Мюнхгаузен: заметки на ботфортах
Продолжаем разговор о киногероях. И снова о бароне. Предыдущая заметка:
http://alek-morse.livejournal.com/64153.html
.
Мюнхгаузен: заметки на ботфортах
К грядущему 35-летию премьеры фильма Марка Захарова
Александр СЕДОВ (с) эссе, октябрь 2014 г.
.
В отличие от нашего барона-остряка, голливудский Мюнхгаузен из фильма Терри Гиллиама - совершенный скиталец. Где он только не был - на Луне и в жерле вулкана, в чреве кита, и в гостях у заморского султана, сиживал на летящем ядре, едва не угодив в турецкий плен, был в осаждённом городе, но точно не у себя в поместье.
.
Иногда нашему Холмсу в исполнении Ливанова ставят в упрёк то, что он слишком сроднился с комфортабельным креслом в собственной гостиной, что предпочитает не срываться с места и не изображать кипучую деятельность. Но наш Мюнхгаузен ещё больший домосед, чем наш Холмс. Он привязан к родному замку и родному Ганноверу, даже крепче, чем наш Холмс к своей квартире и Лондону. Если половину фильма Ливанов-Холмс просиживает у камина на Бейкер-стрит, зато другую половину - колесит по стране на поезде, гоняется за собакой на провинциальном болоте, бежит на континент, навещает чужие дома, дворцы и клубы.
.
.
Запутанные семейные обстоятельства нашего Мюнхгаузена, его пикировки с власть имущими вроде цепей на ногах свободолюбивого барона. Горинский Мюнхгаузен - это волшебник из «Обыкновенного чуда» на полпути к молчащему и запертому в своём доме Свифту. Дом Мюнхгаузена ещё не тюрьма и не сумасшедший дом, но уже осажденная обществом крепость.
.
В отличие от книжного, у нашего Мюнхгаузена уже характер, а не маска. Он способен восхищать публику и разочаровывать близких. У него есть слабости, но слабаком его не назовёшь. Как человек творческий он - ярко выраженный эгоцентрик, на свой манер, временами бессердечный, но его эгоизм опирается на принципы. «Я не хочу быть как все», - произносит он в первой серии половину своей жизненной формулы, надеясь остаться Мюнхгаузеном. - «…Придётся вернуть себя!» - добавляет он во второй серии, решив вернуться из мира обывателей и воскреснуть снова как Мюнхгаузен. Он идёт своим путём, он даже готов лететь на Луну каким-то малоправдоподобным способом, отвесив перед этим звонкую оплеуху равнодушной публике и своей полуобморочной любимой.
.
Он держится одинаково непринуждённо и на плацу перед пушкой и в собственной библиотеке, оборудованной под лабораторию. Надо сказать, что барон не просто опасный шутник, авантюрист и острослов, он ещё и изобретатель, которому согласно покориться время. Песочным часам он время от времени подсыпает песок. А дополнительными выстрелами из пистоля подгоняет ход времени. Подобное наводит на мысль, что, помимо забавных механических и паровых штуковин, которые он держит в библиотеке на потеху себе и гостям, где-то там между книжными стеллажами притаилась машина времени. Разве не с её помощью он перемещается по историческим эпохам, навещая Софокла и Шекспира? «Путешествия барона Иеронима фон Мюнхгаузена во времени» - какой нерастраченный потенциал для сюжетов! Только вообразите, что наш герой отправляется во Францию времён Столетней войны. И непривычным для той эпохи видом камзола, скроенным со свободной линией плеча, да зауженными панталонами он приводит в замешательство членов святой инквизиции, чем находчиво решает воспользоваться - так от расправы он спасет Жанну Д’Арк. А чтобы сей подвиг не казался чистой авантюрой интеллектуал Мюнхгаузен попутно выдаёт остроумные сентенции, в конце сюжета произнося полушутливо-полусерьёзно философское моралитэ:
.
