ФЕДЕРИКО НА КУБЕ
Альбом: Федерико на Кубе
СИРО БИАНЧИ РОСС / Фото РАМОН А ГОНСАЛЕСА и из архива
ИЗ ПОЭТОВ ВСЕГО МИРА ГАРСИА ЛОРКА, ПОЖАЛУЙ, САМЫЙ ИЗВЕСТНЫЙ НА КУБЕ. ОН ИЗВЕСТЕН И СВОИМИ ПРОИЗВЕДЕНИЯМИ, И ОБСТОЯТЕЛЬСТВАМИ ГИБЕЛИ. ЕГО ПОПУЛЯРНОСТИ СПОСОБСТВОВАЛ, НАВЕРНОЕ, И ТОТ ФАКТ, ЧТО ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ ТОМУ НАЗАД ОН ПРИЕЗЖАЛ В НАШУ СТРАНУ. О НЕКОТОРЫХ ПОДРОБНОСТЯХ, КАСАЮЩИХСЯ ЕГО ПРЕБЫВАНИЯ ЗДЕСЬ, МЫ УЗНАЕМ ЛИШЬ СЕЙЧАС.
Куба,- тина и стон
берегового зигзага...
В полной таинственного смысла легенде Когда пройдет пять лет, написанной во время пребывания на Кубе, Федерико Гарсиа Лорка писал: Я вернусь за своими крыльями, дозволь мне вернуться. Но после той весны 1930 года, когда он, по собственному признанию, провел на острове лучшие дни своей жизни, ему так и не довелось вернуться сюда. Но память о Лорке, легенда о нем, его поэзия остались на Кубе навсегда.
Раннее признание его таланта на Кубе, растущий интерес к нему как к поэту и драматургу, легенда, которой окутаны воспоминания о его пребывании на Кубе, его тонкое и проникновенное видение Кубы реальной и воображаемой, - все это позволяет нам утверждать, что на острове его считают столь же кубинским, сколько испанским писателем.
К одному из первых (а может быть, и первому) в Латинской Америке изданий его избранных стихов, вышедшему в Мексике в 1936 году, в год его смерти, предисловие было написано кубинцем Хуаном Маринельо. Невозможно даже просто перечислить все опубликованные на Кубе работы о поэте из Гранады.
Но две из них следует упомянуть: Испания: Поэма четырех скорбей и одной надежды (1937) Николаса Гильена и эссе Гарсиа Лорка - вечная радость у проклятого дома, написанное Хосе Лесамой Лимой к 25-й годовщине со дня гибели Лорки. Автор видит возрождение поэта в каждом триумфе природы, и голос его, ставший песней, звучит над прахом его палачей.
Из иностранных авторов Лорка, пожалуй, самый известный на Кубе. В 1961 году здесь издаются Кровавая свадьба, Лекции и беседы, Диван Тамарита, дважды выходят Донья Росита, девица, Цыганский романсеро и Чудесная башмачница. Все это способствует широкому знакомству с творчеством писателя. Затем в 1969 году - Дом Бернарды Альбы, а в 1971 и 1974 годах - Лорка словами Лорки, весьма ценная антология, в которой произведения поэта перемежаются статьями Хорхе Гильена, Висенте Алейсандре, Маринельо и других авторов.
В 1972 году под общим заголовком Большой театр издаются Кровавая свадьба. Дом Бернарды Альбы и Иерма. Позднее, в 1977 году, его поэзия публикуется в однотомнике объемом около пятисот страниц. В 1978 году выходит кубинское издание Марианы Пинеды, а издательство Хенте нуэва знакомит с Лоркой детей и подростков в книге под названием Стихи твоего друга. Цыганский романсеро переиздается в 1979 году. Произведения Лорки всегда входили в репертуар кубинских театров. Музыка Иермы, впервые поставленной на Кубе в 1936 году, продолжает жить в памяти старшего поколения актеров, которые передают ее молодым исполнителям. Не вдаваясь в подробности, хотелось бы отметить тот знаменательный факт, что на недавнем Фестивале театра в Гаване из девяти представленных там произведений иностранных авторов три принадлежат Лорке - Кровавая свадьба, Донья Росита и Иерма.
