Цитадель. Суд
Немного троицкого постапокалипсиса
Авдеев стоял на крыше Цитадели и мял в руках сигарету. Чуть, правее, на востоке всходило солнце. Кроваво-красный цвет постепенно растекался от горизонта вверх и в сторону, наполняя пространство и контрастируя с белым, недавно выпавшим снегом. На ярком фоне как редкие сломанные зубы торчали две частично уцелевших трубы станции. От зданий управления почти ничего не осталось - так, какие-то темные кучки.
Станцию взорвал неизвестно кто почти в первые же дни после Катастрофы. Бомбу для города пожалели, а вот станцию все же решили уничтожить. Говорили о диверсантах и о секретном приказе из самой Москвы, но сейчас это уже не имело никакого значения. В поселке станции еще теплилась какая-то жизнь, но он был обречен и там властвовали мародеры. Кроме того, в поселок из-за реки регулярно наведывались с набегами казахи, стремясь поживиться тем немногим, что еще могло остаться в сохранившихся домах, а у местных не нашлось толкового лидера, способного объединить и защитить людей. Жители разбежались кто куда, в основном перебравшись в город к родственникам и знакомым.
Еще правее, буквально через реку, был виден Махан - поселок бывшего мясокомбината, некогда гремевшего на всю страну. Тушенкой, сделанной здесь, кормили солдат и собак всего Урала. Понятно, что народ в поселке вокруг комбината жил шустрый и хозяйственный, за многие годы сформировались семейные кланы из нескольких поколений. Поэтому Махан не бедствовал, а был одним из выживших после катастрофы районов, в котором подобралась крепкая команда во главе с бывшем депутатом гордумы и предпринимателем Куприным. «Махановские» контролировали «железку», реку и дорогу на ГРЭС и представляли собой мощную силу, являясь прямыми конкурентами Цитадели.
Авдеев перевел взгляд левее, туда где блестел когда-то золоченый, а сейчас просто серый купол мечети. Город всегда был отчасти татарским и поэтому мечетей здесь хватало, а эта, как рассказывали старожилы, была построена купцами Яушевыми и считалась «расулевской» - известный проповедник читал там по пятницам свои проповеди. Да и вообще этот район, от Цитадели до реки, делавшей изгиб к северу, когда-то был сплошным озером и болотом, пока за него не взялись богатые татарские и башкирские купцы, понастроившие здесь дома, лабазы, магазины и мечети.
Еще левее, за рекой виднелась бывшая церковь Александра Невского, или Амурская. Кто придумал назвать район таким странным образом, Авдеев не знал, хотя в эту церковь бывало заглядывал еще в ту, прошлую жизнь. На Амуре сейчас мало кто жил, хотя поговаривали, что в церкви еще обитал какой-то батюшка с немногочисленными прихожанками, но жилось им нелегко. Вообще-то церкви и мечети по негласному уговору никто не трогал, хотя в первое время после того как в городе наступило безвластие, мародеры беспредельничали. Но потом, то ли все повытаскали, то ли устыдились и перестали лезть в храмы. Впрочем, несколько мародеров, пойманных в храмах, расстреляли и сами цитаделевские. Просто из чувства брезгливости. К религии же сейчас вообще отношение было терпимое, если не сказать равнодушное. Правда, находились и те, кто объяснял случившееся в мире карой за все грехи смертные, но большинство мыслило прагматично и в первую очередь кляло гнилых политиков всего мира.
За Амурской церковью, чуть левее, если приглядеться, виднелись бетонные блоки и колючка. Это была граница владения «жириковских». Еще одна крепкая группировка города под руководством братьев Лисициных «держала» практически всю заречную часть города. «Лисы», как звали братьев, засветившиеся на криминале еще в прежние времена, правили в своей вотчине железной рукой и были не прочь наложить лапу на все, что представляло хоть какую-то ценность. Правда у них была и своя головная боль - вокзал с его дикой цыганской вольницей, к которой прибилось все отребье уцелевшего города. «Жириковские» периодически совершали профилактические рейды, но пользы от них было мало - цыгане, как будто знавшие заранее о зачистках, растворялись без следа и вновь возвращались, как только миновала опасность. Авдеев, кстати, даже не сомневался, что у цыган везде были свои глаза и уши и склонен был принять предложение Антона, лидера «жириковских», о проведении массового рейда, чтобы уничтожить этот гнойник, распространяющий вокруг себя наркоту и прочую дрянь. Тем более, что потом приходилось принимать жесткие меры, чтобы не допустить заразу к себе.
