Пункт 1. Какого-то цензурного оформленного анализа у меня как у организатора по итогам 1 и 2 сезона нет. Но выводы, безусловно, есть, только несформулированные.
Группа игры. 1.1. Инструмент, которым недопользовались. Группа "ВК".
Изначально планировалось, что группа станет общим "коллективным бессознательным", хранилищем истории и ментальной связи персонажей. Идея хорошая, и я из нее еще что-нибудь когда-нибудь выжму.
У Тореадоров группа жила, и это было... действительно, помогало. Она полна странного и эстетского. Отдельное спасибо всем, кто помогал в ее наполнении своим чувством прекрасного, особенно - стихами. Иногда вставляло весьма неплохо. Через группу я могла очень опосредовано и метафорично, но все же - общаться в тот момент, когда мой персонаж оказался в полной изоляции. И после того, как персонажа не стало.
Начальное наполнение было взято из мануала по VhM, все остальное - личные художественно-визуальные зарисовки игроков.
Из группы.
Мы «вырожденцы», «художники», «позеры», «гедонисты»... Мы - те, о ком говорят и кем восхищаются. Мы элегантны и напыщенны, умны и кичливы, мечтательны и распущены.
Мы перфекционисты в области эстетства. Мы фанатики искусства. Мы - хранилище страсти и красоты этого мира.
Слабости?
Нет сильнее искушения, чем прикоснуться к Прекрасному. Мы смотрим, слышим и дышим Прекрасным. Мы зависим от него в любом обличье - красивой ли картины или прекрасного смертного. В смерти ради Восхищения есть больше смысла, чем в существовании без него.
Что течет по нашим венам?
...вечность...
Камарилья?
А почему бы и нет. Высшее общество - это прекрасно. Вентру им управляют, а мы украшаем.
Идеально.
Дом, родной дом.
Удобный и красивый. Просторные мансарды бедных художников: вой ветра лунными ночами, краски масляной краски на обеденном столе, который давно уже не обеденный, эскизы, набросанные прямо на обшарпанных стенах в порыве вдохновения... Или шикарные апартаменты - с лепниной, хрустальными люстрами, пушистыми коврами и паркетом для танцев, обязательно с паркетом!, и с тайными уголками, в которых можно расслышать призрачное эхо взволнованных влюбленных голосов, оставшееся после пышного ночного раута...
Дом, родной дом...
Пункт 2. Будет больше больше игроцкого и художественного. "Городская зарница" на каком-то этапе выжрала мозг и нервы до пепелища - вот и поиграли в "ролевочку-боевочку".
2.1. Работа со вводными. Задумка была проста: играем в Сира и Творение. Поэтому ты пишешь вводную мне, а я - тебе. Именно в разрезе ключевых для связки "С-Т" значений: творение узнает о своей жизни до становления и момент самого становления от Сира, после чего присылает ему пару ключевых событий из совместной не-жизни после становления (схему можно использовать в любом сеттинге при похожем раскладе).
Полученная вводная стала для хорошим полем: я увидела персонажа глазами партнера. И в этой оболочке поселились демоны, которые через пару недель развернулись, как лопнувшая спираль в советском будильнике. Наш будильник после этого сломался.
Немного о персонаже: эта бешеная деваха - такая бешеная. Не знаю, чего там намешалось перед игрой, но образ склеился-сложился, получил свою логику развития и жил сам по себе, сметая и круша очень многое. "Александра, которая разрушает миры". Да, два мира были в порошок.
2.2. Вводная для меня (авторская пунктуация и орфография сохранены).
Нет, она не была отмечена божественной искрой, пламя разгорелось позже. Нет, она не была наделена тайным знанием, она отвоевывала его у мира. Пожалуй она лишь умела видеть, слышать и чувствовать, как, впрочем, многие другие крестьянские девушки из окрестностей Делфта. Да, не стоит морщиться, мой друг, твоя сестра была обычной крестьянкой, хотя... ты же знаешь, что в этом мире нет ничего обычного.
