...и Кишинева зелень мне близка...)
...вчера ночью был забавный разговор. Общался с девчонушкой из Кишинева.
Разговор неторопливо продолжался далеко заполночь, и был приятен участникам, примерно так же, как, допустим, добрая многочасовая встреча за общим столом. Возможно, так и было бы, не существуй в то время некоего несколькосоткилометрового расстояния между абонентами.
Как я уже сказал, разговор был неторопливым, дружеским и ни к чему не обязывающим. Пился чай, кушались пряники. И по ходу дела...
По ходу дела я просматривал интересности столицы Молдавии.
Откровение было и у меня. В том, что Кишинев меньше Одессы. По всякому меньше. И жителей там не больше 800 тысяч. И в длину город чуть больше семнадцати километров (против одесских тридцати с гаком).
Как-то всю жизнь считал, что Кишинев большой. С большими парковыми зонами между районами.
А тут...
В общем, наткнулся я на кишиневскую монументальную аллею классиков.
И нашел в ней, что при всем радостном отношении кишиневцев к поэту, памятник 19 века стоит, и не смотря на различные угрозы, довольно неплохо себя чувствует.
А было то!
Горячий африканский парень, 22 лет, высланный из холодного Санкт-Петербурга в Кишинев, ожидая от родственного юга похожего темперамента, был озадачен откровенным вакуумом творческого бомонда. А поскольку, сам был горячих кровей, то долго выдержать такое положение дел был не в силах.
...И началось!...
Мужья плакали, девы краснели и бледнели, чиновники хмурились. И только довольно близкие друзья поэта, губернатор Инзов (поговаривали, что Инзов был незаконнорожденным сыном самого Павла I), да не менее известный литератор Филипп Вигель, тоже состоявший на государственной службе, откровенно посмеивались, снисходительно воспринимая выходки молодого повесы.
Сколько раз Сашу Пушкина бивали за похождения, сколько раз выкидывали из трактиров за несвойственное привычной провинциальной жизни поведение, мало кто знает. Донжуанский список сохранил лишь некоторые имена кишиневских любовниц Александра Сергеевича.
Известный факт заключения Инзовым Пушкина "в темницу", распиаренный в советское время как издевательство царского режима над свободолюбивым поэтом, тоже было желанием близкого друга... спасти поэта от дуэли. "Сижу за решеткой в темнице сырой" - навсегда осталось вписанным золотыми буквами в кишиневский период жизни поэта.
Но дичайшая скука и болезнь, лечение которой потребовало срочного путешествия Пушкина на Кавказ, нешуточно начали одолевать Сашу.
И Инзов обратился к недавно назначенному губернатору Воронцову принять "опального" вольнолюбивого и любвеобильного поэта в молодой и намного более темпераментный черноморский город. Ходатайство перед царем возымело действие, Воронцов поручился (конечно, на свою голову тоже) и Саша Пушкин, вздохнув намного более свободно, перебирается в Одессу, наградив кишиневцев (и Филиппа Вигеля, за одно) за свое долготерпение и обиды милым стишком "Проклятый город Кишинев".
Где они, обидчики Саши Пушкина? А стих жив, и даже через 187 лет отрисовывает столицу Бессарабии забавным нетолерантным светом.
Проклятый город Кишенев!
Тебя бранить язык устанет.
Когда-нибудь на грешный кров
Твоих запачканных домов
Небесный гром конечно грянет,
И - не найду твоих следов!
Падут, погибнут пламенея,
И пестрый дом Варфоломея
И лавки грязные жидов:
Так, если верить Моисею,
Погиб несчастливый Содом.
Но с этим милым городком
Я Кишенев равнять не смею,
Я слишком с библией знаком,
И к лести вовсе не привычен.
Содом, ты знаешь, был отличен
Не только вежливым грехом,
Но просвещением, пирами,
Гостеприимными домами
И красотой нестрогих дев!
Как жаль, что ранними громами
Его сразил Еговы гнев!
В блистательном разврате света,
Хранимый богом человек
И член верховного совета,
Провел бы я смиренно век
В Париже ветхого завета!
Но в Кишиневе, знаешь сам,
Нельзя найти ни милых дам,
Ни сводни, ни книгопродавца.-
Жалею о твоей судьбе!
Не знаю, придут ли к тебе
Под вечер милых три красавца;
Однако ж кое-как, мой друг,
Лишь только будет мне досуг,
Явлюся я перед тобою;
Тебе служить я буду рад -
Стихами, прозой, всей душою,
Но, Вигель - пощади мой зад!
...но чу!...
Черное море, свежий воздух, соблазнительные и намного более открытые девушки, да и приятное общество быстро покорили сердце поэта:
Я жил тогда в Одессе пыльной...
Там долго ясны небеса,
Там хлопотливо торг обильной
Свои подъемлет паруса;
Там всё Европой дышит, веет,
Всё блещет Югом и пестреет
Разнообразностью живой.
Язык Италии златой
Звучит по улице веселой,
Где ходит гордый славянин,
Француз, испанец, армянин,
И грек, и молдаван тяжелый,
И сын египетской земли,
Корсар в отставке, Морали.
