ПРИЗНАНИЕ ДАРИНА ГОРДИ
Мастер эд-Рамани сидел на тонком ковре посреди своей убогой хижины и, пыхтя любимой трубкой кости морского буйвола, перелистывал толстый фолиант по космической магии. За спиной его находилось полтора десятка простых деревянных полок, уставленных множеством всевозможного вида бутылочек, коробочек, шкатулок и кожаных мешочков - мало кто знал, для чего могут предназначаться содержащиеся в них магические зелья и порошки, однако каждый, кто хоть раз посещал скромную обитель старца, твердо верил в их огромную силу. Силу, опасную своей неизведанностью. И посему каждый житель Лан-Тарма (в том числе и градоначальник ид-Корн-Арис) мечтал о том, чтоб ему никогда не пришлось на себе испытать действия волшебных снадобий Мастера эд-Рамани.
По левую руку от Мастера располагался книжный шкаф, в котором находилось несколько книг в кожаных переплетах, скрепленных золотыми защелками. Если б какой-нибудь горожанин открыл бы одну из этих книг, то, как бы он ни был грамотен, ему не удалось бы понять ни слова, поскольку все эти книги были написаны на древнейших языках Планеты и содержали тексты магических трактатов и сборники заклинаний, читать и понимать смысл которых мог только великий Мастер эд-Рамани. Никакой житель Лан-Тарма не пожелал бы находиться рядом с Мастером в тот момент, когда бы он вслух читал свои магические заклинания, поскольку его книги навлекали на горожан неописуемый ужас сродни религиозному.
Тем не менее, Мастер эд-Рамани был необычайно мудр, и не было в Лан-Тарме ни одного жителя, не любившего Мастера за его мудрость, равно как не было и дня, чтобы никто из горожан не обратился к эд-Рамани за добрым советом.
Так и сейчас, холщовые занавеси, прикрывающие вход в хижину Мастера, заколыхались, и внутрь вошел, чуть наклонившись, высокий человек в легких кожаных доспехах. Дарин Горди - а именно так звали вошедшего воина - не поприветствовал старца, а молча уселся напротив него и затих, вдыхая сладковатый аромат дыма, исходивший из костяной трубки Мастера. И дело не в том, что Дарин был неучтив и невежлив, просто в хижине мудреца существовал неписаный закон - если ты пришел в гости к эд-Рамани, то сиди тихо и жди, пока Мастер сам не начнет разговор. А начать он его может тогда, когда посчитает нужным.
И Дарин сидел и терпеливо ждал, а старец молча курил и как ни в чем не бывало перелистывал страницы своего фолианта. И выбора у Дарина сейчас не было никакого, потому что встать и уйти, не дождавшись, пока к нему обратится Мастер, означало лишь навсегда закрыть за собой двери в убогую хижину мудреца.
С чем пришел? - пронеслось у Дарина в голове. Это был не внутренний голос и не игра воображения. Просто Мастер так разговаривал с людьми - не открывая рта, мысленно - к чему Дарин уже давно привык.
- Мастер, - начал он, - я влюблен в одну женщину.
Это прекрасно.
- Но она не может быть со мной.
Хочешь, я приворожу ее для тебя?
Дарин помотал головой.
- Нет, Мастер. Во-первых, это было бы подло и нечестно. А во-вторых… мне кажется, что она могла бы меня любить. Вполне могла бы. Я… чувствую между ней и мной какую-то очень тесную связь. Но… я думаю, что она любит другого человека. И именно это мешает мне. Именно это.
Хочешь, я отправлю его в Каррас? Навсегда?
- О, Мастер, - усмехнулся Дарин и погладил эфес своего короткого меча. - Я могу сделать это и без применения оккультных сил. И поверь мне, я бы так и поступил, если бы тот человек оказался негодяем или плутом. Но…
Он не такой, - продолжил его мысль эд-Рамани.
- Добропорядочный и честный горожанин. Я не имею никакого морального права его убивать. Я хочу… чтобы женщина, которую я люблю, сама приняла решение.
Так спроси ее.
- Не могу.
Боишься отказа?
- Ни в коем случае! - твердо возразил Дарин Горди. - Я боюсь не этого. Я боюсь того, что своим вопросом я вмешаюсь в ее самосознание. Я боюсь, что она начнет сомневаться. И та часть ее жизни, которую она построила с другим человеком, может рухнуть, рухнуть навсегда. А я… смогу ли я восполнить утраченную потерю? Вернее, сможет ли она принять то, что могу подарить ей я? Я боюсь, Мастер, что она может потерять все, ничего не получив взамен.
Да, беда…- прокряхтел старик, да так, что Дарину показалось, что эд-Рамани думает не о его проблеме, а о чем-то своем.
- Но ведь за любовь нужно бороться?
Да, нужно.