Труппа Маргариты Ксиргу находилась в Гаване в 1936 году, когда распространилось известие о гибели поэта. Каталонская актриса должна была выступать в Иерме в тот день, когда слухи подтвердились. И на сцене Национального театра финал знаменитой трагедии Лорки зазвучал по-новому в исполнении Ксиргу. В тот момент, когда героиня, задушив своего мужа, должна была воскликнуть: Я своими руками убила своего сына! - актриса с болью и гневом произнесла: Убит мой сын! Гватемальский писатель Луис Кардоса-и-Арагон, бывший на Кубе одновременно с поэтом, сказал: Лорка - сама легенда.
Легендой окутано пребывание Лорки на Кубе. Многие еще помнят приезд поэта в Гавану. Здесь он написал стихотворение На мотив афро-кубинского сона, в котором через строку звучит повтор: Поеду в Сантьяго! Но посетил ли поэт этот город? Верны ли сведения о том, что там он влюбился в Флор Лойнас? Или это была какая-то другая кубинка? Что сталось с рукописью Публики, которую поэт подарил кому-то из кубинских друзей?
ПОЭТ В НЬЮ-ЙОРКЕ
Нет такой тоски, которая могла бы сравниться с твоими погасшими глазами. В мае [...]
Лорка пишет своему другу Хорхе Гильену:
Мое душевное состояние, скажем, далеко не блестящее. Я переживаю глубокий кризис чувств, от которого надеюсь излечиться.
Ни одна из биографий поэта не проливает свет на причины его удрученности (неудача в любви? разногласия в семье, которая желала, чтобы он поступил на службу?). Успех Цыганского романсеро не только не обрадовал его, но, наоборот, поверг в глубокое уныние. Цыгане для него - только литературная тема, и потому его беспокоит окружающий его имя ореол цыганщины. Он, похоже, теряет веру в свои творческие силы, хотя им уже написаны оды Сальвадору Дали и Святому таинству алтаря, произведения, которые предваряют лучший, наиболее глубокий период в его творчестве. Каковы бы ни были причины подавленности Лорки, ясно одно: поэт ощущает настоятельную необходимость покинуть Испанию. Он принимает приглашение Фернандо де лос Риоса сопровождать его в поездке в Америку.
После недолгого пребывания в Париже, Лондоне, Оксфорде и Шотландии поэт летом 1929 года прибывает в Нью- Йорк. Тот, кто был нерадивым студентом в университетах Гранады и Мадрида, теперь будет заниматься на курсах при Колумбийском университете и прочтет несколько лекций в этом учебном заведении и в Вассар-колледже. Но Федерико прежде всего - поэт, и Нью-Йорк, Новый Свет ранят его по-детски чувствительную душу. Каким увидел Федерико этот город? Бездушная архитектура и бешеный темп жизни большого города в первую очередь привлекают внимание поэта, который тотчас по приезде убеждается, что перед ним мир без корней, мир безликий и бездуховный. Трудно себе представить,- пишет он впоследствии,- как одиноко там испанцу. Он скажет также:Нью-Йорк - великий обман... Англичане завезли туда цивилизацию без корней. Они понастроили много домов, но не углубились в почву. Все стремится только вверх, вверх... Но если мы в Южной Америке забываем про Сервантеса, англичане в Северной не забывают своего Шекспира. Но в пучине этого города лишь одно решительно привлекает его внимание, вызывает симпатию: это негры, самый духовный и самый артистичный элемент этого мира.
По поводу этого периода в жизни поэта Маринельо писал: Нью-Йорку он обязан тем глубоким и новым в своей поэзии, что возвело его на уровень самого талантливого испанского поэта своего времени.
Американский город превратился в тюрьму для поэта, и вновь им овладевает то же желание, что возникло у него в Испании перед путешествием в Америку, О и уже подумывал о возвращении на родину, когда кубинский издатель Фернандо Ортис от имени Испано-кубинского института культуры пригласил его посетить остров,
1930 год был знаменательным в культурной жизни Кубы. Николас Гильен публикует свои Мотивы сона, Флорит издает Тропики, Боти - Киидергартеи, Торрьеите Брау - книгу рассказов Батей. Амадео Рольдаи и Алехандро Гарсиа Катурла добиваются новых успехов в музыке, а Нило Менендес создает пользующуюся и по сей день популярностью народную песню Зеленые глаза. Журнал Ревиста де авансе служит проводником на Кубе новых течений в искусстве и литературе, а другой журнал, Мусикал и я, держит своих читателей в курсе событий, происходящих в музыкальной жизни на острове и во всем мире. Испано-кубинский институт культуры, основанный в 1927 году, продолжает укреплять связи с представителями интеллигенции испано-язычных стран.