Кстати, о заразе. Пожалуй, пора - все наверное уже собрались. Авдеев еще раз посмотрел вокруг, отметив, что часовые на вышках по периметру не дремлют, а колючка за ночь не повреждена, и стал спускаться вниз по лестнице.
В здании уютно пахло кашей. Гарнизон уже позавтракал и подтягивался к одной из самых больших бывших аудиторий, в которую могли вместиться все желающие. Сегодня здесь собрались все свободные от нарядов и работы - человек 70. За партами сидели те, кто волею судеб оказался здесь - бывшие студенты, преподаватели, их родные и близкие, обитатели ближайших домов. Были и пришлые, прибившиеся кто как, но чужаков в общину брали неохотно, да и места уже не хватало. Хотя спецы - врачи, военные, мастеровые отказа, можно сказать, не знали.
Справа от входа стоял стол для судей и три стула. В «тройку» сегодня входили Ефимов, бывший вояка и преподаватель, Андрей Алефьев из бывших студентов и медик Ниночка - глазастая девушка с тонким голоском, чем-то похожая на героинь русских сказок. Возле окна сидел на скамье Колька - «виновник торжества». Обвинителем назначили Новоселова - командира разведчиков-сталкеров. Авдеев прошел в класс и уселся за парту во втором ряду. Махнул рукой. Мол, начинайте.
Первым говорил Новоселов.
- Пчелкина мы все знаем давно. Он всегда был «мутным». Как сделать что - у него всегда отговорки, а как пожрать или погулять… Но не это я хотел сказать. Если мы к себе эту дрянь пустим, то пропадем все. А нам пропадать нельзя, потому что за нами люди, город. И дичать нельзя, в животных превращаться. Поэтому считаю, что Пчелкина надо расстрелять!
В комнате повисла тишина, кто-то сдавленно охнул, повариха Зина даже рот ладонью прикрыла. Нет, люди уже привыкли к смерти и крови, но вот так, взять и расстрелять человека, да еще и не чужого, с кем ты делил еду и хлеб? Притом, что по характеру Колька был незлобивый, на конфликты не лез.
Авдеев хорошо помнил Кольку еще сопливым студентом. Тот был какой-то нескладный и суетливый, вечно непричесанный и голодный. Курсу к третьему он немного подтянулся, но пацаны его все равно гнобили и не принимали всерьез. Поэтому Колька все больше терся с младшаками да девчонками, прогуливая занятия и попивая чаи в столовой. Его постоянно ловили на курении в неположенных местах, иногда от него попахивало спиртным. Когда долбануло, Колька пришел в будущую цитадель вместе с пацанами из общаги, так как был не местный и в городе у него не было ни родственников, ни друзей, а общагу начали поджимать «центровые» во главе с Колей Колесом. Так и прибился, не гнать же? Толку от него, правда, было не много, но вроде и вреда никакого. Определили на кухню, в подручные, так как мозгами, физическим развитием или умелыми руками он не отличался, да и дисциплинка хромала. Так и прокантовался Колька возле кастрюль эти два с лишним года ни шатко, ни валко…
Все началось пару недель назад. Вначале Ефимов обнаружил при обходе обдолбанного часового возле вещевого склада. Парняга долго приходил в себя и потом что-то невнятно мычал про то, что чем-то отравился, но ему никто не поверил. За дело взялся Мухеич, отвечающий за безопасность в Цитадели и хлопчик раскололся до самого донышка. Оказывается, дурь в крепость таскали уже довольно давно и так как водки здесь найти было нельзя днем с огнем (действовал безусловный сухой закон), то кто-то соблазнился «крепеньким». Вначале потихоньку шабили травку, а потом в ход пошли и колеса. Поставками занимался как раз Колямба, который имел возможность выбираться за периметр, когда ездил на реку за водой. Видно тогда он и снюхался с цыганчой. Колямбу сразу же изолировали и посадили в «холодную» (карцер в подвале), а в Цитадели провели массовый шмон. К счастью ничего серьезного не нашли, но Авдеев не очень-то верил, что все обошлось так легко. Однако, в любом случае, с Пчелкиным надо было что-то срочно решать.
