Письмо Якова Ухсая к Борису Иринину (после 24 июня 1950 года)
Дорогой Борис Сергеевич!
Меня страшно подвели. Мое письмо Ольга Дмитриевна, сестра Маруси, недели две таскала в своей сумке, а потом вернула мне, а в течение этого времени я с трепетом ждал твоего ответа и пришел к грустному заключению, что мой единственный друг на меня сердит, и, конечно, всю вину взял на себя. Послал к тебе другое письмо - как ждал! Ольга Дмитриевна поехала в город Чебоксары и вот приехала.
- Есть ли письма? - был моим первым и последним вопросом.
- Было одно письмо. Иринин какой-то пишет.
Эта сорока, воспитанница лесной Царевококшайской школы, не соизволила захватить с собой твое письмо.
Сижу сейчас в самом бешеном виде, похож на какого-то Осипа Гунина, даже почерк изменился. Как твое здоровье? Если ты здоров, значит, твоя болезнь перекочевала на меня. Видимо, после бани простудился (здесь дни стоят холодные), два дня пролежал в постели, что-то сильно кололо в правом боку, а теперь днем и ночью мучает кашель, и от этого кашля голова болит.
У тебя там хорошо, профессор живет на Арбате, да еще Елизавета Яковлевна знает медицину. А я здесь, Борис Сергеевич, могу умереть от самой плёвой болезни. Мой творческий покой в этом году нарушен: полон двор людей. Ночью спят на полу и на койках, временами даже занята беседка в огороде.
На то Ухсай, чтобы не поддаваться панике. Я, привыкший писать, не могу остановиться и работаю буквально запоем, складываю где попало строки в голове, а потом записываю в тетрадь. Творческий год будет урожайным, будет вдвое больше всего, что будет написано 25 членами ССП - чувашами. Весь этот итог посвящу Саше, но у меня возникает одно сомнение. Ты ведь хорошо знаешь, в Сашином характере есть крестьянское упрямство: я выпущу свою книгу с посвящением, а он повертит свои синие выцветшие глаза и гаркнет: «Нашелся, скажет, какой-то поэтишка и марает мое доброе имя».
Мы ведь, как известно, люди маленькие, и территория моего народа на карте занимает столько места, куда сядет обыкновенная муха, и ты, дорогой друг, не узнаешь и не найдёшь мое местожительство.
Мне недавно прислал письмо Кирьянов - моя книга вышла. Как только получу - пришлю тебе авторский. Живу я, Борис Сергеевич, и временами берет меня отчаянная скука, и грызет сердце сомнение в полезности и нужности своей работы. Хочу написать что-нибудь хорошее, мучаюсь и страдаю за свои дурацкие и детские стихи, хотя мне скоро будет 39. В наших условиях трудно дойти до мысли: где прекрасное, что такое хорошо, что такое плохо. Судьями и дирижёрами в поэтическом хоре являются такие, как Миклай Казаков, «твой друг». Есть у меня тоже «друг» Эсхель. И выбрал себе псевдоним: Эсхель - это значит по-чувашски глагол. Ему кажется, что он «жгёт сердца людей». По сути дела он - пожар - стихийное бедствие в чувашской литературе. Спасая свои стихи от пожара, я просто выезжаю в деревню. Марийский Казак (у них фамилии громкие!) дерёт марийскую поэзию как сидорову козу.
Недели две назад меня вызвали в город получить орден, и был я там всего 24 часа, торопился к рабочему столу, видел этого «пожара»: рожа камня просит. Он знает, что люди стихи и рассказы пишут. Вот он, проштудировав книги Крайского «Как писать стихи», начал писать и лёжа, и стоя, и на службе - в общем, всё происходит в таком же виде, как в басне дедушки Крылова «Мартышка и очки». Но мартышка была честным существом и отказалась от несвойственного её уму мастерства, но Эсхель печатает свои пробы. Главное в том, что он, глагол, хотел охватить пожаром всю русскую литературу, писал стихи на русском языке, но не мог напечатать ни одной строки, а потом перешёл на чувашский язык. Все эти казаковы, эсхели руководят и диктуют свой вкус. Таких существ необходимо запереть в коневодческую ферму, давать им урок дрессировки лошадиного поведения и после раздать поэтам, чтобы они верхом ездили на них в пивные и прочие соблазнительные учреждения.