В одно время с Лоркой в Гаване находятся гватемалец Кардоса-и-Арагон, колумбийский поэт Порфирио Барба Хакоб, испанский музыковед Адольфо Саласар и русский композитор Сергей Прокофьев. Такой в общих чертах была картина культурной жизни на Кубе, когда туда приехал Лорка.
ОПЬЯНЯЮЩАЯ РАДОСТЬ
Кто скажет,
что видел тебя, и когда?
...Корабль удаляется, и уже доходят запахи пальмы и корицы - ароматы земной, настоящей Америки, Америки, имеющей бога. Испанской Америки.
...Но что это! Опять Испания! Опять вечная Андалузия! Желтизна Кадиса, только более яркая, севильская роза, только с карминным оттенком и зелень Гранады с мягким фосфоресцирующим свечением рыбы. Это Гавана возникает среди сахарного тростника и шума марак, дивных звуков трубы и грома негритянских барабанов. А в порту, кто же выходит мне навстречу! Смуглая Тринидад моего детства, та, что прогуливалась по набережной Гаваны.
И вот идут мне навстречу негры с их танцами, в которых я нахожу сходство с ритмами великого андалузского народа, беззаботные негритята, которые пялят на вас глаза и говорят: «Мы латиняне».
Так описывает Гавану Лорка во время одного из вечеров поэзии, на котором он выступил в Мадриде по возвращении с Кубы.
Лорка прибыл на Кубу 7 марта 1930 года. В гаванском порту сошел на берег крепкий, смуглый человек с округлым, как бы сбрызнутым родинками лицом, на котором выделялись черные густые брови. При ходьбе он немного раскачивался. По отзывам тех, кто свел с ним знакомство, он просто излучал симпатию, был очень общителен, и никто не мог оставаться равнодушным перед его детской улыбкой и опьяняющей радостью.
Приехав, он тотчас отправился к Марии Муньос и Антонио Кеведо, которым привез письма от Мануэля де Фальи, Федерико де Ониса и Фернандо де лос Риоса. Мария и Кеведо - тоже испанцы. Они приехали на Кубу в 1919 году. Их дядя, маркиз де Комильяс, владелец трансатлантической пароходной компании, подарил им в качестве свадебного подарка билеты для поездки на Кубу. Они поехали и не вернулись. Смыслом их жизни стало распространение хорошей музыки. Мария стала директором гаванского хора и консерватории имени Баха, а Кеведо - главным редактором журнала Мусикалия. Федерико остановился в гостинице Уньон, расположенной на углу улиц Амаргура и Куба. Но там он только спал, потому что каждый день, поднявшись часов в одиннадцать утра, он отправлялся на улицу Леальтад к Кеведо. Они знакомят его с многими представителями тогдашней интеллигенции, девушки из консерватории Марии наперебой стараются заполучить автограф поэта. Два дня спустя после прибытия, девятого марта, состоялась первая лекция Федерико в Гаване, названная им Механика новой поэзии. В основе этой лекции было его выступление двухлетней давности в Гранаде под названием Воображение, вдохновение и освобождение, которое Гильермо де ла Торре считает одним из самых тонких его литературоведческих исследований. Пестрая трикотажная рубашка, бывшая на нем в то воскресенье, не соответствовала общепринятому представлению о лекторе, как правило одетом в темный костюм с новым галстуком, но публика приняла одеяние поэта и привыкла к нему на последующих встречах.
Остальные лекции, прочитанные Федерико, назывались: Испанские колыбельные песни, Поэтический образ у дона Луиса де Гонгоры, Памяти Сото де Рохаса и Канте хондо.
И даже обрушившийся на Гавану шестого апреля ливень не стал помехой для публики, вновь заполнившей зал Главного театра комедии, где в этот день состоялась последняя лекция Лорки.
В связи с интересом, проявленным к поэту, его пребывание на Кубе, где он думал вначале пробыть всего несколько дней, было продлено. Его стали приглашать филиалы Испано-кубинского института культуры, и, таким образом, он получил возможность выступить в других городах страны.
