Окошечко отворала? (русская сказка)
Из книги «Фольклор Русского Устья» (1986 г., стр. 80-81)
Жил был хришянин. У хришянина этого родилася дочь. Жили, жили, жили. Потом вдруг родилась другая. Потом трэччья. Ещё немножко пожили. Родилась четвёртая. Потом пятая, потом шестая, потом семмая. Потом вошьмая родилась.
Хришянин говорит: «Что это за диво? Какие подряд родились вошемь дочерей? Пойду эту вошьмую дочь вожьму, об угол удару». Вжял, пошёл. Хочет ударить - вдруг старушка. «Здравствуй дедушка!» - «Здравствуй, бабушка!» - «Что делаешь, хришянин?» - «Вот вошемь дочерей родились подряд, вошьмую хочу об угол колотить». - «Полно, дедушка, - говорит, - дай мне наместо дити воспитывать». - «Вожьми, - говорит, - бабушка, дивия би ти с меня вжяли её». Старушка вжяла эту девочку унесла.
Джэ, эта девочка как подросла, стала похаживать; и чувствует эта девочка: эта старушка редко видится в глаза.
Джэ, об онну пору эта старушка сказала этой девочке: «Я окошечко закрою, а ти меня потерашь, а окошечко не отворай».
(Между этим врэмом девка выросла, целая баба стала). Сидела, сидела, вдруг об онну пору окошечко и открыла. Вдруг взглянула - увидела этим окошком: сидит мать божья с Миколаем-чудотворецом на престоле. И назадь закрыла окошко.
Посидела, посидела; как вечер стал, эта старушка пришла. Спрашивает. «Ну, сказывай, - говорит, - расскажи, любезная: что, окошечко отворала?» - «Нет», - говорит. «Как не отворала? Ти отворала». «Нет, - говорит, - не отворала». - «А ти, - говорит старуха, - лучче признавайся». - «Нет, - говорит, - не признаюсь». - «Если ти не признаешься, я чибя унесу в чисто поле, вшю чибя раздену, брошу в такую траву, чтоб вше через твое тело сквожь шла: такая будет острая трава». - «Ну, ланно, бабушка, сама знаешь, а я не сознаюсь». Вжяла старушка унесла эту девку, брошила в такую траву - её тело скрозь вшя прошла эта трава. Старушка назадь ушла. Об онну пору купеческой сын пояхал гулять и как раз нашёл эту девку. Привёз. «Ну, что, тятенька, мамонька, нашёл я на поле какую-то девку, а привёз себе на жёны». Одели её как следует.
Жили, жили, жили. Стала она в интересном положении. Нни, часы исполнились - родился мальчик: по локоть руки в золоте, по колен ноги в шеребре, на лбу солнцо, на затылке мешец, и по косицам - часты звёзды. Как она раздрадилась, ребёнка вымыли, повалили. Как спать люди вшё лягли, нихто не слыхал- приходит сама эта старушка к этой женщине: «Ну, - говорит, - расскажи; отворала ли ти окошко?» «Нет», - говурит. «Как нет, - говурит, - зачем таишь? Лучче сознайся». - «Нет, - говорит, - бабушка, не сознаюсь». - «Если ти, - говорит, - не сознаешься, я вожьму у твоего ребенка отрежу правый мизенец, намажу кровью твои уста, а ти будешь поутру немая. А чибе скажут, что ти съела ребёнка. А ребёнка я с собой вожьму». - «Ланно, - говорит, - как знаешь». Вжяла старушка отрезала у младенца правый мизенец и намазала кровью её уста и вжяла ребенка с собой. Поутру стали - ребёнок нету, а женщина совшем немая. «Вот, - говорят, - ребёнка съела».
Джэ, жили, жили, немножко пожили. Она стала с языком. Жили, жили. Тоже стала в интересном положении. Нни, часы исполнились - родился мальчик: по локоть руки в золоте, по колен ноги в шеребре, на лбу - солнце, на затылке - мешец, по косицам - часты звёзды.
Вечер стал. Спать лягли. Женщину повалили. Ребенка омули и с матерью повалили. Как люди вше лягли, потихоньку приходит эта же старушка. «Ну-тко, - говорит, - расскажи; окошечко открывала ли?» - «Нет, - говорит, - бабушка». - «Ну, если ти не сознаешься, я у младенца стрежу правый мизенец, помажу твои уста кровью - ти будешь поутру немая, а чибя признают: съела ребёнка». - «Сама знашь, бабушка, - говорит, - делай, как хочешь». Вжяла стрежала правый мизенец у младенца, намазала кровью её уста и вжяла его с собой. Поутру встали - немая, и ребёнок нету. «Вот, - говорят, - второго ребёнка съела». Стали советовать: раз детей ест, надо убить; муж на это отвечает: «Пусть ещё первая вина прощена, тозны трэччью вину сделай, а тозны надоть её убить».