Ветер перемен дует всегда, ты не знаешь, где он берет начало, на западе или на востоке, в предгорьях Альп или в дремучих лесах Уэльса. Тогда вся Европа была объята ветром перемен. Он играл в волосах королев, раздувал знамена королей, подхватывал людей как осеннюю листву, бросал, ломал, обволакивал... Не смогла укрыться и она.
Однажды утром в Делфт пришла хрупкая светловолосая девушка с небольшим льняным узлом в руках. Она, подхваченная безумным ветром, металась по купеческим рядам и обивала пороги состоятельных горожан в надежде найти работу и она нашла бы ее так или иначе, но в тот день у ветра было особо игривое настроение. Лишь когда столкнулись на грязной улице старуха, несущая вяленую баранью ногу, и наивная сельская девчонка, он хохоча умчался прочь. Да, прости, порой мне сложно себя сдержать, давай опустим метафоры. В тот день она устроилась в услужение к господину Вермееру, ты должен помнить его, ведь так? Старая экономка уже не справлялась с работой и молодая служанка нашла себе место, кровать, еду и несколько медяков, а кроме того свою судьбу. Хозяин с супругой любили порядок, а она была рада стараться. Рубашки и простыни, котлы и горшки, мётлы и щётки, вот с кем общалась твоя сестра, пока ты давал концерты и посещал балы. И ты знаешь она справлялась, она не боялась любой работы, как не боится ее и сейчас. Она поддерживала порядок и чистоту во всем доме кроме одной комнаты на чердаке, ключи от которой были только у мастера.
Однажды он пригласил ее наверх и попросил помыть окна, именно в тот день она впервые увидела мастерскую настоящего художника. Пожалуй именно тогда затлел огонь, пламя которого обожгло многих в последующие годы и века. Она искала любой предлог, чтобы оказаться на чердаке, увидеть, как солнечные лучи преломляются через мутные стекла витражей, понять, как невзрачный холст превращается в шедевр, почувствовать близость к чуду. Хозяин не был глупым человеком, он видел все, а быть может и понимал. Ян добавил ей работы, он показал как растирать в порошок жженую кость и стекло, как смешиваются порошки и наполняются колбы. Такой я увидел ее впервые. Увлеченная, светящаяся, она склонилась над агатовой плитой и уверенно двигала массивным курантом, который казался столь нелепым в ее тонкой руке. Вермеер писал мой портрет, да ты видел его над камином, это творение счастливо миновало все каталоги, выставки, экспозиции... Не о том речь, эта девочка чем-то зацепила меня, но тогда я и сам не смог бы сказать - чем.
Дул ветер, я долгое время не видел ее, для меня прошел день, для нее - годы. Однажды я остановился у Вермеера, будучи проездом на пути в Гаагу и не увидел ее. Я не хотел быть назойливым, но все же поинтересовался, где нынче его прежняя служанка. "Уволена",- кратко ответил Ян и постарался сменить тему. Потребовалось немало усилий, чтобы отыскать ее след, но у меня было время и были деньги. Я услышал то, что ждал - она начала писать, поначалу помогая мастеру, позже воруя холсты и краски, но, думается мне - это лишь забавляло ее хозяина. Настоящей же причиной было то, что увядающая красота госпожи Вермеер не могла более находиться в тени распускающегося бутона розы. Слухи, сплетни, грязь...
Я нашел ее на окраине Делфта, в крепком, но небогатом доме, где теперь находилась ее мастерская. Ее мастерская. Будучи женщиной, она не могла вступить в цех и анонимно работала на гильдию св.Луки, а они этим пользовались, тщеславные ублюдки. Я не мог и не должен был вмешиваться, но тем не менее я навещал ее так часто, как только мог. Я приходил в маске, но каждый раз, когда я появлялся, спустя день, неделю, месяц, в дорожном плаще или вышитом золотом камзоле, я знал, что она узнает меня, что она чует... Мы молчали, я смотрел на те ее творения, что никогда не будут проданы, на те ее работы, что будут подписаны чужим именем. Я часами мог любоваться на режущую нежность и возмутительную дикость ее мазков, на ломанные линии и плавные разводы, я оживал, впитывая все цвета, которые она переносила с палитры на холст. Каждый раз я оставлял скромный кошель с монетами, все что я мог сделать для нее тогда...
