Яков, соратник Боруха-Пинхуса
В факсимильном альманахе "Каторга и ссылка" (№1 за 1924 год), куда я зашел совсем по другому поводу, наткнулся на совершенно замечательное письмо некоего Якова Калмансона - малоизвестного еврея-революционера, киевского уроженца, сначала народовольца, затем марксиста-плехановца. Человек получил медицинское образование в Цюрихе, но тем не менее вернулся в Россию - освобождать угнетенный русский народ (соплеменники не интересовали этого истинного революционера в принципе).
Вернулся, зная, что работать там по специальности не получится (Российская империя, невзирая на катастрофическую нехватку врачей, не признавала заграничных медицинских дипломов). Его, конечно, сразу арестовали и сослали в Могилев. И вот сидит человек в Могилеве, перебивается с хлеба на воду, а на дворе - май 1905-го, то есть уже после Кишиневского погрома, но еще до осенней волны массовых убийств и избиений беззащитного еврейского населения по следам высочайшего Октябрьского манифеста о свободах (понятого православными как право свободно убивать и насиловать).
Сидит он, стало быть, в этом скучнейшем Могилеве и пишет брату, в том числе, следующее:
"Всё теперь так сплелось, что личная судьба отдельного человека тесно связывается с судьбой исторических фактов. Вот и мы, например, не знаем, как нам быть. Заграничный паспорт у меня в кармане, надо бы ехать (не для прогулки, а для хлеба), а уезжать смерть не хочется, всё думается, авось вскорости откроются здесь перспективы, ждёшь, ждёшь и.... дожидаешься житомирского погрома".
Конец цитаты.
Все-таки левые идеологии начисто лишают людей не только совести, заменяя ее извращенным античеловеческим суррогатом, но и разума, способности реально оценивать события. Думаете, после жутчайшего вала погромов, прокатившегося по городам и местечкам черты оседлости всего несколько месяцев спустя, этот герой-революционер изменился в части блаженного ожидания "перспектив", которые "авось откроются"?
Как бы ни так! Уехал с семьей только зимой 1906-го, когда соратник по партии Борух-Пинхус (он же Павел Борисович) Аксельрод вызвал его в Женеву - ухаживать за своей умирающей супругой. Что, конечно, не помогло - от чахотки в те времена не выздоравливали. Схоронив жену партайгеноссе, Калмансон вознамерился было снова вернуться в маму-Рашу, но тут уже встала на дыбы его собственная спутница жизни. Сошлись на компромиссе - переезде в близкую по духу и территории православную Болгарию, где швейцарские дипломы благоразумно признавались. Там выходец из еврейства и помер в 1907 году - от инфаркта, в возрасте 48 лет.
Сколько их, таких вот недотёпистых судеб, было в те времена, и сколько было потом... И сколько их сейчас, прости Господи, путается под нашими ногами... И, главное, ничего не меняется! Всё так же наплевать им на собственный народ, из которого вышли, хотя в другой так и не вошли. Всё так же думается им: авось вскорости "откроются перспективы". Всё так же ждут, и ждут, и ждут. И всё так же дожидаются в итоге погрома - житомирского, бруклинского, лионского, варшавского, голливудского, брюссельского, питерского...
Когда уже эта предательская, бесплодная, бессовестная масса выходцев-выползков исчезнет с лица земли, полностью растворясь в неразличимой, лишенной индивидуальности, презирающей традицию массе не помнящих родства?