
Тамара, бывшая владелица, формально родной тёткой мне не была, всего лишь одна из жён дяди, папиного брата, но так получилось, что дом в итоге достался ей - в жизни всякое бывает. А теперь вот мне, такой круговорот вещей в природе.
- Неважно. Ты дом собираешься продавать? Тебе деньги нужны или нет?
Деньги были нужны. Мои заказчики разбежались шустрыми тараканами кто куда, и теперь из далёких краев, оттуда, где солнечных дней больше, чем дождливых, выжидающе выжидали. А деньги таяли, как вода.
Я обошла дом, идя вдоль стены и по-прежнему не отрывая руки от шершавых чёрных бревен.
Дом стоял. Стоял, как вкопанный. Как солдат. Стоял, вытянувшись по струнке и затаив дыханье. И вместе с ним стояли липы в палисаднике, ещё по-апрельски голые, старые и страшные в своей наготе. Они тянули ветви к дому и чуть касались мутных, засиженных мухами окон, как-то очень бережно и удивительно нежно.
- Ты знаешь, как пахнут цветущие липы? - спросила я, не оборачиваясь. Егор что-то неопределённо хмыкнул. - Не знаешь. И не смей возражать.
Он и не смел. Потому что откуда ему знать, как пахнут липы. Как пахнут мои липы.
Папа всегда привозил меня в деревню в июне. Мы доезжали в маленьком, тесном, пропахшем людьми и бензином автобусе до Благовещенья, большого села с церковью, школой и магазином, где хлеб почему-то продавали по соседству с блестящими, чёрными, зияющими кроваво-красным нутром галошами. Автобусик вычихивал нас с папой на остановке и тут же уезжал, обдав пылью и газами. А папа, перехватив поудобнее большую сумку одной рукой и крепко зажав мою ладошку другой, говорил:
- Ну пошагали, Лёленька.
И мы шагали. Мимо луга, мимо леса, мимо шустрой речки, по жёлтой пыльной дороге, вдоль которой рос сладкий клевер, незабудки-веснушки и весёлые, разбитные ромашки. Мы делали небольшой поворот, и сразу же за поворотом нас ждал он - дом. Первый дом в Ивановском, большой и строгий, заросший липами по самую макушку. А рядом на дорожке всегда стояла бабушка. Высокая, худая, в белом платке. Откуда она могла знать, что мы приедем именно в этот день, именно на этом автобусе? Для меня и по сей день - это загадка. Но бабушка была всегда. Как дом. Как липы вокруг дома. Как небо и земля. Как мир.
От поворота до дома было метров пятьсот. Пятьсот метров - пробежать и задохнуться от счастья. Пятьсот метров и с разбега уткнуться в мозолистые бабушкины ладони. Пятьсот метров до облака пахучих лип. Пятьсот метров до старого дома, который бы надо поднять…
- Надо же… здесь ничего не изменилось…
Русская печь, вдоль стены лавка, выкрашенная глянцевой светло-коричневой краской, стол, накрытый клеёнкой.
Тётка Тамара, царствие ей небесное, ничего здесь не тронула.
- Сама же говорила, она тут почти не бывала, - пробурчал где-то за спиной Егор, словно угадав мои мысли.
Не бывала и всё же…
Я крепко зажмурилась, и память откатила волной на двадцать, тридцать, сорок лет - сто жизней назад. И вот уже на столе синяя эмалированная кружка, до верху наполненная земляникой и прикрытая белым полотенцем. Если крупная ягода - значит бабушка утречком вдоль забора собирала, а если мелкая, ароматная, сладкая - значит папа в лес бегал. И дымок тонкой струйкой от горячего самовара. И чай индийский, в пакетике со слоном, и… Я открыла глаза, и всё исчезло. Разве что лёгкий аромат земляники повис в воздухе.
- А самовар Тамара, наверно, к себе увезла. Знаешь, у бабушки был огромный самовар, я такой только на даче Шаляпина видала, помнишь, я тебе рассказывала… Или продала…
- Да хрен с ним, с самоваром, - голос Егора донёсся из второй комнаты… нет, не комнаты - из другой половины. Бабушка всегда говорила: на той половине. - Лёлька, здесь как в музее. Да ты только глянь.
Егор ходил по комнате, дотошно всё разглядывая: кровать с высокими железными спинками, чёрный, обшарпанный буфет со скрипучими, плохо закрывающимися дверцами (они всегда плохо закрывались), фотографии на стенах… он ходил и ходил, а за ним из красного угла, с потемневшей иконы наблюдал суровый русский Бог.
Тогда, в той другой жизни, бабушка каждый вечер вставала на колени перед иконами и молилась, а я с кровати, выглядывая из-за пышно-взбитой подушки, громко шептала:
- Ну что же ты, бабушка, бога же нет.
А она поднималась с колен, оправляла сухими пальцами подол юбки, улыбалась и говорила:
- Ну нет, так нет.
И русский Бог улыбался вместе с ней.
Он и теперь улыбался. И смотрел на нас с Егором. И следом за ним, с фотографий на стенах смотрели бабушка, простоволосая и юная, и дед, в военной форме, только что пришедший домой с Финской, и папины старшие братья, которых он так никогда и не видел, Витя и Саша, совсем ещё мальчики, в костюмах и рубашках, с отложными по тогдашней моде воротниками. Витю приняла земля Смоленска, а красавец Саша навеки остался под Ленинградом…
А потом мы с Егором лежали на кровати, не раздеваясь, на старом отсыревшем матрасе.
- Знаешь, мы с тобой сюда в июне приедем, когда липы зацветут.
- Ты же собиралась продавать дом, - Егор чуть скосил на меня насмешливый взгляд.
- С ума сошёл? Это же как родину продать. Понимаешь?
- Понимаю, - Егор кивнул. И вдруг неожиданно сказал. Сказал то, что говорили до него тысячи или даже тысячи тысяч русских мужиков и, возможно, будут говорит после: - Поднять бы только надо дом. И тогда… тогда он ещё сто лет простоит…