Я подстрочник своей поэмы «Дорога» послал Саше. Он настолько завален работой, и это я могу судить по тому, что читаю его журнал, и пока только дошёл до шестой книги. Ему надо редактировать, присутствовать на разных совещаниях, прочитать уйму рукописей для того, чтобы из них выбрать наиболее подходящие. Если он даст тебе прочитать и высказать свою мысль, то, Борис Сергеевич, не откажись и вырви несколько часов из своего золотого времени. Мнения рецензентов Гослита до меня пока не дошли - если таковые имеются. Но я сомневаюсь почти на 90% - в Гослите печатаются поэмы исключительно крупные и крупных национальностей: едва ли на меня, чувашскую букашку, обратят внимание.
Ты, Борис Сергеевич, сообщил, что пару стихов моих переведешь для «Нового мира» - как там, пойдут ли? Вообще, я хочу отказаться от услуг многих переводчиков: они испохабили мою книгу в «Советском писателе». Там ни одного хорошего перевода нет, кроме твоего «Мурзука». Я перед тобой подхалимничать не собираюсь, и, кажется, ты насквозь видишь мою натуру.
Если вышел сборник чувашской литературы в Гослите, пришли мне один экз[емпляр]. Я буду жить в деревне до 25 августа. Конечно, до этого всю работу не закончу, но слишком уставать тоже опасно.
Елизавете Яковлевне передай, что Ухсай немного скучает, но всё это «пройдет, как с белых яблонь дым».
Всё Вам кланяются Маруся и Оля. Она очень поправилась и лепечет по-своему, на все лады искажая «великий и могучий русский язык».
Пиши по адресу: п/о Карачево Козловского района Чув. АССР.
P.S. Передай [привет] старику Дружинину и всем, кто меня знает с хорошей стороны. Как продвигается твоей перевод Коласовской поэмы? Не скучно ли? Мне предстоит перевод Лермонтова. Боюсь. В 1940 году я перевел его «Мцыри», но необходимо, мне кажется, перевести его снова.
(Ухсай Я. Собрание сочинений. Том 7, 2019 г. Стр. 226-229).
Меня страшно подвели. Мое письмо Ольга Дмитриевна, сестра Маруси, недели две таскала в своей сумке, а потом вернула мне, а в течение этого времени я с трепетом ждал твоего ответа и пришел к грустному заключению, что мой единственный друг на меня сердит, и, конечно, всю вину взял на себя. Послал к тебе другое письмо - как ждал! Ольга Дмитриевна поехала в город Чебоксары и вот приехала.
- Есть ли письма? - был моим первым и последним вопросом.
- Было одно письмо. Иринин какой-то пишет.
Эта сорока, воспитанница лесной Царевококшайской школы, не соизволила захватить с собой твое письмо.
Сижу сейчас в самом бешеном виде, похож на какого-то Осипа Гунина, даже почерк изменился. Как твое здоровье? Если ты здоров, значит, твоя болезнь перекочевала на меня. Видимо, после бани простудился (здесь дни стоят холодные), два дня пролежал в постели, что-то сильно кололо в правом боку, а теперь днем и ночью мучает кашель, и от этого кашля голова болит.
У тебя там хорошо, профессор живет на Арбате, да еще Елизавета Яковлевна знает медицину. А я здесь, Борис Сергеевич, могу умереть от самой плёвой болезни. Мой творческий покой в этом году нарушен: полон двор людей. Ночью спят на полу и на койках, временами даже занята беседка в огороде.
На то Ухсай, чтобы не поддаваться панике. Я, привыкший писать, не могу остановиться и работаю буквально запоем, складываю где попало строки в голове, а потом записываю в тетрадь. Творческий год будет урожайным, будет вдвое больше всего, что будет написано 25 членами ССП - чувашами. Весь этот итог посвящу Саше, но у меня возникает одно сомнение. Ты ведь хорошо знаешь, в Сашином характере есть крестьянское упрямство: я выпущу свою книгу с посвящением, а он повертит свои синие выцветшие глаза и гаркнет: «Нашелся, скажет, какой-то поэтишка и марает мое доброе имя».