В Делфте меня не было довольно долго, я мотался по объятой войной Европе, побывал в Новом Свете. Я искал музу, отчетливо осознавая, что уже нашел ее. Этот мир полон парадоксов, Виктор... Война разрушает все, что мы создаем, почти все. Когда человек голоден, он продаст что угодно в обмен на черствый хлеб. Когда ему холодно, он будет топить печь полотнами. Когда он в ярости, он не услышит музыки иной, чем мерный бой маршевых барабанов. Все гильдии художников были в упадке, я узнал о смерти Вермеера, Рембрандта, золотой век кончался. А после войны ветер принес чуму... Я нашел ее в том же доме на городской окраине, он выглядел жутко в свете горящих костров, на фоне сваленных в кучу тел. Она была жива, еще жива. От прежнего порядка не осталось и следа, мебель сломана и сожжена, ступы и мольберты разбросаны. Красок здесь давно не было. Но она, бледная, кашляющая, в грязной рубахе, пропитанной потом, продолжала писать, писать углём, на полу, стенах, обломках перекрытий. И эти картины были по прежнему прекрасны, завораживающе прекрасны... Той ночью она впервые увидела меня без маски.
- Здравствуй.
- Здравствуй, зачем ты здесь?
- Я принес тебе дар.
-Что это? Кошель с монетами?
- Нет, это нечто большее чем жизнь, Александра.
- Откуда ты знаешь моё имя?
- Мне пел его ветер.
2.3. Вводная от меня (остапа понесло, текст разбит аж на 3 части).
2.3.1. Калейдоскоп Маскарада. Узор 1. Матильда
Ее признавали еще не взошедшей звездой Парижа. Через пару месяцев она станет богиней маленького пантеона, повелительницей мод и сердец. Прекрасная Матильда заставила забыть о Прекрасной Елене всех, кто знал первую лично, а вторую - только по учебникам истории.
Юна, очаровательна, легка и обаятельна, она должна была провести последние месяцы перед сезоном в путешествиях по Европе - повидать мир, набраться впечатлений и сил перед тем, как тяжелая корона первой завидной невесты Парижа ляжет на ее огненные кудри. Отец ее, человек не последний в этом мире, просил хорошего друга сопровождать дочь в путешествии, тем более что у товарища была на воспитании юная племянница, о которой в городе ходили хоть сбивчивые и размытые, но исключительно положительные отзывы. Друг не отказал. Троица быстро договорилась, ведь все они говорили на языке Искусства и Прекрасного.
Это был действительно веселый и приятный вояж. Жизнь просыпалась в первых сумерках и закипала в синем бархате ночи: лучшие музеи, театры, картинные галереи, званые вечера и банкеты, фуршеты и приемы, только отборное общество. И самое дорогое украшение путешествия - идеальная Матильда.
Быть рядом с чудом хотели все, попадать под лучи обаяния и греться в потоках внимания. Как кошки, радовались, когда им доставались порция ласки и поглаживания за ушком. А снобы и сухари, не способные поддаваться порывам прекрасного, сдавали крепости и опускали мосты перед широким кругозором и природным умом девушки.
Но ты не сноб и не сухарь. Ты умеешь отдавать себя Красоте.
Она прекрасна.
Она прекрасна, жаль, что смертна.
Она прекрасна, такая красота не может умереть.
Она прекрасна, она достойна Вечности.
Она прекрасна, Вечность достойна ее.
По возвращению в Париж семья Матильды принимала нас в загородной резиденции как дорогих гостей. Мы действительно дорого им обошлись.
Матильда много времени проводила в будуаре. Мы увидели еще одну грань алмаза - стремление к порядку вплоть до педантизма. Каждый фарфоровый херувимчик стоял на своем мете, и она замечала, если пудреница на трюмо была подвинута хотя бы чуть-чуть. Еще она любила лежать на софе перед огромным окном, раскидывая километры своих невозможных волос по подушкам, и щуриться на солнце. Любила перебирать сокровища, которые хранились в этой огромной шкатулке, и могла днями не выходить из этих странных чертогов памяти…
Скрип двери - настолько легкий, что люди его не слышат. А ты слышишь. Лунный свет выхватывает прожектором черно-белые миллионы безделушек, и софу, на которой лежит рыжая. Ее волосы - пламя даже в свете луны. Ее рука - на своем месте, небрежно закинута на изогнутую спинку кушетки. И вся она - грациозна как спящая кошка.