Но Лорка был поглощен не только лекциями и поэтическим трудом. Он стремится познать остров как можно более полно, посетить места, о которых ему рассказывали, ближе познакомиться с людьми.Он посетил уже знаменитый тогда Варадеро, которому, правда, было еще далеко до того туристского центра, которым он стал впоследствии, Поэт наслаждался красотой долин Виньялес и Юмури, растущими там дикими орхидеями с их причудливыми формами, Он был очарован сосновыми рощами в Вуэль-та-Абахо в провинции Пинар-дель-Рио. Во время своих поездок по острову он, как и в Испании, часами беседовал с крестьянами, моряками, рыбаками, шоферами. Ему нравилось слушать их рассказы о своей жизни, о своих чаяниях и заботах.
Адольфо Саласар рассказывает, что, когда он однажды посетил в гаванской гостинице Лорку,который выздоравливал после небольшой хирургической операции (ему удалили кисту чуть пониже бедра), он застал его сидящим в постели в своем знаменитом желтом халате в окружении группы молодежи, которой он читал свои стихи о Нью-Йорке. Увидев его, он прервал чтение и воскликнул: Видал! Гавана - чудо! Это - Кадис, это - Малага, это - Уэльва. Как велика Испания!
ИСТОКИ ОДНОГО СТИХОТВОРЕНИЯ
На возке, впряженном в черные волны...
В одном из писем, отправленном Марии Муньос в сентябре 1930 года, мать поэта донья Висента Лорка писала:
"...Мой сын с таким энтузиазмом говорит о Кубе, что мне кажется, что она ему нравится больше, чем его родная земля...»
Можно привести немало свидетельств того, что дни, проведенные на Кубе, произвели на Федерико самое отрадное впечатление. Сам поэт подтвердит это в октябре 1933 года, когда вновь посетит Американский континент (на сей раз Аргентину и Уругвай), а Анхель дель Рио напишет в своем замечательном литературно-биографическом исследовании, что о пребывании на Кубе поэт всегда говорил как о самых счастливых днях своей жизни.
Куба затронула поэтические струны его души. Однажды в долине Юмури, провинция Матансас, созерцая, как на землю опускаются сумерки, он заметил, что цвета здесь имеют не известные современному декоративному искусству оттенки, и сравнил освещение долины в этот час с фосфоресцирующим свечением аквариумов, освещенных изнутри. Кто-то из слушавших его сказал, что такие же запоминающиеся пейзажи есть и в Сантьяго-де-Куба. Тогда я не уеду с острова, не посетив Сантьяго,- сказал Федерико.
В тот же вечер, возвратившись в гостиницу, поэт взял со стола лист почтовой бумаги, задумался на мгновение и одним махом написал: Сон Сантьяго-де-Куба. На оригинале, который стал национальным достоянием Кубы, следы нервного постукивания пером по бумаге, когда автор, судя по всему, не мог подыскать соответствующей метафоры или точного образа.
Это стихотворение, посвященное Фернандо Ортису, было включено в сборник Поэт в Нью-Йорке с некоторыми изменениями в заглавии (На мотив афрокубинского сона) и в отдельных строках. Некоторые строки вообще исчезли. Хуан Маринельо, у которого была недолгая, но глубокая дружба с испанским поэтом, рассказывал о своем разговоре с Федерико об этом стихотворении. Лорка поведал Маринельо, что первые сведения о существовании Кубы он получил, рассматривая коробки с сигарами, которые его отцу присылали из Гаваны в Фуэнтевакерос. На гравюре с внутренней стороны крышки были изображены дороги среди пальм, бирюзовое небо, темные листья табака, маяк крепости Эль-Морро, а также Ромео, спускающийся по лестнице с балкона, и серебряные монеты. В центре, господствуя над всем,- голова Фонсеки, хозяина сигарной фабрики.
Отсюда в стихотворении строки о тисненье медалей на море-картоне, о Ромео с Джульеттой на розовом фоне, о русой голове владельца фабрики. В своем соне Федерико называет Кубу арфой со струнами пальм. Он рассказывал Маринельо, что, когда он пересекал остров, представляющийся ему слегка изогнутой дугой пальм, он видел как бы гигантскую арфу, на которой какая-то необычная рука вот-вот исполнит симфонию.
Далее поэт рисует другой образ Кубы. Тина и стон берегового зигзага,- пишет он. Эта строка ныне не фигурирует в некоторых изданиях сочинений Лорки. Несомненно, поэт побывал в Сантьяго-де-Куба. Но вопрос о посещении поэтом этого города вот уже несколько лет вызывает полемику. Антонио Кеведо категорически отрицает, что была такая поездка, а Флор Лойнас абсолютно уверена, что она состоялась. Странное противоречие, ибо эти два человека больше других общались с Федерико на Кубе.