- Улыбайтесь, господа инквизиторы, улыбайтесь…
.
«Для меня Мюнхгаузен - реальная личность, а вовсе не миф, - заявлял перед премьерой исполнитель роли барона-авантюриста Олег Янковский. - Это незаурядный человек, наделённый талантом видеть то, чего не замечает другие. Без этого таланта немыслим художник, творец» (журнал «Телевидение и радиовещание», 1980 г., №1).
.
.
Телезрительницы, конечно, не могли не попасть под чары такого обаятельного возмутителя спокойствия, способного посреди дня плюнуть на условности и, не дожидаясь положенного вечера, забраться по верёвочной лестнице в башню к любимой. Но согласились бы они жить под одной крышей с ядерным реактором? С точки зрения одной человеческой жизни, энергия такого субъекта практически неиссякаема, но может и рвануть. Амбиции безграничны - подобно Фаусту он претендует на творческое бессмертие. Ещё в «Обыкновенном чуде» его предшественник с лицом того же Янковского гипнотически-печально предрекал, листая рукописи: «Спи любимая, я переживу тебя на века…»
.
Ни мягкие увещевания друзей и родственников, ни дружеские внушения от властей, сделанные не в меру расшалившемуся барону во время его вызова в Ганноверский «обком» на ковёр, не могут изменить творческую природу Мюнхгаузена. Сонно-бюрократическому обществу не под силу урезонить барона, перевести его энергию в мирное русло. Тут либо Мюнхгаузен, либо общество.
.
В следующем своём фильме Марк Захаров и драматург Григорий Горин моделируют ситуацию, при которой творец, подобный Мюнхгаузену, и общество, подобное ганноверскому, вынуждены сосуществовать. Творца зовут Джонатан Свифт, а общество зовётся Ирландия. Обе стороны зависимы друг от друга. Писатель Свифт взят под социальную опеку, а общество под надзором критически настроенного Свифта. Но это ещё не всё. Ирландия нуждается в Свифте как в авторитетном защитнике (на первый взгляд, безмолвном) перед британской короной. В то же время автор «Путешествия Гулливера» нуждается в обществе - в равных ему собеседниках и читателях. И писатель и его страна - узники друг друга и обстоятельств, которых они не в силах преодолеть (по крайней мере, пока).
.
Во всех своих фильмах Марк Захаров использует такой чисто театральный приём, как «сжатие времени внутри диалогов»: герои произносят реплики «на полскорости» быстрее, чем в реальной жизни, словно обмениваясь фехтовальными ударами (по типу «убыстрённых» немых кинолент, только фильмы у Марка Захарова «говорящие»), - это придаёт действию остро выраженную репризность. В подобной манере, как правило, выстраивается весь фильм. Диалоги уже изначально отточены пером драматурга - и действию остаётся лететь с лёгкостью необыкновенной. Эффект сравнимый разве что с комедиями Гайдая, за той разницей, что гайдаевские комедии опираются на два несущих элемента - на реплики и на гэги, которые, чередуясь друг с другом, как бы на пару создают картину. В фильмах Марка Захарова «вначале было слово»: драматургия здесь первоэлемент, всё остальное, каким бы талантливым и остроумным оно ни было, вырастает из текста. Не случайно, что из шести фильмов, поставленных режиссёром, три - о сочинителях.
.
Сжатые во времени диалоги даются одновременно с несколько убыстрённым физическим взаимодействием персонажей, - но в некий момент переключается тумблер, и без всякого перехода или раскачки происходящее замедляется. Помните, как в одной из первых сцен «12 стульев» Бендер-Миронов, едва смекнув, что Воробьянинова надо брать в оборот, тут же спроваживает из подвала дворника Осипа? Далее со стороны Ипполита Матвеевича следует рассказ-признание, и вот уже мир словно замирает, замедляясь в мечтательной дымке, а по углам зачумлённой дворницкой искрятся воображаемые бриллианты.
http://alek-morse.livejournal.com/64153.html
.