Вперед, сквозь экспонаты странного музея к ней, к новой жемчужине твоего вечно прекрасного существования, через сувениры, которые хранят почти всю ее жизнь. Среди них и те, которые она привезла из нашего путешествия. Рыжая не раз нам их показывала, любуясь идеальным построением - маленькие солдаты, которые хранят ее память о нашем знакомстве. Вот этот столик.
Хруст. Взгляд. Побрякушки валяются на полированной поверхности стола, часть лежит на полу, будто их небрежно смахнула чья-то легкая рука. Да, окликать прекрасную Матильду смысла уже нет. Она больше не принадлежит ни Жизни, ни Вечности.
У тебя была и есть только я.
2.3.2. Калейдоскоп Маскарада. Узор 2. Любовь в ночи
«Любовь в ночи, любовь в ночи…» - помнится, так писал старик Фицджеральд. Интересно, он сам пробовал насладиться этими словами на разных языках? И какой ему самому понравился, какую любовь и какую ночь выбрал бы Фрэнсис для себя? Ночь английская казалась ему самой теплой и самой тихой, с невесомейшей и прозрачнейшей россыпью звезд. Английская любовь выглядела наиболее хрупкой и романтичной: белое платье, смутно различимое лицо и глаза как светлые озерца. А от рассказа о французской Фрэнси отказался, сославшись на то, что его герой не готов потратить столько слов на ее описание.
Но на каком языке ни говори, от слов не поменялось бы ничего. Он там был, рядом с Вэлом, прохаживаясь по набережной и, может, даже задев его плечом в толпе, да, он был. Правда, тогда они не были знакомы - лишь столетие спустя он прочитал об этом мальчишке, и вспомнил и его и тот вечер. Вечер, когда звезды соревновались по яркости с фонарями, когда везде и всюду творилась любовь. Старина Фрэнсис все описал очень правдиво, и он может подтвердить каждое из этих слов: от кафе на открытом воздухе, пестревших платьями только-только из Парижа, струился сладкий, пронзительный аромат цветов, шартреза, свежезаваренного черного кофе и сигарет, к которому примешивался еле улавливаемый другой аромат - таинственный, волнующий аромат любви. Над белыми столиками руки касались рук со сверкавшими драгоценностями. Нарядные платья и белоснежные пластроны покачивались в такт; зажженные спички, чуть дрожащие, подносились к неспешно раскуриваемым сигаретам...
"На кого записан столик?"
"На... На мистера
Нейла, Тэда"
"Прошу вас, лучшие места сегодня всецело ваши".
Это началось странно - невеселые шутки о том, в каком ресторанчике на Ривьере лучшие стейки с кровью и самые трогательные джаз-бенды, шутки о том, что можно хоть иногда проводить время вдвоем и "по-человечески"...
Сегодня в ресторанчике, чей шеф-повар не скупится на кровь и мясо, где звучит самая нежная музыка, сегодня здесь вечность встречается с вечностью.
Сколько завтраков, обедов и ужинов уже случилось, а руки зачем-то дрожат, и дрожат лепестки пушистой розы, сгоняя прозрачные капли или росы, или чьих-то далеких слез. Руки дрожат, поправляя воротник белоснежной сорочки, подстраивая его идеально под воротник пиджака. Пуговицы - все на месте, расстегнуть... Или лучше нет, застегнуть обратно. Приборы, столовые приборы лежат недостаточно ровно, немного замялась скатерть, расправить.
"Мистер?"
"Вина. Пока только вина - самого лучшего. Самого красного. Давайте самого красного"
"Отличный выбор!"
Мелодии лились, лилось вино, лилась любовь, лились тела в танцах, кружа меж столиками. Лилось время, и его течение ощущалось, кажется, самой кожей. Лился ночной синий шелк, уступая место утреннему оранжевому атласу, и этот атлас почему-то оказывался в бокале, а бокал наполнялся сам собой... Роза была не против, и не против был официант, и соседние пустые столики, и безмолвная сцена.