Марсель Оклер в своей книге Истоки и смерть Гарсиа Лорки выражает полную уверенность в том, что путешествие состоялось, и пишет: Поскольку он предпочитал скрывать некоторые радостные моменты своей жизни, могло случиться, что он не захотел распространяться о своем пребывании в Сантьяго-де-Куба. В шестидесятые годы кубинская исследовательница Нидия Сарабия нашла неопровержимые доказательства пребывания поэта в городе на востоке Кубы. А вскоре столько раз уже цитируемый здесь Маринельо привел в своей статье слова Камилы Энрикес Уреньи, которая утверждала, что познакомилась с Федерико в Сантьяго у себя дома, когда он обратился за врачебной консультацией к ее отцу. Другое доказательство, приведенное Маринельо: посвящение на книге Песни, датированное Федерико в Сантьяго-де-Куба. Полемика была окончательно закрыта.
Адольфо Саласар рассказывает, что на Кубе Федерико влюбился в некую метиску, которая днем была завсегдатаем мастерских художников, а по вечерам превращалась в хозяйку второразрядного ресторанчика. Здесь он впервые услышал фортепьянную игру Прокофьева, и она произвела на него такое впечатление, что он не успокоился пока русский музыкант дал ему интервью. Поэт сблизился с Группой минористов которая тогда играла авангардную роль в искусстве и литературе, ободрил молодых писателей и сбавил спеси не одному именитому.
На Кубе поэт хотел увидеть, познать все, и Эмилио Ройг Леучсенрииг пишет в статье, опубликованной в то время, что Лорка проявлял интерес ко всему, что происходило вокруг него, относился со страстностью, даже экзальтацией к политическим и социальным проблемам Испании, Кубы и всего мира... Тем, кто толкует об аполитичности Гарсиа Лорки, следует вспомнить, что несколько лет спустя после своего пребывания на Кубе Федерико, став членом Группы друзей Латинской Америки, не раз принимал участие в кампаниях, касавшихся проблем нашего континента. Примером может служить кампания за освобождение бразильского революционера Луиса Карлос а Престеса, кампания против репрессий, которые американский империализм развернул против пуэрториканских патриотов. Об этом свидетельствуют подписи Федерико под соответствующими воззваниями, которые были обнаружены и опубликованы Яном Гибсоном в его книге Гранада в 1936 году и убийство Федерико Гарсиа Лорки.
ЗАЧАРОВАННЫЙ ДОМ
Когда умру
схороните меня с гитарой
в речном песке.
В районе Ведадо, в доме, который уже превратился в руины и который Лорка в то время называл мой зачарованный дом, поэт, как утверждают, завершил окончательный вариант Чудесной башмачницы.
Однажды он пришел в этот дом с желанием познакомиться с одним из лучших поэтов того времени Энрике Лойнасом, однако вскоре обнаружил, что здесь обитает целая семья поэтов. Среди них была, конечно и Дульсе Мария Лойнас (будущий автор книг Игра воды и Сад). а также Флор и Карлос Мануэль, которые очень редко отдавали свои произведения на суд читателя. Часть легенды, которая окутывает пребывание Лорки на Кубе, связана с этим домом, с этой семьей. Почитатели Лорки до сих пор вспоминают ужин, который был организован в Гаване в честь поэта. Все приглашенные были одеты в черное и прибывали в черных экипажах, запряженных конями вороной масти. Говорят, что Дульсе Мария до сих пор сохраняет бокал, из которого во время пиршества пил Лорка. Есть сведения и другого характера: говорят, что в этом доме осталась рукопись пьесы Публика, которую автор считал лучшим своим произведением для сцены. Это произведение как бы предваряет театр абсурда, который стал пользоваться популярностью несколько лет спустя, благодаря Ионеско. Кроме того, некоторые считают, что поэт был влюблен в Флор Лойнас.
По поводу последнего Флор отвечает весьма категорично: Мы с Федерико никогда не говорили о любви.
Никто не может ответить на эти вопросы лучше Дульсе Марии Лойнас. Беседа, которую мы здесь воспроизводим,- это, пожалуй, первое, после долгих лет молчания, заявление для прессы.