Разговор неторопливо продолжался далеко заполночь, и был приятен участникам, примерно так же, как, допустим, добрая многочасовая встреча за общим столом. Возможно, так и было бы, не существуй в то время некоего несколькосоткилометрового расстояния между абонентами.
Как я уже сказал, разговор был неторопливым, дружеским и ни к чему не обязывающим. Пился чай, кушались пряники. И по ходу дела...
По ходу дела я просматривал интересности столицы Молдавии.
Откровение было и у меня. В том, что Кишинев меньше Одессы. По всякому меньше. И жителей там не больше 800 тысяч. И в длину город чуть больше семнадцати километров (против одесских тридцати с гаком).
Как-то всю жизнь считал, что Кишинев большой. С большими парковыми зонами между районами.
А тут...
В общем, наткнулся я на кишиневскую монументальную аллею классиков.
И нашел в ней, что при всем радостном отношении кишиневцев к поэту, памятник 19 века стоит, и не смотря на различные угрозы, довольно неплохо себя чувствует.
А было то!
Горячий африканский парень, 22 лет, высланный из холодного Санкт-Петербурга в Кишинев, ожидая от родственного юга похожего темперамента, был озадачен откровенным вакуумом творческого бомонда. А поскольку, сам был горячих кровей, то долго выдержать такое положение дел был не в силах.
...И началось!...
Мужья плакали, девы краснели и бледнели, чиновники хмурились. И только довольно близкие друзья поэта, губернатор Инзов (поговаривали, что Инзов был незаконнорожденным сыном самого Павла I), да не менее известный литератор Филипп Вигель, тоже состоявший на государственной службе, откровенно посмеивались, снисходительно воспринимая выходки молодого повесы.
Сколько раз Сашу Пушкина бивали за похождения, сколько раз выкидывали из трактиров за несвойственное привычной провинциальной жизни поведение, мало кто знает. Донжуанский список сохранил лишь некоторые имена кишиневских любовниц Александра Сергеевича.
Известный факт заключения Инзовым Пушкина "в темницу", распиаренный в советское время как издевательство царского режима над свободолюбивым поэтом, тоже было желанием близкого друга... спасти поэта от дуэли. "Сижу за решеткой в темнице сырой" - навсегда осталось вписанным золотыми буквами в кишиневский период жизни поэта.
Но дичайшая скука и болезнь, лечение которой потребовало срочного путешествия Пушкина на Кавказ, нешуточно начали одолевать Сашу.
И Инзов обратился к недавно назначенному губернатору Воронцову принять "опального" вольнолюбивого и любвеобильного поэта в молодой и намного более темпераментный черноморский город. Ходатайство перед царем возымело действие, Воронцов поручился (конечно, на свою голову тоже) и Саша Пушкин, вздохнув намного более свободно, перебирается в Одессу, наградив кишиневцев (и Филиппа Вигеля, за одно) за свое долготерпение и обиды милым стишком "Проклятый город Кишинев".
Где они, обидчики Саши Пушкина? А стих жив, и даже через 187 лет отрисовывает столицу Бессарабии забавным нетолерантным светом.
Проклятый город Кишенев!
Тебя бранить язык устанет.
Когда-нибудь на грешный кров
Твоих запачканных домов
Небесный гром конечно грянет,
И - не найду твоих следов!
Падут, погибнут пламенея,
И пестрый дом Варфоломея
И лавки грязные жидов:
Так, если верить Моисею,
Погиб несчастливый Содом.
Но с этим милым городком
Я Кишенев равнять не смею,
Я слишком с библией знаком,
И к лести вовсе не привычен.
Содом, ты знаешь, был отличен
Не только вежливым грехом,
Но просвещением, пирами,
Гостеприимными домами
И красотой нестрогих дев!
Как жаль, что ранними громами
Его сразил Еговы гнев!
В блистательном разврате света,
Хранимый богом человек
И член верховного совета,
Провел бы я смиренно век
В Париже ветхого завета!
Но в Кишиневе, знаешь сам,
Нельзя найти ни милых дам,
Ни сводни, ни книгопродавца.-
Жалею о твоей судьбе!
Не знаю, придут ли к тебе
Под вечер милых три красавца;
Однако ж кое-как, мой друг,
Лишь только будет мне досуг,
Явлюся я перед тобою;
Тебе служить я буду рад -
Стихами, прозой, всей душою,
Но, Вигель - пощади мой зад!
...но чу!...
Черное море, свежий воздух, соблазнительные и намного более открытые девушки, да и приятное общество быстро покорили сердце поэта:
Я жил тогда в Одессе пыльной...
Там долго ясны небеса,
Там хлопотливо торг обильной
Свои подъемлет паруса;
Там всё Европой дышит, веет,
Всё блещет Югом и пестреет
Разнообразностью живой.
Язык Италии златой
Звучит по улице веселой,
Где ходит гордый славянин,
Француз, испанец, армянин,
И грек, и молдаван тяжелый,
И сын египетской земли,
Корсар в отставке, Морали.