Жили, жили - тоже стала в трэччий раз в интересном положении. Нни, часы исполнились - родился простой мальчик. Как он родился, вжяли, родительницу повалили. Как люди вше лягли, приходит эта же старушка - ничто не узнал. «Ну, - говорит, - милая, расскажи, только не таи: окошечко отворала?» - «Нет. - говорит, - не открывала». - «Если ти таишь, я с младенца стрежу правый мизенец, намажу твои уста кровью - ти будешь немая. Чибя скажут: трэччьего ребенка съела. Потом чибя живую положут в гробницу и похоронят». - «Ну, ланно, - говорит, - сама знашь». Вжяла стрежала правый мизенец, намазала её уста кровью. Младенца с собой вжяла.
Поутру встали - она стала немая, и ребёнок нету. «Трэччьего, - говорят, - ребенка съела. Ну, таперя уж убить её надоть». Стали посоветоваться. Муж её говорит: «Чем её убить, а лучче вшего похоронить её живую». Гроб дошпели. Могилу вырубили. Понесли на могилу. В могилу спустили. Хотят погребать. Вдруг увидели: с самой с восточной стороны открылось небо; видят: спуштилась старушка этим открытым. Ведёт два мальчика: по локоть руки в золоте, по колен ноги в шеребре, на лбу - солнце, на затылке - мешец, а по косицам - часты звезды. Трэччьего мальчика, простого, несёт в руках. «Что, - говорит, - делаете?» - «Вот, - говорят, - эта женщина съела трох ребёнков, а ми ее живую хороним». - «Ну-тко, - говорит, - видерните». Видернули. «Нут-ко, разбейте гробницу». Гробницу разбили. «Ну что, - говорит, - скажи: окошечко отворала?» - «Э, - говорит, - открывала». - «Расскажи. - говорит, - кого видала?» - «Вот, - говорит, - я видала этим окошечком мать божью с Миколаем-чудотворецом на престоле». - «Ну, - говорит, - таперя бери своих детей. И живи как следует». И эта старушка поннялась на небеса швечкой.
Стали жить да быть, поживать до таперя.
Жил был хришянин. У хришянина этого родилася дочь. Жили, жили, жили. Потом вдруг родилась другая. Потом трэччья. Ещё немножко пожили. Родилась четвёртая. Потом пятая, потом шестая, потом семмая. Потом вошьмая родилась.
Хришянин говорит: «Что это за диво? Какие подряд родились вошемь дочерей? Пойду эту вошьмую дочь вожьму, об угол удару». Вжял, пошёл. Хочет ударить - вдруг старушка. «Здравствуй дедушка!» - «Здравствуй, бабушка!» - «Что делаешь, хришянин?» - «Вот вошемь дочерей родились подряд, вошьмую хочу об угол колотить». - «Полно, дедушка, - говорит, - дай мне наместо дити воспитывать». - «Вожьми, - говорит, - бабушка, дивия би ти с меня вжяли её». Старушка вжяла эту девочку унесла.
Джэ, эта девочка как подросла, стала похаживать; и чувствует эта девочка: эта старушка редко видится в глаза.
Джэ, об онну пору эта старушка сказала этой девочке: «Я окошечко закрою, а ти меня потерашь, а окошечко не отворай».
(Между этим врэмом девка выросла, целая баба стала). Сидела, сидела, вдруг об онну пору окошечко и открыла. Вдруг взглянула - увидела этим окошком: сидит мать божья с Миколаем-чудотворецом на престоле. И назадь закрыла окошко.
Посидела, посидела; как вечер стал, эта старушка пришла. Спрашивает. «Ну, сказывай, - говорит, - расскажи, любезная: что, окошечко отворала?» - «Нет», - говорит. «Как не отворала? Ти отворала». «Нет, - говорит, - не отворала». - «А ти, - говорит старуха, - лучче признавайся». - «Нет, - говорит, - не признаюсь». - «Если ти не признаешься, я чибя унесу в чисто поле, вшю чибя раздену, брошу в такую траву, чтоб вше через твое тело сквожь шла: такая будет острая трава». - «Ну, ланно, бабушка, сама знаешь, а я не сознаюсь». Вжяла старушка унесла эту девку, брошила в такую траву - её тело скрозь вшя прошла эта трава. Старушка назадь ушла. Об онну пору купеческой сын пояхал гулять и как раз нашёл эту девку. Привёз. «Ну, что, тятенька, мамонька, нашёл я на поле какую-то девку, а привёз себе на жёны». Одели её как следует.