- Флор, наверное, рассказала,- говорит Дульсе Мария,- как поэт оказался в нашем доме. Тот Лорка, который в 1930 году приехал на Кубу, еще не был тем Лоркой, которого впоследствии узнал весь мир. Хотя поэт уже был на пути к славе, в то время он был мало известен вне своего круга. У нас с ним не сложилось глубоких отношений, может быть, потому, что как человек Федерико был моей противоположностью, а может быть, из-за его высказываний о моей поэзии.
Мы не сошлись характерами. Он - сама богема, любитель беспорядка, я - воплощение порядка. Ближе он был с моей сестрой Флор и братом Карлосом Мануэлем. Возможно, причина нашего несближения крылась в другом - в его оценке моего творчества. Однажды Федерико сказал мне, что любое из произведений моей сестры или моего брата заслуживает большей известности, чем мои; и, указав на стихотворение, которое я написала ради шутки, сказал, что вот оно - самое ценное из всего сотворенного мной на поэтическом поприще. Первое меня не задело - возможно, у моей сестры и моего брата больше таланта, чем у меня, но второго я стерпеть не могла.
Это, конечно, не означает, что я порвала с ним всякие отношения. Нет, мы общались с ним, когда была возможность, а она представлялась чуть ли не каждый день, так как он бывал у нас очень часто.
Ужин действительно был, но без всяких экипажей и вороных. В черное были одеты только мы четверо, сестры и братья. Мы договорились с друзьями встретиться в доме на Кальсаде, отправились гулять и как бы случайно забрели на развалины крепости в окрестностях Кохимара. На этих развалинах, к превеликому удивлению наших спутников, по нашему заказу был накрыт роскошный стол. Когда мы уселись за трапезу, раздались звуки скрипки. Это играл нанятый нами скрипач, скрытый от нашего взора обломками стены. Это событие, наверно, и дало пищу разговорам. Но я должна внести ясность: Лорки в этот момент на Кубе не было, и посему на этом ужине он присутствовать не мог.
Одно время у меня был обычай сохранять бокалы, из которых пили в моем доме знаменитые люди. Среди многих других я несколько лет хранила, например, бокал Хуана Рамона Хименеса. Наверно, и бокал Лорки я сохраняла, но у меня его уже нет. Больше того, я даже не могу вспомнить, хранился ли он у меня или нет. Действительно, Федерико оставил Карлосу Мануэлю вариант - думаю, неполный - пьесы «Публика». Потом мой брат заболел и сжег свои бумаги. Сгорела, наверное, и рукопись.
Лорка работал над пьесой Публика, а также над пьесой Когда пройдет пять лет в одном из номеров гостиницы Уньон, Рукопись этого произведения, которую в последний день своего пребывания в Мадриде Лорка отдал вместе с другими бумагами своему другу Рафаэлю Мартинесу Наделю, чтобы он их уничтожил, если с ним что- нибудь случится (когда Федерико погиб, Недель не выполнил его наказа в отношении пьесы), была написана на листках почтовой бумаги этой гостиницы. В издании, подготовленном Сейкс Барралем, пьеса помечена 22 августа 1930 года, то есть она закончена два месяца спустя после отъезда поэта с Кубы.
Анхель дель Рио замечает:
- Очень важно уточнить дату и место написания этих произведений, потому что, хотя сюрреализм и наложил некоторый отпечаток на его лучшие произведения, в рамках всего творчества Лорки сюрреализм выглядит как эпизодическая реакция, вызванная желанием уйти от фольклора и совпадающая как раз с тем душевным кризисом, о котором мы говорили раньше, и с поездкой в Нью-Йорк. В кубинский период этот кризис был, очевидно, окончательно преодолен, ибо проявления его впоследствии встречаются очень редко и - как это было в «Плаче по Игнасио Санчесу Мехиасу» - лишь в связи с другими моментами глубоко личных переживаний. Летом 1930 года он возвращается в Испанию.
Отдаление от мадридского окружения, погружение в такие столь различные два мира, как Нью-Йорк и антильские тропики, восстановили его равновесие. Похоже, он полностью излечился от депрессии. С этого момента Лорка вновь полон оптимизма и небывалых ранее творческих сил.
Однажды в доме Кеведо поэт заполнял страничку в альбоме автографов одной из учениц Марии. Федерико заметил, что девочка неравнодушна к нему, и на чистой страничке нарисовал шахматную доску и на ней одинокую королеву в кринолине и с рогатой улиткой на голове вместо короны, а под картинкой написал мелкими буквами: Когда я стану герцогом Гранады, я вернусь на Кубу с букетиком флердоранжа, и, если ты меня еще будешь любить, наш медовый месяц будет сладок, как сок сахарного тростника. Возможно, она все еще верна ему, ушедшему в грустный мир огня и пустоты.