Мы ведь, как известно, люди маленькие, и территория моего народа на карте занимает столько места, куда сядет обыкновенная муха, и ты, дорогой друг, не узнаешь и не найдёшь мое местожительство.
Мне недавно прислал письмо Кирьянов - моя книга вышла. Как только получу - пришлю тебе авторский. Живу я, Борис Сергеевич, и временами берет меня отчаянная скука, и грызет сердце сомнение в полезности и нужности своей работы. Хочу написать что-нибудь хорошее, мучаюсь и страдаю за свои дурацкие и детские стихи, хотя мне скоро будет 39. В наших условиях трудно дойти до мысли: где прекрасное, что такое хорошо, что такое плохо. Судьями и дирижёрами в поэтическом хоре являются такие, как Миклай Казаков, «твой друг». Есть у меня тоже «друг» Эсхель. И выбрал себе псевдоним: Эсхель - это значит по-чувашски глагол. Ему кажется, что он «жгёт сердца людей». По сути дела он - пожар - стихийное бедствие в чувашской литературе. Спасая свои стихи от пожара, я просто выезжаю в деревню. Марийский Казак (у них фамилии громкие!) дерёт марийскую поэзию как сидорову козу.
Недели две назад меня вызвали в город получить орден, и был я там всего 24 часа, торопился к рабочему столу, видел этого «пожара»: рожа камня просит. Он знает, что люди стихи и рассказы пишут. Вот он, проштудировав книги Крайского «Как писать стихи», начал писать и лёжа, и стоя, и на службе - в общем, всё происходит в таком же виде, как в басне дедушки Крылова «Мартышка и очки». Но мартышка была честным существом и отказалась от несвойственного её уму мастерства, но Эсхель печатает свои пробы. Главное в том, что он, глагол, хотел охватить пожаром всю русскую литературу, писал стихи на русском языке, но не мог напечатать ни одной строки, а потом перешёл на чувашский язык. Все эти казаковы, эсхели руководят и диктуют свой вкус. Таких существ необходимо запереть в коневодческую ферму, давать им урок дрессировки лошадиного поведения и после раздать поэтам, чтобы они верхом ездили на них в пивные и прочие соблазнительные учреждения.
Я подстрочник своей поэмы «Дорога» послал Саше. Он настолько завален работой, и это я могу судить по тому, что читаю его журнал, и пока только дошёл до шестой книги. Ему надо редактировать, присутствовать на разных совещаниях, прочитать уйму рукописей для того, чтобы из них выбрать наиболее подходящие. Если он даст тебе прочитать и высказать свою мысль, то, Борис Сергеевич, не откажись и вырви несколько часов из своего золотого времени. Мнения рецензентов Гослита до меня пока не дошли - если таковые имеются. Но я сомневаюсь почти на 90% - в Гослите печатаются поэмы исключительно крупные и крупных национальностей: едва ли на меня, чувашскую букашку, обратят внимание.
Ты, Борис Сергеевич, сообщил, что пару стихов моих переведешь для «Нового мира» - как там, пойдут ли? Вообще, я хочу отказаться от услуг многих переводчиков: они испохабили мою книгу в «Советском писателе». Там ни одного хорошего перевода нет, кроме твоего «Мурзука». Я перед тобой подхалимничать не собираюсь, и, кажется, ты насквозь видишь мою натуру.
Если вышел сборник чувашской литературы в Гослите, пришли мне один экз[емпляр]. Я буду жить в деревне до 25 августа. Конечно, до этого всю работу не закончу, но слишком уставать тоже опасно.
Елизавете Яковлевне передай, что Ухсай немного скучает, но всё это «пройдет, как с белых яблонь дым».
Всё Вам кланяются Маруся и Оля. Она очень поправилась и лепечет по-своему, на все лады искажая «великий и могучий русский язык».
Пиши по адресу: п/о Карачево Козловского района Чув. АССР.
P.S. Передай [привет] старику Дружинину и всем, кто меня знает с хорошей стороны. Как продвигается твоей перевод Коласовской поэмы? Не скучно ли? Мне предстоит перевод Лермонтова. Боюсь. В 1940 году я перевел его «Мцыри», но необходимо, мне кажется, перевести его снова.
(Ухсай Я. Собрание сочинений. Том 7, 2019 г. Стр. 226-229).