Утренние сонные улицы затягивались одеялом тумана, говоря - нет, еще рано, еще слишком рано, мы хотим спать дальше. Окна номера в отеле не пропускали ни туман, ни лучи солнца, ничего. На столике у кровати пахла записка, так же, как забытая в ресторане роза, чем-то неуловимым и свежим.
«Сегодня все дышит ею! Я знаю, ты чувствуешь, ты не можешь этого не чувствовать! Какое прекрасное ощущение, наслаждайся им! Это любовь, это что-то, наконец, настоящее и навсегда, это навечно! P.S. Не обижайся за ужин, надеюсь, тебе там было занятно. P.P.S. Его зовут Пьер, очаровательно, просто очаровательно!!!!!».
Вечная любовь продлилась три недели. Остаток мая и еще месяцев пять понадобились ей, чтобы залечить раны от столь горькой потери - дольше всего, как ему сообщили, она провела на Тибете в обществе просветленных лам. Куда пропал еще месяц, так и осталось неясным, но в поместье она вернулась в начале сырого ноября.
И тогда он услышал, как снова заиграли где-то вдалеке новые мелодии печальных оркестров...
2.3.3. Калейдоскоп Маскарада. Узор 3. Чудовище
Дом на окраине выглядел жутко в свете луны и звезд, на фоне скрюченных деревьев и валежника, похожих на сваленные в кучу тела. Местные старались обходить особняк, перешептываясь, рисуя страшные картины внутреннего убранства. Они ошибались в одном - хозяева не жили в сырых склепах, оставляя их своим частым недолгим гостям, сами же предпочитали апартаменты, достойные королей и королев.
Паркет, сотни пластинок: от дуба и бука до экзотичного чефраза, инкрустация перламутром; стены в нитях чистого золота аксамита и глазета (ручной узор, труд многих мастериц); мебель, только лучшие образцы от признанных мастеров - были сломаны, сожжены, разорваны, разбиты. Ступы и мольберты разбросаны, красок здесь давно уже не было. Время начинает рябить, и видно, как она, бледная, кашляющая, писала углем… вот валяется обугленная ножка чайного столика Годдарта, а на стене, за сорванным золотым лоскутом обивки - черная кривая, которой сгоревшее дерево подарило жизнь, ломаная линия захлебывающегося сердца. Она ломала, сдирала, крошила, отрывала зубами, разбивала, и писала, писала, писала углем и кровью на стенах, обломках перекрытий, на развороченном паркете и потолке.
Обломки рамы еще удерживали куски стекла, они скалились в ночь, в опушку леса, хотели уберечь и защитить. За окном ветер пел на флейте невесомое имя, которое растворялось в чужом воздухе. Неубережённое.
Давно это было. Было-стало так, что старики начали рассказывали внукам страшные сказки, сначала - про падеж скотины. Потом про то, как дети в лесу стали пропадать, и взрослые, сначала девки да бабы, после - и мужики здоровые… А скоро и вовсе перестали баять, чтобы лихо к ночи не тревожить, только в сумерках в лес никто не совался. А что там было, на самом деле-то… Много времени прошло. Кто сейчас знает, кто помнит, кто видел?
Через неделю после старта я уехала в отпуск. Игра продолжалась. Слова ежедневно преодолевали по 4 тыс.кэмэ между городами.
Наше высокое небо в решетку
Низко ложится в усталые плечи.
Больше не хочется быть демиургом,
Жарко горят освященные печи.
Чьи-то готические устремленья:
Шпили и иглы на крышах - вверх, к Богу,
Крепко сшивают столетий полотна.
А Люцифер нам спешит на подмогу.
Наше высокое небо в решетку,
В золото прутьев беспечности вечной,
Птицами песни слагаем о жизни,
Той, что не будет вовек человечной.
Санкт-Петербург, Стокгольм, Таллин.
Слова, фото - мои
Пункт 3. Самый выжный во всем этом отчете.
Благодарности.
Антон. Алексей. Александр.
Спасибо.
Андрей.
Спасибо.
Как-то так...
...а ты на что готов ради этого?