Гостиница "Уньон", где был написан первый вариант пьессы "Публика"
На выставке. Лорка, Адольфо Саласар, Карлос Энрикес, Хуан Маринельо и другие.
Рисунки, сделанные Федерико в Гаване
Федерико с Марией Муньос.
Лорка называл дом Лойнас "мой зачарованный дом"
Фотография, сделанная в Гаване
Поэт Энрике Лойнас. Федерико захотел познакомиться с ним
Дульсе Мария Лойнас
Гостиница "Уньон", где был написан первый вариант пьессы "Публика"
Страница рукописи "Иермы"
ЛОРКА ИХ ГЛАЗАМИ
ХУАН МАРИНЕЛЬО
В начале тридцатых годов он был еще очень молод, но уже представлялся стойкой, мятежной и победоносной силой, не подверженной слому и истощению. Это был разговорчивый юноша, опьяненный жизнью и песнью. Даже короткое общение с ним оставляло впечатление, что он может вдруг подарить вам цветущее дерево, вспененную реку, светлое утро. Это действительно была натура крылатая, натура, способная к неожиданным взлетам, рвущаяся ко всем ветрам, но питающаяся самыми густыми и старыми соками своей земли. Это счастливое обстоятельство определяло его величие. Величие человека, который национален и одновременно принадлежит всему человечеству.
ЭМИЛИО РОЙГ ЛЕУЧСЕНРИИГ
Гарсиа Лорка, помимо того, что он - большой поэт, еще и, как говорит Хосе Мария Чакон-и-Кальво, очаровательный парень, неизмеримо далекий от художников, замкнутых в своем искусстве ради искусства. Он проявлял интерес ко всему, что происходило вокруг него, и относился со страстностью, даже экзальтацией к политическим и социальным проблемам Испании, Кубы и всего мира...
ХОСЕ ЛЕСАМА ЛИМА
Голос Лорки, когда он декламировал, становился глухим - так звучит колокол, в который ударяют тонким языком и он как бы гасит излишние раскаты эха. Почти все, что он написал, он мог прочесть на память...
ВОСПОМИНАНИЯ ФЛОР
В Ла-Коронеле, предместье Гаваны, живет Флор Лойнас - единственный человек в огромной трехэтажном особняке. Компанию ей составляют двадцать собак - Кристобаль Рамон, Хуан, Беатрис... Их она включает в круг тех немногих, кого ей осталось любить в этой жизни.
Эти собаки, похоже, нашли рядом с ней неожиданный рай. Но это рай и для всякой другой твари: термит может вгрызаться в мебель, моль спокойно порхает среди книг, а эта женщина, которая не вкушает мяса с двенадцатилетнего возраста, даже пальцем не пошевелит, чтобы причинить им вред, так как, по ее понятиям, они тоже имеют право на жизнь.
Неутомимая путешественница в молодости - она побывала на всех континентах, кроме Австралии,- заядлая курильщица, Флор более сорока лет хранила рукопись пьесы Иерма, этой трагедии несостоявшегося материнства.
Однажды в Мадриде Гарсиа Лорка сказал своему другу Адольфо Саласару по поводу этой рукописи: Ее надо бы отдать Флор. Несколько лет спустя, в 1937 году, Саласар выполнил желание поэта, вручив Флор Лойнас ворох страничек неодинакового размера, на которых то пером, то карандашом Лорка записал одно из своих самых значительных произведений.
Зарубежные культурные учреждения не раз предлагали Флор продать рукопись. Были очень выгодные предложения. Но она и ее сестра поэтесса Дульсе Мария Лойнас даже не допускали мысли о том, что рукопись может покинуть Кубу. В прошлом году Флор передала ее кубинскому государству, и она стала национальным достоянием. При каких обстоятельствах познакомилась с Лоркой эта женщина с выразительными глазами, несмотря на возраст - 73 года,- сохранившая следы былой красоты? Что она помнит об их встречах?
- Я впервые, - говорит она, - беседую на эту тему с журналистом.
Встретились мы с Лоркой довольно забавно. Приехав в Гавану, он пожелал лично познакомиться с моим братом Энрике, которого знал по стихам, опубликованным в испанских литературных журналах. И вот он пришел к нам в дом в Ведадо и объяснил привратнику причину своего визита. Привратник передал моему брату, что его ждет посетитель. А к брату в тот день должен был прийти клиент, некий Пестоне, с которым он собирался подписать контракт.