Когда все только начиналось, на совете дружно решили, что в Цитадели будет сухой закон. Правда, на Новый год делали исключение, но не более того. Естественно, о наркоте или травке и лапоть не звенел. Как сказал Новоселов, выразив всеобщее мнение старших, «…мне нарики и алики в подразделении не нужны. Продадут в любой момент». И вот такая дрянь….
Собственно, ничего хорошего Кольку не ожидало. Законы в общине были простые и суровые и по другому было никак. За мелкие провинности полагались карцер или физические работы на кухне, огороде или в мастерских, а за крупные косяки - изгнание или расстрел. За прошедшее после Катастрофы время было расстреляно трое и изгнано четверо. Сегодня, похоже, список должен был пополниться.
Тем временем слово взяла Ниночка. Она, как и следовало ожидать, заговорила о милосердии, о том, что Колька никому ничего плохого не сделал (?) и его надо пожалеть и дать ему шанс. Авдеев следил за лицами людей, сидевших в комнате. Люди были спокойны и уже почти равнодушны, никто ни праведным гневом, ни всепрощением не пылал. Да и к чему бы, если людям пришлось уже многое повидать? Один ночной штурм челябинских отморозков, сумевших прорваться в здание через спортзал, чего стоил! Тогда коммуна потеряла человек десять и отнюдь не худших, но и пространство перед бывшим техникумом было усеяно трупами незваных гостей.
Вообще-то Ниночка грубо нарушила установленный порядок - судьи не имели права участвовать в обсуждении. Однако Авдеев не стал заострять на этом внимание, потому что считал, что иногда людям лучше дать сказать то, что они думают. Тем более, что какая-то демократия в поселении хоть и была, но вполне управляемая. По сути, все вопросы решал Штаб, в который кроме самого Авдеева (Папы) входили еще Новоселов (Бес), Ефимов (Полковник), Мухеич (Мулла) и Рашид (Купец), отвечавший за хозяйственную часть. Само собой, решения принимались соответствующие режиму военного времени, а разброд и шатания пресекались в самом корне. Тех же, кому не нравилось, никто не держал - хватало ушедших искать лучшую жизнь и вольницу. Только вот, мало что о них после этого было слышно….
Тем временем суд подходил к концу. Пчелкина никто особо не обвинял, но и жалеть не пытался. Пора было подводить итог. Авдеев попросил слово.
- Думаю, всем все ясно и так. Пчелкин нарушил наш закон и должен нести ответственность. Хорошо, что мы его вовремя остановили, и он не натворил еще больше дел. Поэтому считаю, что Пчелкина надо изгнать из нашей коммуны и пусть идет туда, куда хочет. Сейчас уже не те времена, когда можно было запросто пропасть. Возможно, это послужит ему хорошим уроком и он, наконец, возьмется за голову. У меня всё.
Как и ожидалось, суд решил изгнать Кольку. Ему выдали сухпаек на два дня, бутыль воды и старый автомат с двумя рожками. Уже к обеду за его спиной захлопнулись двери Цитадели. Теперь его дорога навсегда разошлась с бывшими товарищами…
Когда все уже расходились, Авдеева отозвал Мухеич и сообщил, что приходил человечек от «жириковских» и передал просьбу о срочной встрече. Авдеев предполагал, о чем пойдет речь, но в восторге от предстоящего разговора не был.