Мюнхгаузен: заметки на ботфортах
К грядущему 35-летию премьеры фильма Марка Захарова
Александр СЕДОВ (с) эссе, октябрь 2014 г.
.
В отличие от нашего барона-остряка, голливудский Мюнхгаузен из фильма Терри Гиллиама - совершенный скиталец. Где он только не был - на Луне и в жерле вулкана, в чреве кита, и в гостях у заморского султана, сиживал на летящем ядре, едва не угодив в турецкий плен, был в осаждённом городе, но точно не у себя в поместье.
.
Иногда нашему Холмсу в исполнении Ливанова ставят в упрёк то, что он слишком сроднился с комфортабельным креслом в собственной гостиной, что предпочитает не срываться с места и не изображать кипучую деятельность. Но наш Мюнхгаузен ещё больший домосед, чем наш Холмс. Он привязан к родному замку и родному Ганноверу, даже крепче, чем наш Холмс к своей квартире и Лондону. Если половину фильма Ливанов-Холмс просиживает у камина на Бейкер-стрит, зато другую половину - колесит по стране на поезде, гоняется за собакой на провинциальном болоте, бежит на континент, навещает чужие дома, дворцы и клубы.
.
.
Запутанные семейные обстоятельства нашего Мюнхгаузена, его пикировки с власть имущими вроде цепей на ногах свободолюбивого барона. Горинский Мюнхгаузен - это волшебник из «Обыкновенного чуда» на полпути к молчащему и запертому в своём доме Свифту. Дом Мюнхгаузена ещё не тюрьма и не сумасшедший дом, но уже осажденная обществом крепость.
.
В отличие от книжного, у нашего Мюнхгаузена уже характер, а не маска. Он способен восхищать публику и разочаровывать близких. У него есть слабости, но слабаком его не назовёшь. Как человек творческий он - ярко выраженный эгоцентрик, на свой манер, временами бессердечный, но его эгоизм опирается на принципы. «Я не хочу быть как все», - произносит он в первой серии половину своей жизненной формулы, надеясь остаться Мюнхгаузеном. - «…Придётся вернуть себя!» - добавляет он во второй серии, решив вернуться из мира обывателей и воскреснуть снова как Мюнхгаузен. Он идёт своим путём, он даже готов лететь на Луну каким-то малоправдоподобным способом, отвесив перед этим звонкую оплеуху равнодушной публике и своей полуобморочной любимой.
.
Он держится одинаково непринуждённо и на плацу перед пушкой и в собственной библиотеке, оборудованной под лабораторию. Надо сказать, что барон не просто опасный шутник, авантюрист и острослов, он ещё и изобретатель, которому согласно покориться время. Песочным часам он время от времени подсыпает песок. А дополнительными выстрелами из пистоля подгоняет ход времени. Подобное наводит на мысль, что, помимо забавных механических и паровых штуковин, которые он держит в библиотеке на потеху себе и гостям, где-то там между книжными стеллажами притаилась машина времени. Разве не с её помощью он перемещается по историческим эпохам, навещая Софокла и Шекспира? «Путешествия барона Иеронима фон Мюнхгаузена во времени» - какой нерастраченный потенциал для сюжетов! Только вообразите, что наш герой отправляется во Францию времён Столетней войны. И непривычным для той эпохи видом камзола, скроенным со свободной линией плеча, да зауженными панталонами он приводит в замешательство членов святой инквизиции, чем находчиво решает воспользоваться - так от расправы он спасет Жанну Д’Арк. А чтобы сей подвиг не казался чистой авантюрой интеллектуал Мюнхгаузен попутно выдаёт остроумные сентенции, в конце сюжета произнося полушутливо-полусерьёзно философское моралитэ:
.
- Улыбайтесь, господа инквизиторы, улыбайтесь…
.