Энрике был адвокатом, всю ночь составлял этот документ и пребывал в полусонном состоянии. Когда ему сказали, что его ждут, он спрыгнул с постели и направился на выходящую в сад террасу, где находился посетитель.
Без всяких предисловий он выложил перед ним контракт и попросил прочитать и подписать его. Федерико не поинтересовался, что это за документ, но спросил, где надо подписать, Энрике показал и снова попросил его прочесть документ. Но Лорка, будто и не слыша, поставил свою подпись. Когда Энрике в свою очередь склонился над контрактом, чтобы подписать его, он страшно удивился, прочитав «Федерико Гарсиа Лорка» вместо ожидаемого имени. Насупившись, он спросил: «Так вы не Пестоне?»-«Я - Федерико»,- ответил поэт. Тогда, разъярившись, Энрике воскликнул: «Вы же испортили мне всю работу!»
Затем без всякого перехода, к полному удивлению Лорки, он сказал, что очень рад познакомиться с ним лично.
Позднее поэт стал нашим общим другом. В нашем доме он бывал часто. Приходил часа в три дня, играл на пианино, пел, писал, читал нам свои произведения, пил виски с содовой. После ужина мой брат Карлос Мануэль, я и кто-либо из друзей, находившихся в этот день у нас, шли с Федерико гулять по Старой Гаване. Мы заходили в какое-нибудь кафе - «Темплете», «Бенгочеа», «Флоридита», «Флорида», заказывали там ром или пиво, а поэт оставался верен виски с содовой и вареной колбасе.
Меня коробило, что он брал колбасу руками, потом жирными пальцами вытаскивал из кармана листок с каким-нибудь стихотворением или с отрывком из пьесы «Публика», над которой работал в те дни. Иногда мы возили его в более отдаленные места - в Гуанабакоа, Гуанахай или Санта-Мария-дель-Росарио, но в любом случае мы не расставались с ним до поздней ночи. Федерико читал нам свои стихи, мы вели разговоры о поэзии, о музыке, о самых различных предметах. Но ни разу мы не говорили о политике или о любви. И это я хотела бы подчеркнуть особо.
Из его произведений я предпочитаю «Иерму», а Дульсе Марии больше нравится «Донья Росита». Пьесе «Публика», с которой мы, как я уже говорила, знакомились по мере ее написания, мы никогда не отдавали предпочтения. Помню, в этой пьесе было такое место: «Когда отрезанную голову положили на письменный стол, обстановка стала невыносимой. Надо было как-то нарушить ее...» Дальше не помню, потому что тут Карлос Мануэль и я не могли удержаться от смеха. Федерико это нисколько не смущало, и он продолжал чтение с самым невозмутимым видом. Однажды, обеспокоенные его отсутствием, мы зашли к нему в гостиницу, где нам сказали, что он уехал в Сантьяго-де-Куба. Когда он вернулся, мы пожурили его за то, что он уехал, не предупредив нас. Сказали, что могли бы отвезти его туда на автомобиле. Но мы недолго корили его, потому что поняли, что ему захотелось съездить туда без провожатых.
Много спорят о том, был ли он или нет в Сантьяго. Я с полной уверенностью могу сказать, что был. Оттуда он привез мне фигурку Святой Девы и вручил мне ее со словами: «От одной кубинской девы - другой кубинской деве».
Как мужчина Федерико был весьма, весьма некрасив, но душа у него была всегда нараспашку. Он всегда улыбался, очевидно, считал, что грустным быть грешно.
В день отъезда с Кубы мы с Адольфо Саласаром обедали вместе с Лоркой в ресторане, расположенном в нижних этажах гостиницы, где он тогда жил. Это на улице Агила, между Рейной и Драгонес.
Помню, Адольфо сказал ему: «Федерико, уже поздно, не опоздать бы тебе на пароход. Пошли швейцара за багажом». На что поэт ответил с присущей ему беззаботностью: «А он у меня еще не собран».
Мы встревожились, так как до отплытия парохода оставалось мало времени, поднялись к нему в номер и помогли уложить чемоданы. Затем мы проводили его до причала. Пока пароход удалялся, он все махал и махал мне рукой. Это у меня последнее воспоминание о Федерико.
Флор в дни её дружбы с Федерико
Флор в 1980 году