Авдеев стоял на крыше Цитадели и мял в руках сигарету. Чуть, правее, на востоке всходило солнце. Кроваво-красный цвет постепенно растекался от горизонта вверх и в сторону, наполняя пространство и контрастируя с белым, недавно выпавшим снегом. На ярком фоне как редкие сломанные зубы торчали две частично уцелевших трубы станции. От зданий управления почти ничего не осталось - так, какие-то темные кучки.
Станцию взорвал неизвестно кто почти в первые же дни после Катастрофы. Бомбу для города пожалели, а вот станцию все же решили уничтожить. Говорили о диверсантах и о секретном приказе из самой Москвы, но сейчас это уже не имело никакого значения. В поселке станции еще теплилась какая-то жизнь, но он был обречен и там властвовали мародеры. Кроме того, в поселок из-за реки регулярно наведывались с набегами казахи, стремясь поживиться тем немногим, что еще могло остаться в сохранившихся домах, а у местных не нашлось толкового лидера, способного объединить и защитить людей. Жители разбежались кто куда, в основном перебравшись в город к родственникам и знакомым.
Еще правее, буквально через реку, был виден Махан - поселок бывшего мясокомбината, некогда гремевшего на всю страну. Тушенкой, сделанной здесь, кормили солдат и собак всего Урала. Понятно, что народ в поселке вокруг комбината жил шустрый и хозяйственный, за многие годы сформировались семейные кланы из нескольких поколений. Поэтому Махан не бедствовал, а был одним из выживших после катастрофы районов, в котором подобралась крепкая команда во главе с бывшем депутатом гордумы и предпринимателем Куприным. «Махановские» контролировали «железку», реку и дорогу на ГРЭС и представляли собой мощную силу, являясь прямыми конкурентами Цитадели.
Авдеев перевел взгляд левее, туда где блестел когда-то золоченый, а сейчас просто серый купол мечети. Город всегда был отчасти татарским и поэтому мечетей здесь хватало, а эта, как рассказывали старожилы, была построена купцами Яушевыми и считалась «расулевской» - известный проповедник читал там по пятницам свои проповеди. Да и вообще этот район, от Цитадели до реки, делавшей изгиб к северу, когда-то был сплошным озером и болотом, пока за него не взялись богатые татарские и башкирские купцы, понастроившие здесь дома, лабазы, магазины и мечети.
Еще левее, за рекой виднелась бывшая церковь Александра Невского, или Амурская. Кто придумал назвать район таким странным образом, Авдеев не знал, хотя в эту церковь бывало заглядывал еще в ту, прошлую жизнь. На Амуре сейчас мало кто жил, хотя поговаривали, что в церкви еще обитал какой-то батюшка с немногочисленными прихожанками, но жилось им нелегко. Вообще-то церкви и мечети по негласному уговору никто не трогал, хотя в первое время после того как в городе наступило безвластие, мародеры беспредельничали. Но потом, то ли все повытаскали, то ли устыдились и перестали лезть в храмы. Впрочем, несколько мародеров, пойманных в храмах, расстреляли и сами цитаделевские. Просто из чувства брезгливости. К религии же сейчас вообще отношение было терпимое, если не сказать равнодушное. Правда, находились и те, кто объяснял случившееся в мире карой за все грехи смертные, но большинство мыслило прагматично и в первую очередь кляло гнилых политиков всего мира.
За Амурской церковью, чуть левее, если приглядеться, виднелись бетонные блоки и колючка. Это была граница владения «жириковских». Еще одна крепкая группировка города под руководством братьев Лисициных «держала» практически всю заречную часть города. «Лисы», как звали братьев, засветившиеся на криминале еще в прежние времена, правили в своей вотчине железной рукой и были не прочь наложить лапу на все, что представляло хоть какую-то ценность. Правда у них была и своя головная боль - вокзал с его дикой цыганской вольницей, к которой прибилось все отребье уцелевшего города. «Жириковские» периодически совершали профилактические рейды, но пользы от них было мало - цыгане, как будто знавшие заранее о зачистках, растворялись без следа и вновь возвращались, как только миновала опасность. Авдеев, кстати, даже не сомневался, что у цыган везде были свои глаза и уши и склонен был принять предложение Антона, лидера «жириковских», о проведении массового рейда, чтобы уничтожить этот гнойник, распространяющий вокруг себя наркоту и прочую дрянь. Тем более, что потом приходилось принимать жесткие меры, чтобы не допустить заразу к себе.