«Для меня Мюнхгаузен - реальная личность, а вовсе не миф, - заявлял перед премьерой исполнитель роли барона-авантюриста Олег Янковский. - Это незаурядный человек, наделённый талантом видеть то, чего не замечает другие. Без этого таланта немыслим художник, творец» (журнал «Телевидение и радиовещание», 1980 г., №1).
.
.
Телезрительницы, конечно, не могли не попасть под чары такого обаятельного возмутителя спокойствия, способного посреди дня плюнуть на условности и, не дожидаясь положенного вечера, забраться по верёвочной лестнице в башню к любимой. Но согласились бы они жить под одной крышей с ядерным реактором? С точки зрения одной человеческой жизни, энергия такого субъекта практически неиссякаема, но может и рвануть. Амбиции безграничны - подобно Фаусту он претендует на творческое бессмертие. Ещё в «Обыкновенном чуде» его предшественник с лицом того же Янковского гипнотически-печально предрекал, листая рукописи: «Спи любимая, я переживу тебя на века…»
.
Ни мягкие увещевания друзей и родственников, ни дружеские внушения от властей, сделанные не в меру расшалившемуся барону во время его вызова в Ганноверский «обком» на ковёр, не могут изменить творческую природу Мюнхгаузена. Сонно-бюрократическому обществу не под силу урезонить барона, перевести его энергию в мирное русло. Тут либо Мюнхгаузен, либо общество.
.
В следующем своём фильме Марк Захаров и драматург Григорий Горин моделируют ситуацию, при которой творец, подобный Мюнхгаузену, и общество, подобное ганноверскому, вынуждены сосуществовать. Творца зовут Джонатан Свифт, а общество зовётся Ирландия. Обе стороны зависимы друг от друга. Писатель Свифт взят под социальную опеку, а общество под надзором критически настроенного Свифта. Но это ещё не всё. Ирландия нуждается в Свифте как в авторитетном защитнике (на первый взгляд, безмолвном) перед британской короной. В то же время автор «Путешествия Гулливера» нуждается в обществе - в равных ему собеседниках и читателях. И писатель и его страна - узники друг друга и обстоятельств, которых они не в силах преодолеть (по крайней мере, пока).
.
Во всех своих фильмах Марк Захаров использует такой чисто театральный приём, как «сжатие времени внутри диалогов»: герои произносят реплики «на полскорости» быстрее, чем в реальной жизни, словно обмениваясь фехтовальными ударами (по типу «убыстрённых» немых кинолент, только фильмы у Марка Захарова «говорящие»), - это придаёт действию остро выраженную репризность. В подобной манере, как правило, выстраивается весь фильм. Диалоги уже изначально отточены пером драматурга - и действию остаётся лететь с лёгкостью необыкновенной. Эффект сравнимый разве что с комедиями Гайдая, за той разницей, что гайдаевские комедии опираются на два несущих элемента - на реплики и на гэги, которые, чередуясь друг с другом, как бы на пару создают картину. В фильмах Марка Захарова «вначале было слово»: драматургия здесь первоэлемент, всё остальное, каким бы талантливым и остроумным оно ни было, вырастает из текста. Не случайно, что из шести фильмов, поставленных режиссёром, три - о сочинителях.
.
Сжатые во времени диалоги даются одновременно с несколько убыстрённым физическим взаимодействием персонажей, - но в некий момент переключается тумблер, и без всякого перехода или раскачки происходящее замедляется. Помните, как в одной из первых сцен «12 стульев» Бендер-Миронов, едва смекнув, что Воробьянинова надо брать в оборот, тут же спроваживает из подвала дворника Осипа? Далее со стороны Ипполита Матвеевича следует рассказ-признание, и вот уже мир словно замирает, замедляясь в мечтательной дымке, а по углам зачумлённой дворницкой искрятся воображаемые бриллианты.