Жили, жили, жили. Стала она в интересном положении. Нни, часы исполнились - родился мальчик: по локоть руки в золоте, по колен ноги в шеребре, на лбу солнцо, на затылке мешец, и по косицам - часты звёзды. Как она раздрадилась, ребёнка вымыли, повалили. Как спать люди вшё лягли, нихто не слыхал- приходит сама эта старушка к этой женщине: «Ну, - говорит, - расскажи; отворала ли ти окошко?» «Нет», - говурит. «Как нет, - говурит, - зачем таишь? Лучче сознайся». - «Нет, - говорит, - бабушка, не сознаюсь». - «Если ти, - говорит, - не сознаешься, я вожьму у твоего ребенка отрежу правый мизенец, намажу кровью твои уста, а ти будешь поутру немая. А чибе скажут, что ти съела ребёнка. А ребёнка я с собой вожьму». - «Ланно, - говорит, - как знаешь». Вжяла старушка отрезала у младенца правый мизенец и намазала кровью её уста и вжяла ребенка с собой. Поутру стали - ребёнок нету, а женщина совшем немая. «Вот, - говорят, - ребёнка съела».
Джэ, жили, жили, немножко пожили. Она стала с языком. Жили, жили. Тоже стала в интересном положении. Нни, часы исполнились - родился мальчик: по локоть руки в золоте, по колен ноги в шеребре, на лбу - солнце, на затылке - мешец, по косицам - часты звёзды.
Вечер стал. Спать лягли. Женщину повалили. Ребенка омули и с матерью повалили. Как люди вше лягли, потихоньку приходит эта же старушка. «Ну-тко, - говорит, - расскажи; окошечко открывала ли?» - «Нет, - говорит, - бабушка». - «Ну, если ти не сознаешься, я у младенца стрежу правый мизенец, помажу твои уста кровью - ти будешь поутру немая, а чибя признают: съела ребёнка». - «Сама знашь, бабушка, - говорит, - делай, как хочешь». Вжяла стрежала правый мизенец у младенца, намазала кровью её уста и вжяла его с собой. Поутру встали - немая, и ребёнок нету. «Вот, - говорят, - второго ребёнка съела». Стали советовать: раз детей ест, надо убить; муж на это отвечает: «Пусть ещё первая вина прощена, тозны трэччью вину сделай, а тозны надоть её убить».
Жили, жили - тоже стала в трэччий раз в интересном положении. Нни, часы исполнились - родился простой мальчик. Как он родился, вжяли, родительницу повалили. Как люди вше лягли, приходит эта же старушка - ничто не узнал. «Ну, - говорит, - милая, расскажи, только не таи: окошечко отворала?» - «Нет. - говорит, - не открывала». - «Если ти таишь, я с младенца стрежу правый мизенец, намажу твои уста кровью - ти будешь немая. Чибя скажут: трэччьего ребенка съела. Потом чибя живую положут в гробницу и похоронят». - «Ну, ланно, - говорит, - сама знашь». Вжяла стрежала правый мизенец, намазала её уста кровью. Младенца с собой вжяла.
Поутру встали - она стала немая, и ребёнок нету. «Трэччьего, - говорят, - ребенка съела. Ну, таперя уж убить её надоть». Стали посоветоваться. Муж её говорит: «Чем её убить, а лучче вшего похоронить её живую». Гроб дошпели. Могилу вырубили. Понесли на могилу. В могилу спустили. Хотят погребать. Вдруг увидели: с самой с восточной стороны открылось небо; видят: спуштилась старушка этим открытым. Ведёт два мальчика: по локоть руки в золоте, по колен ноги в шеребре, на лбу - солнце, на затылке - мешец, а по косицам - часты звезды. Трэччьего мальчика, простого, несёт в руках. «Что, - говорит, - делаете?» - «Вот, - говорят, - эта женщина съела трох ребёнков, а ми ее живую хороним». - «Ну-тко, - говорит, - видерните». Видернули. «Нут-ко, разбейте гробницу». Гробницу разбили. «Ну что, - говорит, - скажи: окошечко отворала?» - «Э, - говорит, - открывала». - «Расскажи. - говорит, - кого видала?» - «Вот, - говорит, - я видала этим окошечком мать божью с Миколаем-чудотворецом на престоле». - «Ну, - говорит, - таперя бери своих детей. И живи как следует». И эта старушка поннялась на небеса швечкой.
Стали жить да быть, поживать до таперя.