Кстати, о заразе. Пожалуй, пора - все наверное уже собрались. Авдеев еще раз посмотрел вокруг, отметив, что часовые на вышках по периметру не дремлют, а колючка за ночь не повреждена, и стал спускаться вниз по лестнице.
В здании уютно пахло кашей. Гарнизон уже позавтракал и подтягивался к одной из самых больших бывших аудиторий, в которую могли вместиться все желающие. Сегодня здесь собрались все свободные от нарядов и работы - человек 70. За партами сидели те, кто волею судеб оказался здесь - бывшие студенты, преподаватели, их родные и близкие, обитатели ближайших домов. Были и пришлые, прибившиеся кто как, но чужаков в общину брали неохотно, да и места уже не хватало. Хотя спецы - врачи, военные, мастеровые отказа, можно сказать, не знали.
Справа от входа стоял стол для судей и три стула. В «тройку» сегодня входили Ефимов, бывший вояка и преподаватель, Андрей Алефьев из бывших студентов и медик Ниночка - глазастая девушка с тонким голоском, чем-то похожая на героинь русских сказок. Возле окна сидел на скамье Колька - «виновник торжества». Обвинителем назначили Новоселова - командира разведчиков-сталкеров. Авдеев прошел в класс и уселся за парту во втором ряду. Махнул рукой. Мол, начинайте.
Первым говорил Новоселов.
- Пчелкина мы все знаем давно. Он всегда был «мутным». Как сделать что - у него всегда отговорки, а как пожрать или погулять… Но не это я хотел сказать. Если мы к себе эту дрянь пустим, то пропадем все. А нам пропадать нельзя, потому что за нами люди, город. И дичать нельзя, в животных превращаться. Поэтому считаю, что Пчелкина надо расстрелять!
В комнате повисла тишина, кто-то сдавленно охнул, повариха Зина даже рот ладонью прикрыла. Нет, люди уже привыкли к смерти и крови, но вот так, взять и расстрелять человека, да еще и не чужого, с кем ты делил еду и хлеб? Притом, что по характеру Колька был незлобивый, на конфликты не лез.
Авдеев хорошо помнил Кольку еще сопливым студентом. Тот был какой-то нескладный и суетливый, вечно непричесанный и голодный. Курсу к третьему он немного подтянулся, но пацаны его все равно гнобили и не принимали всерьез. Поэтому Колька все больше терся с младшаками да девчонками, прогуливая занятия и попивая чаи в столовой. Его постоянно ловили на курении в неположенных местах, иногда от него попахивало спиртным. Когда долбануло, Колька пришел в будущую цитадель вместе с пацанами из общаги, так как был не местный и в городе у него не было ни родственников, ни друзей, а общагу начали поджимать «центровые» во главе с Колей Колесом. Так и прибился, не гнать же? Толку от него, правда, было не много, но вроде и вреда никакого. Определили на кухню, в подручные, так как мозгами, физическим развитием или умелыми руками он не отличался, да и дисциплинка хромала. Так и прокантовался Колька возле кастрюль эти два с лишним года ни шатко, ни валко…
Все началось пару недель назад. Вначале Ефимов обнаружил при обходе обдолбанного часового возле вещевого склада. Парняга долго приходил в себя и потом что-то невнятно мычал про то, что чем-то отравился, но ему никто не поверил. За дело взялся Мухеич, отвечающий за безопасность в Цитадели и хлопчик раскололся до самого донышка. Оказывается, дурь в крепость таскали уже довольно давно и так как водки здесь найти было нельзя днем с огнем (действовал безусловный сухой закон), то кто-то соблазнился «крепеньким». Вначале потихоньку шабили травку, а потом в ход пошли и колеса. Поставками занимался как раз Колямба, который имел возможность выбираться за периметр, когда ездил на реку за водой. Видно тогда он и снюхался с цыганчой. Колямбу сразу же изолировали и посадили в «холодную» (карцер в подвале), а в Цитадели провели массовый шмон. К счастью ничего серьезного не нашли, но Авдеев не очень-то верил, что все обошлось так легко. Однако, в любом случае, с Пчелкиным надо было что-то срочно решать.