- С кем мне бороться, Мастер?
Ну не со мной же.
- А с кем тогда? - Дарин становился навязчив.
А что, разве так много участников во всей этой истории?
Голос Мастера становился все более размытым и тихим, и Дарин понял, что эд-Рамани уходит в транс. Тело мудреца приобрело некую полупрозрачность и слегка приподнялось над поверхностью пола. Дарин понял, что ему пора уходить.
Дарин Горди в одиночестве скакал по бескрайней пустыне. И неважно, что над ним нависали десятки трехэтажных домов, неважно, что в воздухе висел гомон прохожих людей, изредка прорезаемый выкриками уличных торговцев. Дарин скакал по пустыне, ибо в мыслях своих он был один, и не было рядом никого и ничего, что могло бы отвлечь его от собственных раздумий. Всеми силами своего истерзанного разума он пытался понять, кто тот человек, с которым ему предстоит схватиться в смертельной схватке за свою любовь. Дарин лихорадочно прокручивал в голове все новые и новые лица знакомых и малознакомых людей, и меч его терпеливо покачивался на поясе.
А что, разве так много участников во всей этой истории?
Дарин едва заметно улыбнулся. Он понял. Он давно это понимал, но, видимо, просто не мог набраться смелости, чтобы признаться себе в том, что он понимает.
Дарин вошел в свою полутемную каморку на третьем этаже, которую он снимал за умеренную плату у городского швейных дел мастера по имени Сардиан, и уверенным шагом направился к небольшому личному сундучку, прикованному коровьей цепью к железному крюку, намертво вколоченному в брусчатую стену комнаты. Секунду поковырявшись в замке маленьким ключом, Дарин приподнял крышку сундучка и извлек оттуда внушительных размеров кошель с золотыми монетами.
Высыпав все монеты на исцарапанную поверхность стола, Дарин разделил их на две неравные кучки. Большую кучку он ссыпал обратно в кошель, меньшую же - разделил на две равные половины и поместил, соответственно, в правый и левый карманы на своем широком кожаном поясе.
Затем он приоткрыл ящик своего дубового стола, вытащил чернильницу, лист пожелтевшей бумаги, и, не раздумывая, принялся писать.
Он писал стихотворение. Писал как мог. Писал так, как подсказывало ему сердце, скованное непоколебимой плотью стального тела.
Это было самое длинное признание, которое ему приходилось делать. Двадцать четыре строки из самых глубоких закоулков его загубленной души.
Перед тем как написать последнюю строфу, Дарин прижал грубые пальцы к разболевшимся глазам и минуту сидел так, не шевелясь. Затем веки его приоткрылись, и он нацарапал последние строки своего творения.
Ak Noilen fortern iskaliia
Ak kidian Littren ono Garte naskaliia
Si kilte Ja fanwan gattrea biltinione retaliia
Nakria liminterna bogandi starria
Darien Ghordey
[ И ночь исчезла навсегда,
И вечный полдень воцарился над землей
С тех пор, как я изобразил твой сияющий лик
На бескрайнем холсте синего небосклона ]
Закончив писать, Дарин подошел к небольшому запыленному зеркалу, висящему на дальней стене комнаты, и долго смотрел в собственные насмешливые глаза. На земле был только один человек, с которым стоило бороться за свою любовь. И этот человек сейчас смотрел на него с той стороны зеркала.
Он решил поступить так, как поступил бы на его месте каждый воин - просто отпустить ее. А для этого, как ни парадоксально это звучало, нужно было перебороть в себе воина.
Он мог бы запросто задушить в себе свою любовь. Затолкать ее в самый темный уголок своего сердца и забыть о ней. Но что-то подсказывало ему, что он должен сделать по-другому.
И он решил развеять ее по Вселенной.
На деньги из правого кармана Дарин приобрел в канцелярской лавке две сотни желтых бумажных листов, большую бутыль лучших чернил и три десятка гусиных перьев. На деньги из левого - нанял десятерых грамотных горожан, готовых трудиться целую ночь.
Уже к утру следующего дня на столе Дарина Горди лежало двести экземпляров его собственного признания. Адресованное никому оно должно было выполнить свою миссию - растворить часть души Дарина в пыльном воздухе Лан-Тарма, а затем уйти в небытие.
Дарин стремительно скакал по бескрайней пустыне и с остервенением разбрасывал в стороны желтые обрывки собственной любви. Он ничего не соображал, и мысли его были пусты, словно карман уличного оборванца.
Очнулся он лишь когда выбросил в воздух последний лист с собственным признанием. Медленно Дарин развернул лошадь и направился к дому.
- Вам письмо, - произнес портной Сардиан и всучил ему в вялые руки небольшой конверт.
Дарин узнал отправителя письма по едва ощутимому аромату духов, исходившему от конверта.