Когда все только начиналось, на совете дружно решили, что в Цитадели будет сухой закон. Правда, на Новый год делали исключение, но не более того. Естественно, о наркоте или травке и лапоть не звенел. Как сказал Новоселов, выразив всеобщее мнение старших, «…мне нарики и алики в подразделении не нужны. Продадут в любой момент». И вот такая дрянь….
Собственно, ничего хорошего Кольку не ожидало. Законы в общине были простые и суровые и по другому было никак. За мелкие провинности полагались карцер или физические работы на кухне, огороде или в мастерских, а за крупные косяки - изгнание или расстрел. За прошедшее после Катастрофы время было расстреляно трое и изгнано четверо. Сегодня, похоже, список должен был пополниться.
Тем временем слово взяла Ниночка. Она, как и следовало ожидать, заговорила о милосердии, о том, что Колька никому ничего плохого не сделал (?) и его надо пожалеть и дать ему шанс. Авдеев следил за лицами людей, сидевших в комнате. Люди были спокойны и уже почти равнодушны, никто ни праведным гневом, ни всепрощением не пылал. Да и к чему бы, если людям пришлось уже многое повидать? Один ночной штурм челябинских отморозков, сумевших прорваться в здание через спортзал, чего стоил! Тогда коммуна потеряла человек десять и отнюдь не худших, но и пространство перед бывшим техникумом было усеяно трупами незваных гостей.
Вообще-то Ниночка грубо нарушила установленный порядок - судьи не имели права участвовать в обсуждении. Однако Авдеев не стал заострять на этом внимание, потому что считал, что иногда людям лучше дать сказать то, что они думают. Тем более, что какая-то демократия в поселении хоть и была, но вполне управляемая. По сути, все вопросы решал Штаб, в который кроме самого Авдеева (Папы) входили еще Новоселов (Бес), Ефимов (Полковник), Мухеич (Мулла) и Рашид (Купец), отвечавший за хозяйственную часть. Само собой, решения принимались соответствующие режиму военного времени, а разброд и шатания пресекались в самом корне. Тех же, кому не нравилось, никто не держал - хватало ушедших искать лучшую жизнь и вольницу. Только вот, мало что о них после этого было слышно….
Тем временем суд подходил к концу. Пчелкина никто особо не обвинял, но и жалеть не пытался. Пора было подводить итог. Авдеев попросил слово.
- Думаю, всем все ясно и так. Пчелкин нарушил наш закон и должен нести ответственность. Хорошо, что мы его вовремя остановили, и он не натворил еще больше дел. Поэтому считаю, что Пчелкина надо изгнать из нашей коммуны и пусть идет туда, куда хочет. Сейчас уже не те времена, когда можно было запросто пропасть. Возможно, это послужит ему хорошим уроком и он, наконец, возьмется за голову. У меня всё.
Как и ожидалось, суд решил изгнать Кольку. Ему выдали сухпаек на два дня, бутыль воды и старый автомат с двумя рожками. Уже к обеду за его спиной захлопнулись двери Цитадели. Теперь его дорога навсегда разошлась с бывшими товарищами…
Когда все уже расходились, Авдеева отозвал Мухеич и сообщил, что приходил человечек от «жириковских» и передал просьбу о срочной встрече. Авдеев предполагал, о чем пойдет речь, но в восторге от предстоящего разговора не был.